Все трое были хороши собой. Но я сразу определил, которая из них Ливия, хотя прежде её никогда не видел.

Ростом не выше своих подруг, не имеющая отличительных украшений в наряде, она всё-таки выделялась.

Гордый взгляд, голова, увенчанная короной тщательно уложенных светлых шелковистых волос, вьющихся на лбу и возле ушей, властных изгиб губ, волевой подбородок – всё говорило, что подлинная хозяйка дома – она.

Подойдя ближе, матроны остановились и принялись бесцеремонно разглядывать меня. Но если Ливия проделывала это молча, то её спутницы не скупились на колкие замечания и откровенные оценки.

– Что-то этот раб совсем не похож на умника… К тому же он не так молод и хорош собой, как я ожидала… – скорчила недовольную гримасу матрона с ярко-рыжими волосами.

Кровь прилила к моим щекам.

– Ты не права, Ургулания, он прехорошенький, – возразила ей брюнетка. – Посмотри, какие у него чувственные губы, да и краснеет совсем как мальчишка… Уж не девственник ли он?

– О, ты, Планцина, несомненно, смогла бы помочь ему избавиться от этого недостатка!..

Бесцеремонность этих юных красавиц заставила меня стиснуть зубы, чтобы не ответить им дерзостью. На миг я забыл о том, кто я. Во мне закипела кровь моих гордых предков, куда более знатных, чем эти потешающиеся надо мной римские блудницы.

Ливия жестом остановила подруг. Она глядела на меня своими карими миндалевидными глазами властно и снисходительно – так смотрят на собственность, ощущая свою безграничную власть.

– Прочти нам что-нибудь из Эсхила… – повелела, обращаясь ко мне.

Я, позабыв наставления Агазона, учившего хорошо подумать, прежде чем начать говорить, дерзко прочёл первые пришедшие на ум строки:

– Любовь, если можно любовью назвать Безумной похоти женской власть, Опасней чудовищ, страшнее бури!

Рыжеволосая и брюнетка захлопали в ладоши, а Ливия произнесла задумчиво, улыбаясь краешками резных губ:

– Правы те, кто говорил, что ты – человек быстрого ума…

– Эсхил, госпожа, говорил, что мудр не тот, кто много знает, а чьи знания полезны… – выпалил я, перебивая.

– Однако ты, раб, не только учён, но и дерзок. – В тихом голосе Ливии неожиданно зазвенела сталь. – А дерзость дорого обходится рабам… Впрочем, при всей своей дерзости ты можешь быть полезен…

Ливия почти точь-в-точь повторила слова Пола в день его появления на мельнице Вентидия, и от этой неожиданной параллели мне стало не по себе.

В этот момент в приёмную шумной стайкой вбежали дети: два мальчика, примерно десяти и шести лет, и девочка лет восьми. Это были дети Ливии – Тиберий и Друз, и дочь Октавиана – Юлия.

Увидев меня, мальчики остановились поодаль и примолкли, а девочка стремительно приблизилась, схватила меня за руку.

– Ты будешь нашим учителем? – доверчиво улыбаясь, спросила она. Впереди у неё недоставало одного зуба, отчего улыбка её казалась беззащитной и милой.

Младший из мальчиков тут же заспорил:

– Юлия, ты ничего не понимаешь! Никакой он не учитель, а обыкновенный раб!

– Нет, учитель! Учитель! Это ты ничего не понимаешь, Друз! – тотчас обиженно надула пухлые губки Юлия.

Старший мальчик, похожий на маленького и строгого старичка, исподлобья наблюдал за их препирательствами, но в спор не вступал.

Ливия призвала детей к порядку:

– Друз, Юлия, перестаньте шуметь! Ведите себя достойно! Всегда помните, что вы – дети Цезаря!

Друз послушно умолк, подбежал к матери и уткнулся лицом в подол столы, а Юлия продолжала крепко держать меня за руку и упрямо твердить:

– Всё равно это наш учитель, а никакой не раб… Это наш учитель… Он – не раб! Я знаю!

Ливия неодобрительно взглянула на падчерицу, но произнесла ласково и даже с некоторой приторностью в голосе:

– Ты права, Юлия, дочь моя, это ваш новый учитель!

Так совершенно неожиданно я стал вхож в дом Октавиана и оказался в эпицентре важных политических событий.

Впрочем, в моей жизни почти ничего не изменилось. Большую часть времени я по-прежнему проводил в библиотеке Поллиона, занимаясь своим обычным делом – переписыванием рукописей, но три раза в неделю за мной приходил раб, и я отправлялся к моим юным ученикам.

Мы занимались грамматикой и языками, а позднее и красноречием, то есть риторикой. Помимо Тиберия, Друза и Юлии на занятиях часто присутствовали и дети Октавии, вернувшейся в Рим после развода с Марком Антонием: её сын и две дочери от первого брака – Марк Клавдий Марцелл, Клавдия-старшая и Клавдия-младшая, а также Юл Антоний – сын Марка Антония и Фульфии, воспитываемый Октавией. Самый старший из всех – Юл Антоний, довольно рослый подросток, учиться не любил и от занятий отлынивал при первой же возможности, но отличался атлетическим сложением, приятной внешностью, и этим вызывал восхищённые взгляды девочек и неприкрытую ревность Тиберия.

Судьба Тиберия не баловала. Родился он за несколько месяцев до битвы при Филиппах, где партия его отца потерпела поражение. Младенческие годы провёл в постоянных скитаниях по Италии, Сицилии и Ахайе со своими опальными родителями. В Неаполе их едва не схватили враги. В Спарте лес вокруг беглецов вдруг вспыхнул пожаром, и пламя так близко подобралось к путникам, что Ливии опалило волосы, а у двухлетнего Тиберия обгорели края одежды. Когда мальчику было четыре года, у него отняли мать: триумфатор Октавиан заставил Тиберия Старшего уступить ему жену… При этом самого Тиберия выслали вместе с отцом. Наверное, он очень скучал по матери, плакал и не спал ночами… С матерью он смог встретиться, только когда его отец Нерон умер. Октавиан принял Тиберия к себе в дом. Но каково это – жить в доме врага отца твоего, жить, детским умом и всем сердцем своим понимая, что ты живёшь у человека, повинного в драме твоей семьи, осознавая, что так или иначе в этой драме виновна и твоя собственная мать…

Неудивительно, что Тиберий оказался самым скрытным из моих учеников. Говорил он мало, а когда спрашивали, отвечал двусмысленно и путанно. Даже в тех случаях, когда нечего скрывать, его слова, будто туманом, обволакивали мысль чем-то неясным и неопределённым. В любых ситуациях он пытался ничем не выдать своих истинных чувств и очень злился, когда его старания оказывались замеченными посторонними. Тогда он становился просто нестерпимо колючим, дерзким, и требовалось приложить немалые усилия, чтобы вернуть ему доброе расположение духа.

Тиберий и внешне выглядел не особенно привлекательно: угловатый и даже несуразный мальчик с молочно-белой, пунцовеющей в минуты гнева кожей, жёсткими льняными волосами, квадратным волевым подбородком и светло-серыми глазами, которые смотрели на мир не по летам проницательно и недоверчиво.

Младший его брат Друз являл собой полную противоположность. Любимец Ливии и Октавиана (злые языки утверждали, что именно он и есть настоящий отец Друза), общительный и смешливый ребёнок, предпочитал игры и веселье учебным занятиям. Пухлый, но очень подвижный и ловкий, он часто побеждал старшего брата в беге и других соревнованиях, что ничуть не мешало их крепкой, по-настоящему братской дружбе. Если же вспыхивала ссора, Друз тотчас бежал жаловаться матери, но вскоре забывал обиды и снова становился добродушным весельчаком, игривым и непоседливым.

Пожалуй, только Юлия, падчерица Ливии, и могла поссорить братьев друг с другом по-настоящему. Надо заметить, что этой юной особе нравилось сталкивать окружающих лбами. Эта девочка с тёмно-зелёными, как море перед бурей, глазами и рыжими, искрящимися на солнце волосами обладала не только детской жизнерадостностью, но и повадками взрослой матроны. Возможно, эти качества она унаследовала от своей родной матери – Скрибонии, дальней родственницы Марка Антония, женщины, прославившейся редкостной красотой и скверным характером. Скрибония ещё до замужества с Октавианом успела дважды побывать замужем за отставными сенаторами и постоянными скандалами, необузданным темпераментом и выходками быстро отправила их к праотцам.