Как заору: эй расступись всесильные Пророки, ему идти, а человек, что заново родился и обличающие сроки мешают нам на нас взглянуть
Но, рот молчал, зубами сжав слюну
Туман, окрашивая зелень, клубится над травой, болота погребая под собой
Открыл глаза, ее уж нет – она ушла. Один под пологом. Светает. А здесь пока что темнота и сырость пробирает. Похоже подо мной болотная вода. Откуда!?
Не узнаю я что-то утра. И зелень ржавая и темная роса и все течет и чавкающая слизь свисает с потолка и подо мною не вода, а что-то темное, как будто чьей-то кровию рука обагрена
Змея на камне, свернувшаяся, глядя на меня молчит, а неподвижным взглядом говорит, что раз пришел, то значит ВЫ! пришли, а уж пришли, то проходи и не молчи так скупо, а расскажи себя, хотя не нужно, хватит обращений. Его уж не вернуть, а те, кто рядом, видимо ушли и не оставили себя – из обличений
В награду нас они подставили любя и плащ, с лицом закрытым плачущего я, подбросили обглоданный волкам. А те, оскалившись как лошади, в табуны сбившись, не нарушая тишины с обрыва в воду бросились. Они! – для той змеи на камне высшим были
А мы запели рыцарей души – псов-рыцарей в общине
Остов разверзнутый – безмозглой мудрости мечты
И голос с неба с потоком брани покарать готовый все живое на этой бренной.
А с острова ковчега боги ликовали, смотря на суету – и всех ровняли
Лишь только выделив глубоких, с рваною душой, да взглядом сатаны, что был у каменной змеи
Из красной книги.
Всесильные и славные почили, про нас не вспомнили – так вот! – об этом нас учили Боги: не брать и не судить, а выживать
Стреляющий, иль страждущий, мы от себя бежали, мыслили и растворились. Да! И, в сущности, мы обозлились
С надтреснутой душой мы плакали в плечо и некому нам рассказать и не о чем нам попросить, все кануло в бездушии, что как вода от берега вдруг отошла и дно безбрежное открыло
Все твари из глубин вдруг поползли наверх, но здесь и так темно
Но, плотно прилегая, в траве они ползли
России положить на лоб пятак из меди, похолодней!
Разгоряченный лоб остыл и хладность будущего ливнем бьет в незащищённые тела, а защищаемся руками
Но руки в кулаки ладонями на горле спрятаны не дураками, а страх ползет – червяк. Нам неумелым грех роптать, тем более судить и осуждать безгрешных, но в хаосе гармоний, потерянных, но интересных, невежды и пророки не смеют рассуждать, а остальным – не до чего
Пока они роптали мы развеличили и не подали по вашей темноте
Крича, беснуясь и бушуя, несли в руках удилища и тварей, что наловили у себя на дне безводном
Ах! Радость стонет от бесчестий. За шиворот волочащую радость смехом оскорбили лошадиным и умилясь остановились
Зато леса в воде. И так коряги, впроголодь, еще и слизь. Для всех потеха, живостью овеянные чувства разладились, а оскорбясь, вдруг разошлись: кто в лес, к воде поближе, а кто на дно в безводном море
Вой Сумасшедших, как от лавины вы шарахнулись и снова, как говорили, набираясь храбрости тряслись в слезах от трусости и слабости, превозмогая вялость и дрожь зубов в руках
Из Синей книги.
Дай руку черт – тебя не поколебала вся суета мирская, как на ладони
Для смеха разве здесь тебя мы ждали, а эко вышло!
Знать сатана подумал о себе и ты уже не нужен стал для всех. А улыбаешься ты черт за нас, кривя душой с кровавыми руками
В проем дверей внесли два гроба. Один в сенцах оставили, второй – втащили в кухню и заперли избу. Без права входа. Изба полна – людей, не духов!? А может мертвецов?
И девочки тряслись и вздох грудей заполонил все выходы из дому. Видать, не встать ему среди детей
Из Черной книги
Вода вдруг отошла, я лег на землю отдышаться. О памяти? И не было и речи – ведь память искалечит, а мне не хочется, мне надо с вами быть, мне надо видеть, мне надо жить, и смутно – представлять и чувствовать и пребывать в таком как это утро. И вопль заглушил отчаянье души, и каменный обрыв как застонал, нет, это смехом камни отозвались – они ж к нему все обращались и только он их знал – и все его боялись, любя.
И эхо тоже насмехалось и, глядя на коней, волков и даже на людей она слезами? – нет! – она молчанием тем жутким отозвалась той каменной змеи с надтреснутой короной и так расхохоталась, что поперхнулась и, прихватив с собой, вдруг уползла не оборачиваясь, но! глядя на тебя
«… они зацепят меня за одежду …» – так крики тонущих за совесть зацеплялись, а песни пели все о том одном певце и глупо ухмылялись, читая правду на своем лице
Но правды нет, а есть прозренье и сожаление с призреньем, к своей судьбе – среде, кочующей во мне
Флаг красный надорвом с серпом, а ров землей присыпан, а чернозем, как хлеб и масло в нем
Здесь соловей, а там журавль, лишь крик его с того болота, что средь полей за лесом Пролетая – твоя земля журавль – смотри твоя. Ты удивлен? – что? – новая могила?, да черт с ней пусть хоть старая обновлена – какая суть. Земли так много! На ней болото б только было. Червей для соловья, и пусть перекопаем, потом переживем
Найдем ухмылку – лязганье зубов истории своей, да множество костей, что обросли налетом невежества плывущих кораблей
Ползу с земли за той водой, что отступила. Не так все – не идет вода ко мне. Я все за ней и не догнать – устал видать. Устал!
Стоять! – окликнули. Бежать?
Вот меч в руке, откуда ни возьмись. Кто меч вложил!? К костям прирос, не оторвешь – как бить им надо? – Змею бей. Их камня же она. Да черт с ней – меч лишь обломаешь и руки, так немного, замараешь … так бей же, бей!
А чавкающая слизь, вдруг с потолка как понеслась, дрожа и заливаясь и вкруг меня. Как змеи извивались орущие и стонущие руки – а я кромсал их тем мечом и обломал его, но он опять и вновь возник и возникает бесконечно
Я верю, и полагаюсь, и боюсь, ведь больше нет же ничего!
Могилы даже шевелились – а за кого? – да кто поймет ни соловья, ни журавля не дозовешься, вокруг болота. Все разбежались от меня.
Союз с мечом в костях – ни рук, ни ног и голова уж где-то, какой-то воющий мелькнул, а я за ним – Ха! – его уже и след простыл
Ну, лег опять да поостыл
В гробу? Похоже, тихо слишком. Опять на утро не похоже и надо бы вставать, а я боюсь дышать
Глаза открыл – все тоже, но рядом кто-то, руки протянул – ну, слава богу, прошептал. Весь липкий и в лохмотьях выбираюсь, пусть темнота, но лишь бы воздух был
Из Синей книги.
Певец почил и, песня прозвучав, не затихая смолкла. Ему не встать, а наши без умолку, не слушая обвисшими грудями потрясая среди колец и славно, в захлеб вещают ему конец – все! И, затихая, уходили наконец.
Как мертвецу ты объяснишь, что жил не правильно мертвец – не жил, а умер и конец всему ему.
Дай руку черт, пожми ее и передай привет. Кому? – Сатане и Богу
В сенцах-то гроб открыт, и для просмотра на людей и очередь теней вкруг гроба все ходила
Не по любви, а все по памяти – по звуку и кашляя, как будто слишком много водки или воды и захлебнулась
Да разве все на этом: «… мне вчера дали свободу, что я с ней делать буду …»
Ты в кухню в кухню проходи в дому не топлено с весны, а ты, не раздеваясь, здесь посиди да посмотри в его черты в его нарывы.
Из Черной книги
Доски – по дюйму с надрывом трещали, а тяжко нести се тело худое. И плакали в здоровьи мужички – как дальше быть. Вот горе! И пели доски и тяжко так несли.
Здравствуй величье да создание, тебе привет от целого мироздания и еще всякого – человек тебе кланяться, тебе повелел. Рад бы главу положить – отсекут, а что без нее, да по воле гулять не придется! Ай не придется, все вперемежку к себе обратятся
Завели пересуду, дай напиться и буду я слушать, как поют за рекой – надрываются, да гуляют. Парень девицу любит да целует, а девица не надивится, да приплясывает, что чудной такой – праздник, а он надрывается. Пожалеть бы тебя ей, да ей некогда – красна девица. Развели костер и птиц пустили в круг. Сидят смотрят как птицы пугаются, да зерна поклевывают, про огонь забывая.
