Что надрываешься?! – аль не любит тебя? Ай не любит!
Из Красной книги.
Пророку все не впрок, его не удивит твоих печальных рук движенья, твоих опущенных чуть плеч в безволии и речь – твоих безликих слов о прошлом
Грядущие века, сжирая душу мелочного «Я», откуда-то тебя достали для меня – гляди! и чтобы не упасть дай руку лучше, а покарать всегда успеет меч Пророка
Ух! Вой какой из леса да болот – знать чернь живет, и все себе вменяя, себя передает чрез стон и вой
Вон из ворот гроба – все боком выходило, хоть окна заколочены и двери на запор, а ветки под ноги кидали, когда несли тебя мы из ворот
И хор – хор детских голосов – холодный хор. И чист и светел, нет там ни драм и нету там трагедий, все за живот берет как будто ты один на свете. Себя хоронишь и смотришь как в укор на тех, которых с нами нет. А те, которых здесь, не надо
Себя в ответе и тебя прошу мне спеть. Друзей иметь не грех, но лучше не иметь. Подруг же так хотеть, чтобы забыть и смерть.
Писал иконы лик. Без лиц, без суеты, на возвышении холма смотрю, смотри же вниз – философ!
Может быть, да про людей нам думать, стало быть, и думаем
Волной людей, всем общим пожеланьем, так восхвалят тебя, тем самым возвеличив – «творцов своих» – приемника глупцов лишь для того всего, чтоб нас-то не забыли, что рядом были, хотя и не были
« … в начале было слово …» – не притворясь взгляни на древо – за ним вода блестит, лучи от ряби ветра на воде на нас взирая не думают о нас – так им до нас, подумай сам, что раньше? – было ль слово, или дела? Дела усопших – творения героев, гениев, пророков – там не было людей. Дела их здесь – что ж им вменялось в жизнь и честь – идея хоть глупа, да …, а стоит ли так бередить те трещины, что нам не до ума, а для кармана. Поди уж всякому в обязанность в пеняли – чтоб за себя! Не дай бог дашь или отдашь – продать! И ты продашь. Кого? Нет не тебя, а в лучшем случае себя. Всю душу заложив за полгроша и счастлива душа, что за судьбу ей не придётся думать. Все можно, с плеч долой – на плечи друга-дурака – пущай дружище думает и знает честь
За стоном визг. Свиней видать погнали, пока их крысы не сожрали – на растерзанье псам и поскорей забыть. Как будто, так и было. Мило!
Немного жестко, да что ж из этого, что неудобно, зато легко и так вот проще жить.
Все жить и жить – навязло уж, довольно бередить беззубым ртом хватая воздух – ты прокричишь о жизни пару слов и сдохнешь, а остановишь этот крик и воспаленный глаз слез не уронит. Замолкнут все уста и уши все закроют.
Из Единой книги
«Душа усопших» во все века живая та душа – в том крике о себе, даря нам жизнь свою для жизни тех людей, что так не проживут
Для тех, которые возьмут, со скрещёнными на груди руками, и зубы сжав, до хруста всех костей, передадут, вложив туда свои мечтанья – всех людей!»
Музыка, танец и чтец одновременно закончили свое повествование. Диана стояла в середине сцены в солнечном свете, высоко подняв голову, гордая и величественная. Дин подошел к ней и тихо позвал: «Надюша…», Диана посмотрела на него и спросила, просто, обыденно: «Дин…, ты…, наконец-то, как хорошо, что пришел», – взгляд ее сиял от счастья. Дин подошел к ней, и они обнялись, вдруг Надя стала оседать в его руках и со смехом сказала: «Меня ноги не держат, я так устала», – Дин не отпуская ее, сел на пол на колени, он не мог плакать, не умел, но держа ее на руках, прижимая ее к себе, все шептал: «Ну, вот и все Надюша, все позади и уже больше никогда не повторится, теперь все будет хорошо. Вот увидишь». Бас и Валентин не торопясь собирали инструменты, потом пришли рабочие, погрузили все оборудование в фургон и все уехали. Свет погашен, тишина.
Лена сидела, не шелохнувшись, все это время и когда за ними закрылась дверь, она вдруг почувствовала себя такой одинокой, несчастной, жизнь закончилась, а ей так бы хотелось быть с ними, ведь это и ее мир, она понимала это, но что делать, как теперь быть, она не знала. Потом, не включая свет, она перебралась на маленькую кушетку, накрылась с головой в одеяло и лежала просто так не думая ни о чем.
Лена проснулась, солнце уже ярко светило в окно, было около одиннадцати, она полежала еще немного, размышляя, чем ей бы заняться в выходной, потом по приставной лестнице спустилась вниз и села в кресло, в котором она сидела в первую свою встречу с Валентином. Раздался телефонный звонок. Ей так не хотелось вставать, разговаривать с кем-то, но она заставила себя встать, а мало ли что-нибудь важное, кто его знает, прошла через всю студию, сняла трубку и пустым голосом сказала: «Алло, я вас слушаю…».
– Лена? Это Валентин, – голос у него был тихий и явно смущенный, – я вам позвонил…, я почему-то решил, что вы в студии…
– Да Валентин, что вы хотели? – Лена понимала, что она сейчас таким тоном убивает последнюю надежду, он сейчас извинится и скажет – да нет, простите ничего… и все, – Валентин, – начала суетиться Лена, – расскажите, как у вас вчера все прошло, получилась запись?
– Да… получилась… вполне все хорошо прошло…, – Лена чувствовала, что Валентин очень нервничает, думает о чем-то своем.
– Ну, вот и замечательно, я вам хотела сказать, что вы можете всегда пользоваться студией, если вам нужно, и приходите сюда почаще, – Лена тараторила, как будто боялась, что не успеет сказать все что хотела.
Образовалась некоторая пауза, оба молчали.
– Лена…, если вы сегодня не очень заняты, то могли бы мы сегодня встретиться, днем или вечером, просто так … – Валентин осекся.
– Да, – Лена еле говорила, – конечно, давайте, а где…?
***
Прошло почти тридцать лет. Дин и Надя поженились, у них родились три мальчика и две девочки, живут в своем замке. Иногда приезжают к Валентину. Бас уехал к себе в свой дом, больше не играет на контрабасе, читает, да слушает музыку, в основном джаз в исполнении старых мастеров. Петр читает лекции в разных университетах по теории физики. Валентин с Леной тоже поженились, у них двое детей, уже взрослые, мальчик и девочка.
***
Ранним утром в Михайловском саду, в одной из боковых аллей, сидел молодой человек, лет двадцати пяти, светловолосый с небольшой бородкой, одет в светлые джинсовые брюки и легкую спортивную светлую куртку, на ногах из тонкой мягкой кожи летние мокасины. Он сидел и читал небольшую книгу в розовом плотном матерчатом переплете. Как только первый луч восходящего солнца коснулся золотого шпиля, в конце аллеи появился немолодой человек и очень медленно пошел по аллее. Он очень странно выглядел, ему было на вид лет семьдесят, но по серо-землистому цвету гладко выбритого лица, по очень глубоким морщинам можно было дать ему и сто лет и даже больше. Он был высокого роста, очень худой, одет во все черное. Внешне его можно было принять за католического священника, а из-за толстых роговых очков, которые были популярны в середине двадцатого века, он походил на старомодного профессора университета, из-за прически и осанки его могли принять за военного в отставке. В руках его был огромного размера сложенный зонт, которым он пользовался как тростью. Он не спеша подошел к скамье, на которой сидел молодой человек и остановился напротив того, опираясь на зонт. Молодой человек, оторвавшись от чтения и улыбаясь, посмотрел открытым ясным взглядом на подошедшего старика и, указав на книгу, сказал: «Смотри, у букиниста нашел», – потом повернул книгу, не закрывая обложкой вверх, где было название «Моцарт». Молодой человек закрыл книгу, оставив ее на скамейке, встал и они вместе, также не торопясь пошли к выходу. Вышли на Марсово поле, и пошли по боковой алее к Мраморному дворцу. Было начало рабочего дня, вокруг спешили на работу люди, машины, ярко светило солнце и везде ощущалось какое-то приподнятое настроение, все улыбались, шутили, шумно разговаривали, что-то праздничное витало в воздухе. Они дошли до конца аллеи и повернули на Миллионную улицу. Хотя светило солнце, но неожиданно пошел несильный дождь, старик раскрыл свой огромный зонт, а молодой человек, подставив лицо навстречу каплям, жмурился и смеялся. Мимо них пробежали, о чем-то переговариваясь, две девушки, видимо студентки, чуть не задев старика. Тот весь напрягся и прошипел: «Они будут наказаны». Молодой человек, обернувшись в след убегающих студенток, улыбаясь, ответил: «Нет…, ничего, обойдется… успеют». Пройдя через портик, они вышли на площадь и остановились перед столпом. Старик поднял голову, удостоверившись в своей абсолютной власти, а молодой человек не спеша осматривал все кругом ни на чем, специально не заостряя своего внимания.
