– Назначено когда было? Ты опоздала на сорок минут.

– Простите меня, мистер Вуд. Я упала по дороге.

– А это что? – Он увидел листы с подписями. – Твой очередной крестовый поход? – Он испугал девушку, вырвав у нее листы. – О Боже! Бедные индейцы! Только уж будь добра – не при мне. Входи, надо работать.

Едва уловимая тревога словно подсказывала Уилле, что нужно бежать из пустого, безмолвного театра и от этого крепкого мужчины, былая красота которого уже уступала место красным сеточкам сосудов на щеках и крупном носу. Но ей отчаянно хотелось сыграть трудную роль, которую он ей предложил. На самом деле для этой роли требовалась актриса постарше и поопытнее, но если она справится, то ее карьера сразу пойдет вверх.

И все же…

– А разве больше никто не придет?

– Не сегодня. Я решил, что наши с тобой диалоги следует проработать более тщательно.

– Тогда давайте пойдем на сцену. Ведь это все-таки шотландская пьеса.

Его низкий смех заставил Уиллу почувствовать себя маленькой и глупой.

– Уверен, на самом деле ты не веришь во всю эту чушь! Ты ведь такая умная, знакома со множеством передовых идей. – Он щелкнул по листам ногтем, потом протянул их девушке. – Пьеса называется «Макбет», и я буду повторять свою роль везде, где захочу. Так что входи, и начнем.

Он повернулся и ушел в кабинет. Уилла последовала за ним, отчасти понимая, что он прав и тревожиться из-за суеверий как-то очень по-детски, но Питер Паркер наверняка беспокоился бы не меньше, чем она.

Где-то наверху загрохотал гром – гроза усиливалась. Испуганный актерский ребенок, живший в душе Уиллы, уже не сомневался, что на Чемберс-стрит собираются зловещие силы. Когда она шла за своим нанимателем, у нее похолодели руки.

– Сними шаль и шляпку. – Вуд передвинул стулья, освобождая место на потертом ковре.

Его кабинет напоминал лавку старьевщика, набитую антикварной мебелью и искусственными растениями в горшках всех размеров и форм. На стенах висели афиши постановок театра «Новый Никербокер». Голдсмит, Мольер, Бусико, Софокл. Огромный письменный стол был завален счетами, текстами пьес, контрактами и разным театральным хламом. Вуд отодвинул в сторону эмалевый бутафорский кинжал Макбета – металлический, но с закругленным концом – и налил в стакан виски из графина на два дюйма. Зеленые колпаки на газовых лампах как будто делали комнату темнее, вместо того чтобы освещать ее.

Нервничая, Уилла положила подписанные листы на плюшевое кресло. Сверху пристроила перчатки, на них – шаль и шляпку. Все это она сложила аккуратной стопкой, чтобы в случае чего можно было быстро схватить. Еще в двенадцать лет в ней стала проявляться женская привлекательность, и вскоре уже многие мужчины, служившие в театре, начали заглядываться на ее красоту. Уилла научилась держать их на расстоянии с помощью незлобных шуток, хотя порой требовалась и физическая сила. Спасаться бегством приходилось довольно часто, и она стала в этом большим специалистом.

Вуд подошел к двери и закрыл ее:

– Итак, моя дорогая. Первый акт, сцена седьмая.

– Но мы ее репетировали вчера.

– Я недоволен. – Он повернулся к девушке. – Замок Макбета. – Он с усмешкой протянул руку и медленно провел ладонью по ее шелковому рукаву. – Начинаем со слов леди Макбет, где она говорит: «Кормила я».

Последние слова он произнес с явным наслаждением. Свет упал на его влажную нижнюю губу. Уилла старалась подавить страх и грустное отчаяние. Теперь было совершенно очевидно, слишком очевидно, что Вуд все это время желал ее, что только поэтому предложил ей роль, для которой больше подходили актрисы постарше. Именно на это туманно намекала миссис Дрю, вместо того чтобы сказать напрямую. Такое внимание ничуть не льстило девушке, а только расстраивало ее. Если такой была цена за дебют в Нью-Йорке, то и черт с ним – она не станет платить.

– Начинай, – повторил Вуд хриплым голосом, насторожившим ее, и снова погладил девушку по руке.

Она попыталась отодвинуться, но он сразу шагнул следом, обдавая ее запахом бурбона.

– «Кормила я и знаю…» – Уилла сбилась, – «что за счастье держать в руках сосущее дитя…»

– А ты и вправду знаешь? – Он наклонился и поцеловал ее в шею.

– Мистер Вуд!..

– Продолжай!

Он схватил девушку за плечи, встряхнул, и тут ее охватил леденящий ужас. В черных глазах Вуда она увидела нечто большее, чем просто гнев. Она увидела желание причинять боль.

– «Но если б я дала такое слово, как ты, – клянусь, я вырвала б сосок из мягких десен…»

Ладонь Вуда скользнула с ее руки к левой груди и сжала ее.

– Но из моего рта ты не стала бы его вырывать, ведь так?

Уилла топнула высоким зашнурованным ботинком:

– Послушайте, я актриса! Я не желаю, чтобы со мной обращались как с уличной девкой!

Вуд схватил ее за руку:

– Я плачу тебе жалованье. И ты будешь тем, кем я велю тебе быть. Моей шлюхой в том числе.

– Нет! – огрызнулась Уилла, вырывая руку.

Вуд замахнулся и ударил ее кулаком в лицо. Девушка упала.

– Ах ты, тварь белобрысая! Ты дашь мне то, чего я хочу! – Левой рукой он схватил Уиллу за волосы, заставив закричать от боли, и тут же ударил правым кулаком в плечо, потом еще раз. – Ясно тебе?

– Отпустите меня! Вы пьяны! Сумасшедший!

– Заткнись! – Он залепил ей пощечину, такую сильную, что Уилла отлетела назад и ударилась головой о письменный стол. – Подними юбку!

В глазах Уиллы плясали искры. Голова раскалывалась от боли. Она протянула руку, пытаясь нащупать какой-нибудь тяжелый предмет на столе.

– Подними юбку, черт тебя подери, или я так тебя изобью, что ходить не сможешь!

Замирая от страха, Уилла вдруг наткнулась пальцами на что-то твердое – бутафорский кинжал. Вуд потянулся к ее запястью, но схватить не успел. Девушка внезапно размахнулась и ударила его. Хотя кинжал был тупым, он порвал клетчатую ткань его штанов, потому что Уилла вложила в этот удар всю силу. Она почувствовала, как кинжал уткнулся в тело, замер на секунду, а потом погрузился в него.

– Боже… – выдохнул Вуд, двумя руками схватился за кинжал, который на пару дюймов воткнулся в его левое бедро, и выдернул клинок, залив пальцы кровью. – Боже правый! Да я убью тебя!

Не помня себя от ужаса, Уилла отпихнула его обеими руками, Вуд опрокинулся набок. Он орал и ругался, грохнувшись на искусственную пальму в горшке. Уилла бросилась к креслу, схватила свои вещи и, выбежав из кабинета, помчалась по темным коридорам. У двери она кое-как справилась с засовом и чуть не упала в залитый дождем переулок, ожидая услышать позади топот его ног.

Я (такой-то), перед лицом Господа Всемогущего, торжественно клянусь, что с этого момента и впредь буду преданно поддерживать, охранять и защищать конституцию Соединенных Штатов и союз штатов, а также поддерживать и соблюдать все законы и манифесты, касающиеся освобождения рабов и выпущенные во время мятежа. И да поможет мне Бог!

Клятва, которую были обязаны дать все бывшие конфедераты, просившие помилования у президента, 1865 год

– Я должен дать такую клятву? – спросил Купер Мэйн.

Он специально проехал верхом до самой Колумбии, чтобы решить этот вопрос, и теперь внезапно засомневался.

– Если вам нужно помилование, – кивнул адвокат Трезевант, сидевший по другую сторону хлипкого столика, заменявшего ему письменный стол.

Его контора сгорела во время большого пожара семнадцатого февраля, и пока он арендовал комнату в похоронном бюро Реверди Бёрда в восточной части города, которую пламя пощадило. Самое большое помещение мистер Бёрд переделал под магазин, где продавал пробковые ноги, деревянные костыли и стеклянные глаза для искалеченных ветеранов. Гул голосов в лавке говорил о бойкой торговле этим утром.

Купер уставился на рукописный текст клятвы. В давно не стриженных волосах этого долговязого человека было уже полно седины, хотя ему едва исполнилось сорок пять. От скудной пищи он стал еще более худым, чем был раньше, а от тяжелой работы по шестнадцать часов кряду под глубоко посаженными глазами залегли темные круги. Все свои силы Купер посвящал тому, что восстанавливал склады и причалы «Каролинской морской компании», чтобы она снова начала свою работу в Чарльстоне.