– Слушайте, я понимаю ваше негодование, – сказал Трезевант, – но если сам генерал Ли унизился до принятия этой клятвы, а он это сделал на прошлой неделе в Ричмонде, то и вы сможете.

– Милуют за какое-то преступление, а я не сделал ничего плохого.

– Я-то с вами согласен, Купер. А вот федеральное правительство, к несчастью, нет. Так что, если вы хотите возродить свое дело, вам придется освободить себя от бремени, вызванного вашей службой в военно-морском министерстве Конфедерации. – Купер что-то невнятно проворчал, и Трезевант продолжил: – Я сам ездил в Вашингтон и, в известной степени, могу доверять этому агенту по делам помилования, хотя он и адвокат, да к тому же янки. – Это было произнесено с горьким юмором. – Зовут его Джаспер Диллс. Его жадность дает мне уверенность в том, что ваше прошение попадет к помощнику мистера Джонсона по делам помилования раньше многих других.

– И за сколько?

– За двести долларов США или за их эквивалент в фунтах стерлингов. Мой гонорар – пятьдесят долларов.

Купер немного подумал:

– Хорошо, давайте бумаги.

Они проговорили еще полчаса. Трезевант рассказал последние вашингтонские сплетни. По слухам, Джонсон собирался назначить временного губернатора Южной Каролины, которому предстояло созвать конституционный конвент и восстановить легислатуру штата в том виде, в каком она существовала до падения форта Самтер. Выбор Джонсона оказался вполне предсказуемым. Это был судья Бенджамин Франклин Перри из Гринвилла, открытый юнионист до войны. Как и генерал Ли, Перри заявил о своей преданности родному штату, несмотря на ненависть к сецессии, и провозгласил: «Все вы ка́титесь к дьяволу – ну и я с вами».

– Для восстановления своей работы легислатуре придется выполнить все требования мистера Джонсона, – сказал Трезевант. – Например, официально отменить рабство. – (Хитрый взгляд юриста насторожил Купера, тот явно припас что-то еще.) – Но в то же время они смогут… э-э… управлять черными, чтобы у нас снова появилась рабочая сила, а не ленивый сброд.

– Как управлять?

– С помощью… ну, назовем это правилами поведения. Насколько я знаю, в Миссисипи сейчас подумывают о том же самом.

– Эти правила будут обязательными и для белых тоже?

– Нет, только для бывших рабов.

Купер понимал всю опасность такого провокационного шага, но моральная сторона его не волновала. Окончание войны принесло ему, его семье и всему штату сполна унижения и разрухи. Его больше не заботило, как будут жить люди, ответственные за это, – те, кому война принесла свободу.

Стоял жаркий июньский полдень. Старая кляча Купера медленно тащилась на юго-восток. На обратном пути к дому ему снова пришлось проехать через центр Колумбии. Он едва мог вынести это зрелище. В городе выгорело почти сто двадцать кварталов. В воздухе до сих пор висел густой запах обугленного дерева.

Грязные улицы были засыпаны мусором и обломками мебели. Из фургона, принадлежавшего Бюро по делам освобожденных, раздавали пакеты с рисом и мукой толпе, которая состояла в основном из чернокожих. Другие негры толпились на небольших отрезках уцелевших дощатых тротуаров. Купер увидел людей в военной форме и нескольких джентльменов в штатском, а вот ни одной хорошо одетой белой женщины не заметил. Так было везде. Такие женщины сидели по домам, потому что ненавидели солдат и боялись свободных негров. Его жена Юдифь была редким исключением, и это раздражало Купера.

Деревянный мост через реку Конгари разрушила армия генерала Шермана. Остались лишь каменные опоры, которые торчали из воды, как закопченные могильные плиты. С неспешного парома Купер смог хорошо разглядеть одно из немногих городских зданий, обойденных огнем, – недостроенную ратушу на восточном берегу. В одной из гранитных стен, словно жирные точки на листе бумаги, зияли три дыры от шермановских снарядов.

Это зрелище вызвало у Купера гнев. Как и вид сожженного заречного района, куда он добрался вскоре после того, как сошел с парома. Он ехал вдоль полосы выгоревшей земли шириной в три четверти мили. Здесь, между пылающими соснами, мародерствовала кавалерия Килпатрика, оставив за собой черную пустошь с одиноко торчащими печными трубами. Часовые Шермана – так их прозвали, и это было единственным, что сохранилось от домов, оказавшихся на пути того варварского похода.

На ночь Купер остановился в каком-то захудалом трактире за городом. В харчевне он избегал разговоров, но сам внимательно прислушивался к тому, что говорили доведенные до нищеты фермеры, потягивающие пиво вокруг него. Из их реплик можно было решить, что Юг выиграл войну или, по крайней мере, уж точно мог продолжать борьбу за свое дело.

Утром он поехал дальше; в воздухе висела жаркая дымка, обещавшая очередное беспощадное лето в их краю. Купер ехал по размытым дорогам, которые никто не ремонтировал после того, как их разбили союзные обозы. Любому фермеру понадобилась бы крепкая новая повозка, чтобы преодолеть восьмидюймовые рытвины в песчаной почве и довезти до рынка свой урожай, если бы урожай был, конечно. Вот только едва ли этот фермер сможет найти сейчас новую повозку или денег на ее покупку, со злостью подумал Купер.

Направляясь к Чарльстону и побережью, он пересек железнодорожную насыпь. Все рельсы исчезли, да и шпал почти не осталось. Белых он по дороге не встречал, зато дважды видел группы негров, шедших через поля. Сразу за деревушкой племени чикора, по дороге к реке Купер, Мэйн наткнулся на десяток чернокожих мужчин и женщин, собиравших на обочине дикие травы. Он сунул руку в карман старого сюртука и сжал рукоятку маленького пистолета, который купил специально для этой поездки.

Негры молча наблюдали за ним. На одной из женщин было красное бархатное платье с приколотой к груди овальной камеей. Купер подумал, что все это она, вероятно, украла у какой-нибудь белой госпожи. Остальные были в лохмотьях. Купер взмок и еще крепче сжал пистолет в кармане, однако никто из них не шевелился.

Когда он проехал мимо, здоровенный негр в повязанном на голову красном платке вдруг выступил на дорогу за его спиной.

– Вы тут больше не главный, ясно вам? – громко сказал он.

Купер обернулся и уставился на негра:

– А с чего ты взял, что я им был? Почему бы вам всем не найти работу и не сделать что-нибудь полезное?

– Не надо нам работы, – ответила женщина в красном платье. – Вы нас не заставите и бить больше не сможете. Так-то вот. Мы теперь свободны!

– Свободны растратить свою жизнь в праздности. Свободны забывать своих друзей.

– Друзей? Это вроде вас, что ли? Тех, что в цепях нас держали? – ухмыльнулся негр с банданой на голове. – Езжайте-ка вы дальше, мистер, пока мы вас не стащили с вашей лошаденки и не наградили тем, что раньше сами получали от таких, как вы.

Стиснув зубы, Купер выхватил пистолет и направил его на негра. Женщина в бархатном платье взвизгнула и прыгнула в канаву. Остальные бросились врассыпную, кроме здоровяка в красном платке, который решительно шагнул к лошади Купера. И тут наконец Купер опомнился, ударил пятками несчастную клячу и поехал вперед.

Еще минут десять его била нервная дрожь. Да, Трезевант был прав. Законодатели должны что-то сделать, чтобы упорядочить поведение освобожденных рабов. Свобода превращалась в анархию. К тому же без рабочих рук Южная Каролина, с ее жарким и влажным климатом, может скоро перейти от тяжкой болезни к смерти.

Позже, уже успокоившись, он начал думать о том, что нужно сделать для возрождения пароходной компании. К счастью, дополнительное бремя забот о Монт-Роял на его плечах не висело. Врожденная порядочность и благородство привели его к решению заключить договор с вдовой Орри, и теперь она полностью отвечала за плантацию, которой он владел на правах собственности согласно отцовскому завещанию. В Мадлен текла смешанная кровь, о чем все уже знали благодаря стараниям Эштон. Однако никто не заговаривал о ее происхождении и не заговорит впредь, если она будет вести себя как достойная белая женщина.