– Этот человек безумен! – воскликнул он.

– Все другие доктора согласились бы с вами, сэр. Это определенно самый тяжелый случай в «Пристанище».

– Он буйный… – Врач содрогнулся. – Подобный человек никогда не поправится.

– Да, очень жаль, что война так их искалечила.

– Эти палаты слишком переполнены для жалости, миссис Пембер, – раздраженно сказал врач, возмущенный нападением. – Когда он немного успокоится, дайте ему побольше лаундаума и слабительного. А потом выставьте на улицу. Освободите место для того, кому мы в состоянии помочь.

Пожар, охвативший Ричмонд в ночь третьего апреля, когда бежали высшие чины конфедеративного правительства, пронесся от площади Капитолия до реки, уничтожив весь деловой центр города – банки, магазины, склады, типографии – всего около тысячи зданий в двадцати кварталах. Даже от огромной территории мельницы Гальего остались одни полуразрушенные стены; железнодорожный мост над Джеймсом также был разрушен.

Не многие из тех, что проходили через выгоревшую зону в последующие месяцы, могли забыть эту картину. Ты словно попадал на какую-то далекую загадочную планету, одновременно чужую и маняще знакомую. Груды кирпичей и битого известнякового камня были ее холмами, черные бревна – обгорелыми костями огромных неведомых животных, а остатки стен – надгробиями инопланетной расы.

Через два дня после истории в «Пристанище» тот самый пациент брел среди руин мельницы Гальего, между мельничным колесом и каналом Канаха. Ему дали самую истрепанную из поношенной одежды и выставили вон. Следовало бы отплатить тем, кто это сделал, но сейчас его внимание занимала более важная цель.

В этот вечер он наслаждался ясностью ума. Он подробно вспомнил свои фантазии об участии в большом параде. И он также вспомнил имена тех, кто помешал ему занять достойное место в военной истории страны.

Орри Мэйн и Джордж Хазард.

Боже, сколько же зла причинила ему эта парочка! Еще с тех пор, как все они были кадетами Вест-Пойнта, Хазард и Мэйн регулярно строили козни, чтобы навредить ему. Год за годом то один, то другой вмешивались в его карьеру. Это они были виноваты в том, что неудачи преследовали его без конца.

Они подмочили его репутацию во время Мексиканской войны, обвинили его в трусости в сражении при Шайло, добились его перевода в Новый Орлеан и вынудили бежать в Вашингтон, устроили так, чтобы его выгнали из тайной полиции Лафайета Бейкера и, наконец, заставили его перебежать к южанам, которых он всегда презирал.

Во всех бедах, которые с ним случились, он винил Мэйна и Хазарда, их мстительные натуры, их тайные заговоры и клевету, погубившие его.

Еще до того, как очнуться в «Пристанище», хотя он не мог бы сказать, как давно это было, он расспрашивал о Мэйне в Ричмонде. Какой-то ветеран вспомнил полковника Орри Мэйна, погибшего под Питерсбергом. Другой его враг, Хазард, скорее всего, был еще жив. И очень важно, что оба имели семью. Он вспомнил, как пытался извести одного из Мэйнов тогда в Техасе, еще до войны. Чарльз… ну да, так его звали. Наверняка есть и много других родственников…

Он постарался временно выбросить планы мести из головы и сосредоточился на развалинах мельницы Гальего. После часа поисков он наконец нашел место, которое показалось ему тем самым, и, опустившись на колени, стал руками раскапывать щебенку под шум быстро бегущей воды. Вода лилась через огромное мельничное колесо, которое давно уже не вращалось. Как и почти всё на Юге, оно было сломано.

Острые обломки кирпичей царапали пальцы. Вскоре его руки покрылись пылью и кровавыми порезами. Но он нашел то, что спрятал. Память не совсем покинула его.

Сжимая свернутую в трубку картину, он вышел в прямоугольник лунного света, падавшего через пустой проем высокого окна в шероховатой кирпичной стене, и смахнул пыль со своего сокровища. Когда он отряхивал картину, его лоб вдруг пронзила чудовищная боль и начала ввинчиваться внутрь. Он увидел перед глазами крошечные слепящие огоньки…

И вспомнил свое имя.

Он произнес его вслух. За уцелевшим углом здания двое негров, сидевших на корточках у костра, вздрогнули и повернулись в его сторону. Один встал и крадучись пошел узнать, откуда шум, но, когда увидел лицо человека в лунном свете, торопливо вернулся обратно.

А человек тем временем повторил, уже громче и увереннее:

– Елкана Бент.

Вдоль призрачных стен плыл легкий горький дым. Дым душил его, не давал дышать. Он закашлялся, пытаясь вспомнить, чье лицо изображено на портрете… Вот, сейчас он точно вспомнит.

Да. Шлюха-квартеронка.

Но где он взял этот портрет?

Да. В борделе Нового Орлеана.

Новые воспоминания потянули за собой еще одно, даже более важное, – о цели его жизни. Он снова обрел ее, забытую на время пребывания в «Пристанище».

Этой целью была война.

Другая война – за то, чтобы освободить мерзких ниггеров и поставить их вровень с превосходящими их во всем белыми людьми, закончилась, и закончилась поражением. А вот его личная война – нет. Он пока не начал мобилизовывать силы, а именно свою непревзойденную хитрость и могучий ум, чтобы начать войну против семей…

Семей…

Мэйна.

И Хазарда.

Начать войну и заставить их страдать, убивая их близких – старых, молодых, все равно – одного за другим. Прекрасная, неторопливая кампания до полного уничтожения, которую поведет американский Бонапарт.

– Бонапарт! – выкрикнул он, обращаясь к луне и дыму. – И его лучшая битва!

Негры бросили свой костерок и быстро растаяли в темноте.

Он похлопал по цилиндру, покрепче пристраивая его на голове, и как мог расправил плечи. Выданный ему в приюте сюртук блестел от старости и грязи. С безупречной военной выправкой он повернулся кругом и чеканным шагом пошел вперед, как человек, который никогда не болел. Потом свернул за острый край другой разрушенной стены и на какое-то время скрылся из глаз.

Торговая компания Джексона ехала к деревне Черного Котла в окружении Шрама и его воинов. Оружие у них забрали. Чарльз сначала отказался его отдавать, но, когда Деревянная Нога убедил его, что это для их же блага, согласился.

– Чарли, не давай им повода убить нас, – сказал Джексон.

Стало темнеть. Ветер усилился, швыряя острые снежинки в лицо Чарльза. Он вдруг понял, из чего сделана бахрома на рубахе Шрама.

– Мне следовало сразу догадаться. Я ведь видел скальпы в Техасе. Это волосы, – сказал он Джексону.

– Верно. Люди-Собаки могут носить такое украшение, если у них на счету достаточное количество убитых врагов.

– Но там есть и светлые волосы, а индейцев-блондинов не бывает.

– Я уже говорил тебе, Чарли, на этот раз мы вляпались по полной.

Джексон снова с тревогой посмотрел на Фенимора. Таща волокушу, пес непрерывно лаял. Двое индейцев, скакавших рядом, подняли копья.

– Не делайте этого! – закричал Джексон, наливаясь кровью; воины засмеялись и повернули в сторону, довольные его реакцией.

Шайенны продолжали забавляться со своими пленниками – то один, то другой подъезжал ближе, хлопал их рукой или касался древком копья. Шрам подскакал к вьючным мулам и копьем вспорол еще один холщовый мешок. На заснеженную землю посыпался треугольный бисер.

Чарльз вскинул руку, но Джексон схватил его за запястье:

– Наши скальпы дороже любых товаров. Мы должны просто потерпеть, пока не найдем способ сбежать.

Сначала они увидели, как восемь мальчишек в накидках из бизоньей шкуры тренируются в стрельбе из лука. За следующим холмом другие молодые индейцы охраняли табун примерно в сотню небольших лошадей. Пологий склон вел к Симаррону, где вдоль заснеженного берега стояли типи. Ветер доносил запах древесного дыма.

– Что бы они ни делали, держись спокойно, – тихо сказал Джексон. – И помалкивай. Если я вдруг подам сигнал, не медли.