Он говорит это с такой тоской, таким чувством, и так горячо пытаясь убедить их, что Дин уже принял решение. «Если Кас хочет увидеть Гранд-Каньон на Рождество, — думает он, — значит мы едем в Гранд-Каньон на Рождество».

«Позволь себе быть счастливым…»

И позволь тем, кого ты любишь, быть счастливыми. Одного без другого не бывает.

— Не хватит ли с тебя этого каньона? — интересуется Сэм, пока Дин размышляет. — После того, как ты в него упал?

— Но я тогда его не видел, — объясняет Кас. — Я очутился там, но я же был без сознания.

Сэм спрашивает:

— Но разве ты не видел его раньше? Я имею в виду… ты же облетал мир, наверное, миллион раз, когда был ангелом?

— Да, но именно что когда был ангелом, — отвечает Кастиэль. Сэм не может взять в толк, и Кастиэль поясняет: — В том-то и дело, что я видел его только как ангел. Я даже видел его, когда он только начал образовываться — тогда он был глубиной всего в несколько сотен футов, просто очередной овражек. Позднее, когда он стал больше, я, бывало, пролетал над ним, пересекая Землю во время разнообразных миссий, но я видел его лишь с большой высоты и только ангельским восприятием: через электромагнитный спектр, из небесной плоскости. Я даже однажды приземлялся на его дно — и весьма недавно, всего век назад, — но в тот раз я пролетел через стены каньона, материализовавшись только у его дна, так как я был на весьма срочной миссии, касавшейся демона-фантома, который обосновался на дне каньона, и конечно, в связи с этим пришлось вести переговоры с местным духом речной стихии… — (Дин к этому времени совершенно потерял нить объяснения и лишь смутно гадает, что это еще за «дух стихии».) — И, понятное дело, все это время я был в своем истинном обличье, — продолжает Кас, — и находился там всего две минуты, и смог увидеть лишь очень малую часть каньона, только одну ту нишу, на самом деле, и только при помощи ангельского восприятия. Я даже как-то говорил с другим ангелом — совсем недавно — о том, чтобы его посмотреть, но… в общем, мы туда не добрались. Так что в итоге, — заключает он, — я видел его, когда он только появился, видел его из космоса и из небесной плоскости, и видел небольшую его часть внизу. — Он делает паузу. — Но во всех этих случаях я видел его как ангел. Я никогда еще не видел его как человек.

Кас смотрит на них по очереди с искренней надеждой в глазах.

— Я хочу увидеть одно из величайших чудес света как человек, — говорит он. — С человеческого роста. Человеческими глазами. — Он умолкает, потом добавляет медленно, как будто пытается объяснить доступно: — Жизнь в человеческом воплощении… — совсем иная. Во многих смыслах ангельское восприятие превосходит людское, но… цвета просто… другие, когда смотришь на них человеческими глазами. И восприятие пространства, восприятие масштаба тоже иное. Я пришел к пониманию, что оно не хуже, не менее полноценное, но просто… совсем, совсем иное. Я теперь ощущаю себя гораздо более маленьким — я и есть меньше, — и мир кажется больше. Грандиознее даже. «Грандиозный» — очень удачное слово для описания различия. И этот Гранд-Каньон, как говорят, просто огромный, когда видишь его с человеческого роста, и… в общем, я бы хотел увидеть его как человек. Все в госпитале Флагстаффа говорили мне: «О, если ты не помнишь свой несчастный случай там, то тебе определенно надо снова сходить и посмотреть на каньон; это то, что надо увидеть перед смертью хоть раз».

Кас резко умолкает и слегка краснеет, сообразив, что только что сказал.

Он поспешно добавляет:

— Конечно, они понятия не имели, что у меня рак, в тот момент мне еще не поставили диагноз — они говорили в общем. Но все говорили: «Когда поправишься, обязательно возвращайся, это незабываемое зрелище». То есть буквально каждая сестра, каждая санитарка, каждый врач советовал мне на него посмотреть, и хозяин мотеля, где я остановился позднее, и работники в кафе — у каждого было мнение о том, какие тропы самые живописные, откуда открывается лучший вид. Они все бывали там десятки раз. Люди приезжают туда со всего мира, только чтобы посмотреть каньон. — Он делает паузу и заканчивает словами: — Люди обожают этот каньон. Поэтому я бы хотел увидеть его как человек.

«Перед смертью». Этого он не говорит, но, конечно, он имеет в виду именно это.

Сэм медленно кивает. И Дин уже все решил.

— Я бы и сам не отказался его посмотреть, — соглашается он. — Знаешь, я ведь там ни разу и не был. Исколесил всю страну, а вот туда как-то не добрался.

— Чувак, ты о чем? — говорит Сэм, поворачиваясь к нему со смехом. — Я никогда не забуду, как ты ехал там на муле! Ты что, не помнишь? И мул еще пукал всю дорогу вниз? Когда отец взял нас в тур на дно Гранд-Каньона?

Дин начинает смеяться.

— Сэм, это был Брайс-Каньон.

Сэм только недоуменно моргает.

— Брайс-Каньон, в Юте, — говорит Дин, вспоминая ту поездку и качая головой. — Тоже недалеко, в общем — в следующем штате, — но это другой каньон.

— Как это? — не понимает Сэм. Он совсем сбит с толку. — Это был Брайс? Ты серьезно?

И только тогда Дин соображает, что Сэм так и жил много лет с этим заблуждением. О том, в каком именно каньоне они побывали, когда ему было четыре года.

— Э… наверное, мы гм… так и не сказали тебе, да? — произносит Дин. Сэм смотрит на него в полном замешательстве, и Дину становится неловко. Он пытается объяснить: — Тебе было четыре, приятель. Вышло так… Получилось так, что… — Теперь он начинает нервничать, но тем не менее продолжает: — Понимаешь, отец поклялся, что свозит нас в Гранд-Каньон покататься на мулах, и ты с таким нетерпением этого ждал! Но потом, конечно, подвернулась очередная охота. Ну, ты же знаешь, как всегда подворачивалась охота? Как, что бы он ни обещал, планы всегда менялись, потому что всегда подворачивалась охота? И это происходило буквально каждый раз?

Сэм медленно кивает. (Они оба помнят очень ясно эту особенность своего детства.) Кастиэль настороженно смотрит на них обоих. Дин продолжает:

— Пока отец занимался этой охотой, мы очутились посреди Юты, и ты был просто безутешен. Ты так хотел покататься на этих мулах! Но ведь в Юте тоже есть каньон! Брайс-Каньон! И это тоже национальной парк! И там тоже есть мулы! И оказывается, что в Брайсе на мулах разрешается кататься даже детям, и можно спуститься на самое дно и подняться назад всего за пару часов, потому что этот каньон гораздо меньше. В общем, я уговорил отца, чтобы он отвез нас туда сразу после охоты. И гм, ты спросил, Гранд-Каньон ли это, и отец такой: ну, это большой каньон, так что в своем роде это «гранд»-каньон…

Выражение лица у Сэма теперь решительно горестное, как будто рухнуло его детское воспоминание. Дин в отчаянии говорит:

— Там было охренеть как красиво, Сэм, ты вспомни! Было же офигенно, разве нет? И ты был в таком восторге, что наконец оказался в «гранд»-каньоне, что мы просто… просто не стали объяснять тебе, что каньона два… — Он умолкает, понимая теперь, что надо было все-таки в какой-то момент рассказать правду Сэму. Кас наблюдает за ними очень тихо, как будто понимает, что за этим стоит своя история.

Конечно, это лишь одно звено из бесконечной цепочки лжи и полуправд, сопровождавших Винчестеров все эти годы, но почему-то теперь эта ложь кажется жестокой.

— Ох черт, приятель, — говорит Дин. — Правда, я даже как-то не осознавал, что так никогда и не объяснил тебе этого. И совсем забыл об этом. Прости…

Какое-то время Сэм молчит. Потом он начинает смеяться.

— Тебе было четыре года, — повторяет Дин, оправдываясь.

— Мне было четыре, что означает, тебе было восемь, — говорит Сэм, качая головой и все еще посмеиваясь. — Это на отце вина, не на тебе. Ладно. Это объясняет, почему, когда я был во Флагстаффе, я все спорил с местными о том, насколько каньон большой и сколько занимает поездка на мулах. И я даже не потрудился тогда сходить к Гранд-Каньону — пока жил во Флаге, — потому что был уверен, что я его уже видел! — После паузы он спрашивает: — Так… просто из любопытства… сколько занимает поездка на мулах на дно настоящего Гранд-Каньона?