Ему не выпадает и минуты передышки: сразу после этого приходят несколько новых молитв подряд. Сначала от пожилой женщины, заблудившейся в метель (похоже, ее Кас тоже уже слышал раньше — это ей он велел «не останавливаться»). Потом появляется новая молитва от мужчины на черноморском побережье, который собирается покончить с собой (и, кажется, просит Каса «подать ему знак»). И, наверное, самая жуткая, — от девушки где-то на Балканах, которую насилуют прямо в этот момент. У Дина с Сэмом от ужаса открываются рты, когда они понимают, что Кас слышит от этой девушки. Похоже, она молится Касу про себя, пытаясь таким образом отвлечься от реальности — она не ожидает спасения, только надеется пережить это испытание.

Кас очевидно пытается как-то успокоить каждого, помочь советом, но непонятно, слышат ли его эти люди. По всей видимости, нет: не похоже, чтобы у кого-то из них ситуация хоть как-то улучшалась. Сэм размышляет вслух, можно ли как-то связаться с зарубежными чрезвычайными службами и начинает просматривать иностранные сайты, бормоча: «На Балканах есть какая-нибудь служба спасения?» Но события разворачиваются слишком стремительно. Ребенок у женщины в горах умер, пожилая женщина в снежной буре, похоже, теряет рассудок, и мужчина на черноморском побережье внезапно умолкает.

По крайней мере, девушка выживает. Кас сообщает, что ее насильник ушел и девушка, поднявшись, оцепенело бредет домой.

— Она благодарит меня! — стонет Кас, снова хватаясь за голову. — Я же ничего не сделал… Я ничего не сделал!

У него опять идет носом кровь, на этот раз сильнее.

Некоторое время братья суетятся вокруг него — прикладывают еще полотенца и лед, пока кровотечение не унимается, — после чего Сэм отводит Дина в сторонку.

— Мы никого из этих людей не сможем найти вовремя, чтобы помочь, — шепчет Сэм. — Это нереально сделать, сидя тут, в Денвере, когда мы даже не знаем, в каких они странах. И, Дин, это его вконец истощит. Он не может себе позволить такую потерю крови, особенно когда уровень тромбоцитов у него и так ниже плинтуса из-за химии. Для пациента во время химиотерапии вообще любое кровотечение опасно.

— Не может же быть, чтобы это случалось каждый месяц? — не верит Дин. — Каждую первую неделю?

Сэм пожимает плечами.

— Кто знает. Не упомянуть о подобном — это вполне в его духе.

Они оба какое-то время наблюдают за Касом: кажется, у него снова наступило затишье между очередями молитв. Он опять накрывает глаза локтем, другой рукой прижимая к носу свежий пакет со льдом и стараясь отдышаться.

Сэм шепчет:

— Может быть, несколько месяцев назад у него и хватало выносливости такое переносить. Но теперь у него уже не тот запас сил.

— Не говоря уже о запасе крови, — замечает Дин, волнуясь все сильнее.

— Да. Надо придумать, как это прекратить.

И тут Дину в голову приходит решение.

— Надо забить канал, по которому он получает молитвы, — говорит он. Потом поворачивается к Сэму и поясняет: — Давай оба начнем ему молиться. Мы будем громче. То есть надеюсь, мы будем громче. Мы же ближе и знаем его лично. Помочь тем, кто к нему обращается, мы не можем, так давай попробуем хотя бы прикрыть его.

— Конечно, конечно! — шепчет Сэм, просветлев. — Будем посылать ему свои молитвы — о том, чтобы он… не переживал, да?

— Давай велим ему спать. Отдыхать. Поправляться.

Они опробуют этот план. Дин возвращается на свое место на краю кровати и бережно берет Каса за руку (Кас снова вцепляется в его руку, хотя на этот раз Дин с тревогой отмечает, что его хватка кажется слабее). Сэм пододвигает один из шатких стульев ближе к постели, подпирает подбородок кулаками, упершись локтями в колени, и следит за лицом Каса. Дин смотрит на время на телефоне — еще едва за полночь. Четверг по местному времени. Дину думается, что на Ближнем Востоке четверг уже довольно давно. Не ясно, слышит ли Кас молитвы уже давно — может быть, даже во сне, — или же он становится восприимчив к ним, когда лекарства достигают определенной концентрации в его крови.

Как бы там ни было, он определенно слышит молитвы сейчас. И здесь, в Денвере, четверг только начался.

Им предстоит длинный день.

Дин закрывает глаза, пытаясь внутренне настроиться на молитву и войти в нужное медитативное состояние. Он настолько взволнован всей этой необычной ситуацией, что получается у него не сразу.

— Кастиэль, Кастиэль, Кастиэль, — шепчет он тихо, пытаясь посылать слова не только голосом, но и мысленно, по эфемерному каналу молитв. Наконец он чувствует, что молитва началась. — Кастиэль. Ангел четверга, так? Ну так здесь сейчас четверг. Так что, Ангел четверга, слушай теперь меня. — Он чувствует, как дергается рука Каса, и, открыв глаза, обнаруживает, что Кас смотрит на него, удивленно моргая. Дин улыбается ему, но от этого едва не теряет нить молитвы. Поэтому он снова закрывает глаза, пытаясь думать в сторону Каса, борясь с порывом пуститься в обычную речь и вместо этого стараясь поддерживать молитву мысленно.

«Ты должен отдыхать, — думает Дин. — Тебе нужно только отдыхать. Спать. И поправляться. Не волнуйся ни о чем. Не волнуйся ни о ком — не волнуйся об этих людях. Знаю, это все грустно, это ужасно, но они слишком далеко, и мы не сможем даже найти их. Всем не поможешь… отключись от этого. Просто отдыхай, ангел… Не переживай… Я здесь, рядом. Я присмотрю за тобой».

Дин и сам вдруг с удивлением понимает, что предлагает «присмотреть» за Касом, прямо как Кастиэль раньше, бывало, предлагал «присмотреть» за Дином. Может быть, именно это у ангелов и означает присматривать друг за другом?

«Просто засыпай. Все хорошо».

Кажется, это помогает. Дин чувствует, как рука Каса расслабляется, и, рискнув снова приоткрыть глаза, видит, что его веки опустились. И, что лучше всего, его дерганье прекратилось. Кас делает длинный, медленный выдох, потом еще один; его плечи расслабляются и пальцы постепенно разжимаются, пока его рука не обмякает в руке Дина.

Наконец кажется, что он погрузился в спокойный сон.

— Никаких больше кошмаров, Кас, — шепчет ему Дин. — Никаких молитв. Только хорошие сны. Просто отдыхай.

Они умудряются не прерывать молитву на протяжении примерно получаса, пока Кас спит. Но потом в какой-то момент на стоянке за окном выстреливает выхлоп автомобиля, и Сэм и Дин оба на секунду отвлекаются, одновременно потеряв концентрацию. Кас просыпается, вздрогнув, и тут же снова хватается за голову: поток новых молитв настигает его моментально, как будто они накопились в очереди ожидания. Теперь появился молодой человек где-то у Каспийского моря, попавший в аварию и в панике посылающий молитвы из разбитой машины; восьмилетняя девочка в Андах (это первая молитва из Южной Америки, отмечает Дин), которая ведет свою больную мать по длинной горной дороге в местную клинику в предрассветные утренние часы. Девочка несет на руках свою маленькую сестру, они идут уже много миль, она устала и спотыкается, но все подгоняет мать вперед, к помощи. Потом внезапно приходит отчаянная молитва от жертвы ливневого паводка в Болгарии, который обращается к Касу, беспомощно уцепившись за дерево в надежде, что наводнение сойдет.

Кас снова плачет. (И у него снова кровоточит нос. Возле его головы теперь лежит готовая стопка влажных полотенец.) Кажется, что каждая молитва впивается ему прямо в сердце. Метафора со стрелами из сна оказывается очень точной: какой бы непробиваемой броней Кас ни обладал, когда был ангелом, теперь ее нет: каждая безысходная молитва пронзает его до костей.

Дин уже начал свою молитву снова, но ему немного тяжело сосредоточиться, когда Кас рядом шепчет эти жуткие подробности. В конце концов Дину приходится прибегнуть к колыбельной — по большей части, чтобы успокоиться самому. Колыбельные — это, конечно, детское и уж слишком слащавое средство, но Дин больше ничего не может придумать, и размеренные рифмы старых детских песен наконец помогают ему войти в нужное умиротворенное состояние. И направить это умиротворение на Каса.