— Настал тот момент, о котором я вас предупреждала, — говорит она, уперев руки в бедра. Она критически оценивает осоловелый взгляд Дина. — Момент, когда пора уйти и уделить время себе.
— Я пытался. Не смог спать, — говорит Дин. — Я не могу его оставить. — Он знает, что Сара права, что ему нужно отдохнуть, но он просто не может покинуть Каса в такую ужасную ночь. — Может, я могу… поспать с ним рядом? Здесь, а не далеко в мотеле? — Бросив взгляд в сторону палаты, Дин предлагает: — Я могу попробовать поспать на стуле в углу. Обещаю, я не буду мешать.
Сара пристально изучает его, по-прежнему держа руки на поясе и немного наклонив голову. Она была рядом с ними весь вечер, и Дину приходит в голову, что наверняка она успела заметить и периодическое держание за руки, и успокаивающие поглаживания по голове, и по плечу, и как минимум один раз — по щеке.
— Братья, значит? — замечает она.
Дин пожимает плечами.
— Эм… семья.
Сказать об этом прямо кажется невозможным, и внезапно Дин болезненно ощущает всю тяжесть бремени социального давления. Ведь кто знает, как отреагирует каждый отдельно взятый человек?
Дин вспоминает интервью, которое он читал однажды в какой-то статье про борьбу за права сексуальных меньшинств, где кто-то сказал: «Штука в том, что признаться нужно не однажды. Это никогда не заканчивается. Приходится делать это снова, и снова, и снова, каждому новому человеку, с которым знакомишься».
Только сейчас Дин понимает, насколько это правда. И как это страшно, какой это риск каждый раз. Сара кажется милой и вежливой, но ведь Дин на самом деле совсем ее не знает. Ей каждую неделю вверен уход за Касом; что если она не так отреагирует?
Она удерживает взгляд Дина на секунду дольше положенного, слегка сдвинув брови, и Дин постепенно понимает, что перед ней тоже стоит дилемма. Даже если она ничего не имеет против однополых пар, она не может спросить об этом прямо. На этот счет наверняка есть правила, устав, могут быть даже юридические проблемы. И даже просто страх оказаться неправой — перепутать братскую близость с чем-то большим и спровоцировать возмущенную жалобу от оскорбленного пациента или члена семьи.
Наконец Сара говорит безупречно профессиональным тоном, но с теплотой и пониманием в глазах:
— Хотите, я принесу вам раскладушку? Я могу поставить ее возле кровати. Строго говоря, моя смена уже закончилась, но это займет всего пару минут.
— Было бы здорово, — отвечает Дин, почувствовав волну облегчения. — Было бы просто отлично.
— Мы так делаем иногда, — замечает Сара небрежно, — для супругов, партнеров, или, там, родителей с детьми или близких родственников. В разных ситуациях.
То, как естественно она упоминает в этом списке «партнеров», достойно восхищения — словно это просто один из многих возможных вариантов.
— Да, пожалуйста, — просит Дин, кивая. — Благодарю вас.
Она не спрашивает, какая у Дина с Касом «ситуация», и не пытается прояснить, уместен ли термин «партнер». Она просто молча удаляется по коридору. Дин заглядывает в палату к Касу, чтобы проверить, как он (тот выглядит неплохо, даже дремлет), после чего располагается в дверях, чтобы видеть и Каса, и коридор, где скрылась Сара.
Вскоре она снова появляется из-за угла в дальнем конце коридора. Теперь она одета наполовину в уличную одежду: поверх ее униформы накинута толстая зимняя парка, на голове — пухлая бежевая шапка, и на плече висит рюкзак. Она медленно везет массивную сложенную раскладушку на колесах. У раскладушки заедает колесо, так что она постоянно норовит повернуться, и Саре приходится, согнувшись, с силой толкать ее с одной стороны, чтобы она ехала в нужном направлении. Дин подходит помочь ей закатить раскладушку в палату.
— Сэм не женат, кстати, — сбалтывает он, пока они разворачивают раскладушку в дверном проеме. Ему немедленно становится неловко — настолько, что он морщится. — А… Забудьте, что я это сказал. — Сара не комментирует — только пыхтит, пока они вдвоем заталкивают раскладушку в дверь. — Не знаю, о чем я думал, — шепчет Дин, когда они заходят в палату. — Простите, забудьте.
— Вообще-то эту конкретную деталь я бы предпочла не забывать, если вы не против, — шепчет она в ответ, когда они наконец довозят раскладушку до места у боковой стены. — Ладно, в общем, отогните вот ту защелку, и она разложится…
***
К вечеру вторника действие блеомицина проходит и тошнота отпускает, но Кас еще получает два других лекарства и теперь мучается приступами озноба, сотрясающими его тело с ног до головы. Дин проводит почти все время в палате Каса, хотя Сэму и Саре время от времени удается убедить его взять пару часов передышки. Дин не забывает следить, чтобы и Сэм делал перерывы. Несколько раз он даже пытается отправить Сэма и Сару выпить кофе вдвоем. Но Сэм, как ни странно, противится этой идее, отвечая тихо: «Не сейчас, пока Касу так плохо».
— Попозже тогда? — предлагает Дин. — После. Когда ему станет лучше.
Сэм обдумывает это и кивает.
***
По мере того, как вечер вторника переходит в ночь, Кас все больше замыкается в себе. Неясно даже, понимает ли он, что Дин уже вторую ночь подряд спит рядом с его койкой на раскладушке. Впечатление такое, что он погрузился в какую-то долгосрочную спячку. Его окутало отстраненное молчание, и в те редкие часы, когда он не спит, он проводит большую часть времени, свернувшись на боку и тупо глядя на часы на прикроватном столе, и лишь изредка отвечает на какие-то вопросы Дина. По мере того, как идет время, он даже физически сжимается, пока не превращается в дрожащий клубок, лежа с закрытыми глазами независимо от того, спит или нет.
После полуночи озноб сменяется беспокойством: Кас начинает беспрестанно ерзать ногами под одеялом и теребить его руками, как будто никак не может найти комфортное положение. Он то сбрасывает одеяло с себя, то хватается за край и натягивает его обратно, спешно укутываясь. Дин не может его успокоить. Ранним утром в среду Дина поднимает с раскладушки крайне тревожный звук его стонов. Не похоже, что Касу больно — скорее похоже, будто он застрял в каком-то полусонном состоянии досаждающего ему дискомфорта, из которого не может выйти. Он снова мечется по постели. Ночная сестра (не Сара, но тоже вполне милая) не может придумать, чем ему помочь, и намекает Дину, что теперь уже, наверное, Касу придется просто перетерпеть это до утра. Но его безотчетное хныканье сводит Дина с ума, и в конце концов, когда сестра уходит, Дин пытается взять его за руку, надеясь, что это хоть немного его успокоит.
— Нет, — бормочет Кас, раздраженно смахивая с себя руку Дина. — Не надо…
Несколько минут спустя Дин, функционируя на автопилоте от усталости, бездумно делает это снова — машинально берет Каса за руку. Обычно такое прикосновение Касу нравится, но на этот раз Дин случайно задевает один из свежих синяков на его предплечье. Кас вырывает руку, огрызнувшись:
— Не трожь меня!
«Это просто химия», — напоминает себе Дин, убирая руку, сразу взбодрившись от этого одергивания. Он раздумывает с минуту, и ему приходит в голову снова попробовать приложить лед к шее Каса. Он идет и приносит лед с поста медсестры. Вернувшись в палату, он располагается с другой стороны кровати, за спиной у Каса, откуда может дотянуться до его шеи. Но потом Дин просто сидит там, держа лед на коленях, не в силах ни на что не решиться. «Это из-за химии он не хочет, чтобы его трогали», — убеждает себя Дин. Это просто химия всему виной, просто синяки, высохшая кожа, просто эта ужасная тошнота, температура и боль; это химия делает Каса таким беспокойным, таким раздражительным, таким отрешенным и неуемным. Ведь обычно ему нравятся прикосновения Дина.
«К выходным ему станет лучше», — напоминает себе Дин. Но им овладевает тяжелое уныние, и он ловит себя на том, что внутри шевельнулось глупое инфантильное чувство отверженности из-за того, как Кас оттолкнул его руку. Это совершенно иррациональная реакция, и тем не менее у Дина едва не щиплет глаза от слез. «Вот об этом говорила Сара, — понимает он. Он делает глубокий вдох и медленно выпускает воздух. — Все устали, нервничают, раздражены. Не только Кас, но и я тоже». Он снова напоминает себе: «Это просто из-за химии. И к тому же важен сейчас не я. Важен Кас, важно, что нужно Касу».
