— Кас… — начинает Дин.

— Ей восемь лет, — говорит Кас.

На это ни у кого не находится ответа.

— Я живу на свете уже тысячелетия, — говорит Кастиэль тихо. — А она прожила всего несколько лет — едва ли достаточно, чтобы попробовать в жизни хоть что-то. Она заслуживает жизнь. Разве нет?

Дину приходится отвернуться и отойти к ближайшему окну, откуда видно стоянку и жизнерадостную вывеску заведения. «Карусель», — читает он снова и смотрит на логотип со скачущим пони и солнышком, выходящим из-за облака. «Это что, должно нас приободрить, что ли? — думает Дин. — Приободрить родителей умирающих детей? Карусель, типа, должна напоминать о гребаном круге гребаной жизни? Потому что круг жизни — это хуйня собачья. Жизнь — не круг. Пони никогда не возвращается. Пони оказывается в могиле. Это дорога в один конец».

Дин смутно осознает, что поднял к голове руки, но только когда он слышит сзади встревоженное «Дин?» от Каса, он понимает, что схватился за голову, в отчаянии уставившись на нарисованного пони. Он делает вдох, заставляет себя опустить руки и поворачивается к Касу.

— Дайте нам минутку? — просит он Сэма и Клэр. Сэм выглядит совсем сдувшимся, а у Клэр вид такой, будто она вот-вот заплачет, но они кивают и вместе отходят обратно в фойе. Кас смотрит им вслед, пока они не оказываются за пределами слышимости, потом переводит взгляд на Дина.

«Я могу его отговорить», — думает Дин. Чего ему на самом деле хочется, так это схватить Каса за плечи и встряхнуть его, буквально встряхнуть, а затем заставить использовать перо для себя. (Мысль о бедной малышке Эмили, которой всего восемь лет и которая задыхается в своей палате, Дин старается загнать в самый дальний угол разума.) Но, конечно, заставить Кастиэля что-либо сделать не удавалось никогда: они уже давно выучили, что чем сильнее на Кастиэля давишь, тем больше он упирается. Более перспективный подход — это уговорить Кастиэля самостоятельно продумать ситуацию, убедить его посмотреть на нее под другим углом. У Дина даже начинает формироваться логический довод — о том, что Кас просто-напросто гораздо важнее, чем любая восьмилетняя девочка. Как бы трагична ни была смерть Эмили, правда в том, что Кастиэль — важная фигура во вселенских сражениях, развернувшихся на земле в последние годы. Важнейшая фигура. Он — умелый воин и искусный стратег, у него есть связи, он сыграл ключевую роль, у него огромные знания… он нужен. Он может оказать существенное влияние на мир. Умирающий ребенок — это, конечно, очень грустно; да что там, это трагедия, очевидно, с этим никто не спорит. Но является ли предотвращение этой трагедии наилучшим стратегическим выбором в данной ситуации?

Не говоря уже о том, что Кас нужен другим людям. Например, Кас нужен Сэму. И Клэр он тоже нужен.

Да Кас нужен всему миру!

И… Кас нужен Дину.

«Я не могу потерять его», — понимает Дин, и, кажется, только сейчас он впервые по-настоящему осознает, настолько отчаянно он нуждается в том, чтобы Кас оставался жив. «Я не могу потерять его. Не могу. Не могу. Просто не могу».

Он уже планирует свою речь, продумывает, как лучше ее сформулировать, на какие слабые места надавить, какие психологические рычаги использовать, как лучше всего убедить Каса — или даже просто вынудить при помощи чувства вины — изменить свое решение. Но слова умирают у него на губах, когда Кас — который все это время смотрел на Дина молча со все большей тревогой во взгляде — делает шаг ближе и шепчет, так тихо, что Дину приходится напрячься, чтобы услышать его:

— Это же правильный поступок, да?

Удивительнее всего в этом то, что Кас, похоже, не уверен.

Упал какой-то барьер, какая-то маска, которую Кас носил весь вечер, и теперь Дин видит — Кас позволяет Дину увидеть, — что он не уверен.

— Да? — спрашивает он Дина. — Это же правильный поступок? Я хотел спросить твое мнение.

Дин смотрит на него молча.

«Он спрашивает у меня, — думает Дин потрясенно. — В первый раз, черт возьми. Впервые он спрашивает мое мнение об очередном своем безумном решении до того, как приводит его в исполнение. Я миллион раз просил его спрашивать у меня о подобных вещах. И он наконец спрашивает».

Это значит, Дин действительно может заставить Каса передумать! Если только надавить на слабые места, использовать рычаги — это сработает, Дин уже чувствует.

Может быть, Дин даже может просто…

…солгать ему…

…обманом убедить его…

…что эгоистичный выбор — это правильный выбор.

Дин открывает рот, чтобы сказать: «Нет, это неправильный поступок. Ты должен использовать перо для себя».

Но слова не приходят.

Кас делает еще полшага ближе. Теперь он всего в шаге от Дина. Вечерний свет из окна в коридоре падает ему на лицо, и на мгновение его глаза приобретают почти неземной голубой цвет.

В эту секунду Дин мысленно переносится в прошлое, в тот ужасный год, когда Кас только взял в привычку подходить вот так близко и смотреть на Дина в упор этим загадочным взглядом. Этим глубоким непостижимым взглядом своих голубых глаз… От этого взгляда Дин всегда чувствовал себя немного не в своей тарелке. Отчасти из-за ощущения, что его так внимательно изучают. Отчасти потому что взгляд всегда сообщал странное чувство, будто дверь открыта в обе стороны, и Кас позволяет Дину так же изучить себя.

Отчасти и по иным причинам…

«А что тут спасать? — спросил Кас тогда одним судьбоносным вечером. — Что тут спасать? Я не вижу здесь ничего, кроме боли». Дин ответил: «Тут можно поступить правильно, а можно неправильно, Кас, и ты это знаешь».

И теперь Кас спрашивает:

— Это же правильный поступок, да? — Он ждет ответа Дина.

Дину отказывает дар речи.

— Да… — произносит он наконец слабым голосом. — Да… Наверное… — Он пытается отыграть сданные позиции: — Но Кас, ты подумал о том, что, гм… может быть, ты просто более важен?

— Нет. На самом деле, нет, — говорит Кас гораздо увереннее, качая головой. — Я думал об этом. На первый взгляд может показаться, что ангел, или даже бывший ангел, может оказать большее влияние на ход событий, чем маленькая девочка. Но, если вспомнить предметно, по большей части я лишь совершал ошибки. Большие, грандиозные ошибки; ошибки, которые влияли на мир; но все же ошибки. Единственный раз, когда я, как мне кажется, сделал что-то стоящее, был уже годы назад. — Он добавляет, немного грустно: — То время ушло. — Потом умолкает, задумавшись. Дин теперь может только безмолвно смотреть на него. На его худощавую фигуру, на нелепую обезьянью шапку, на мягкий синий свитер, на то, как падающий свет оставляет в тени половину его лица и как сияют его голубые глаза, словно зажженные изнутри. И главным образом Дин наблюдает за игрой выражения на лице Каса: за отражением интеллекта, вдумчивости, участия.

Дин вспоминает очерченный светом силуэт Каса у окна в Денвере, когда Кас поливал цветок. «Ангел, ухаживающий за цветком», — подумалось Дину тогда.

«Ангел, ухаживающий за умирающим ребенком».

Кас делает медленный вдох и говорит размеренно:

— Теперь я знаю, что есть такая вещь как слишком рано оборванная жизнь. Как бы коротки ни казались ваши жизни нам, ангелам, тем не менее есть такая вещь как слишком короткая человеческая жизнь. Теперь я вижу, что в человеческой жизни, в пребывании здесь есть ценность. Это не просто ступень на пути в Рай. Человеческая жизнь самоценна, она должна быть в определенном смысле… полной, насыщенной… должна успеть расцвести. На это нужно время. Нас ведь никогда не учили этой концепции, понимаешь, это я познал сам, пока был здесь. С тобой. — Он делает паузу, глядя на Дина. — Я научился этому у тебя, если честно. Поэтому я хотел уточнить у тебя.

Вглядываясь в Дина с предельным вниманием, он добавляет:

— И Дин, это же ничего для тебя, правда? Ты же будешь в порядке в любом случае?

И снова Дин не может придумать, что сказать.

«Можно разыграть эту карту, — думает он. Мысли текут в его голове очень медленно (думать стало на удивление трудно). — Можно разыграть эту карту, можно сказать, что я буду убит горем, заставить его потратить перо на себя, только чтобы не делать мне больно. Он, наверное, пойдет на это. Но, если он прав насчет пера, это даже не спасет его. А маленькая девочка умрет. И это будет висеть над нами вечно. До конца его дней».