Кас и Дин переглядываются, и Дин садится на диване прямее. Для затаривания продуктами уже поздновато, особенно учитывая, что ехать надо аж на границу с Небраской, в город Хейстингс. Обычно это поездка по меньшей мере на два часа. О чем Сэм намеренно им сообщает — хотя они оба знают, и Сэм знает, что они знают, как далеко находится магазин в Хейстингсе.

— Я вернусь часа через два минимум, — говорит Сэм предусмотрительно. — Это самое ранее. Скорее даже через три. Точно через три, ведь у меня и еще есть дела. Может, и через три с половиной.

— Значит, если я тебя правильно понял, — отвечает Дин, не в силах сдержать улыбку, — ты готов поклясться в суде, что тебя не будет по меньшей мере три часа?

— Три как минимум, — подтверждает Сэм и снова заливается краской.

— Сэм, ты в последнее время часто краснеешь, — замечает Кас. — Что-то вызывает у тебя чувство унижения или стыда?

Конечно, от этого Сэм краснеет еще сильнее, и Кас озабоченно хмурится.

— Или это какой-то периодически проявляющийся солнечный ожог? Или заболевание эпидермиса? Розацеа, может быть? Вероятно, тебе стоит сходить к врачу.

Дина пробирает на смех. Сэм бормочет:

— Я в порядке, Кас. Дин, ключи?

Дин выуживает из кармана ключи от Импалы и бросает их в направлении Сэма; Сэм ловит их на лету и быстро ретируется.

Когда он уходит, Кас обеспокоенно поворачивается к Дину.

— С Сэмом что-то не так?

— Он пытается дать нам время наедине, — объясняет Дин.

— Время… наедине? — повторяет Кас недоуменно. Похоже, эта идея для него нова. Он обдумывает ее какое-то время, потом его озаряет понимание: — А, для секса? Я понял. Наверное, на случай, если мы захотим воспользоваться другой комнатой вместо спальни или вести себя громче? Но почему это вызывает у него смущение? И почему он просто не скажет об этом?

Дин только пожимает плечами. Кас качает головой, ворча себе под нос: «Люди…» Потом поворачивается к Дину с нескрываемым энтузиазмом в глазах.

— Так значит, три часа.

— Три часа, — отвечает Дин.

— За три часа можно много чего успеть, — замечает Кас. — Если мы захотим.

— Да, — соглашается Дин, — если захотим.

— Можно поужинать, — предлагает Кас. — Если ты голоден.

— Вообще-то не очень голоден. Мы только что съели ведро черники.

— Или можно закончить фильм, — говорит Кас, указывая пультом на экран. И добавляет с характерной ухмылкой: — Насладиться кульминацией.

Дин разражается смешком.

— Должен сказать, ты поднаторел в двусмысленностях, приятель. Так вот в чем ты упражняешься в свободное время?

— Понятия не имею, о чем ты, — невозмутимо отвечает Кас. — Я уже много лет свободно говорю по-английски. — Он снова указывает пультом на телевизор. — Серьезно, ты хочешь… кончить… сегодня, Дин?

— О, да ты становишься прямо-таки опасен, — замечает Дин, сбрасывая с ног одеяло. — Выключай эту дрянь. Мы и так зомбоящик целый день смотрим. Пошли займемся… чем-нибудь еще.

Кас с улыбкой выключает телевизор. Они встают.

Но как только телевизор выключен, как только они оказываются на ногах, они оба медлят, и Дин чувствует, что в воздухе повисло неловкое напряжение. Кас следит за Дином почти с опаской. Дин полагает, что они отправятся в спальню Каса, но ни один из них не двигается.

В этот момент становится ясно, почему ни тот, ни другой не предприняли ничего серьезного за весь день: фиаско этого утра вовсе никуда не исчезло.

Каких-то двенадцать часов назад Дин воспользовался бы первым же шансом, чтобы уложить Каса в постель. Ранее этим вечером они даже целовались, и было хорошо (на самом деле, было просто отлично). Но теперь, когда представилась возможность для чего-то большего, когда «что-то большее» неотвратимо надвигается, все, о чем может думать Дин, это о том ужасном моменте утром, когда Кас вскрикнул от боли.

О том, как он спешно попятился, буквально свалившись на пол. Как ему стало плохо… и как он согнулся в настоящей агонии на несколько долгих, жутких секунд. Конечно, он быстро пришел в себя, но…

«Мое прикосновение всегда будет причинять ему боль», — думает Дин. Эта мысль настолько же иррациональна сейчас, насколько была утром, и Дин даже раздражается оттого, что она снова возникает в его голове. Но он не может до конца избавиться от нее и с удивлением понимает, что испытывает неуверенность.

Даже, наверное, лучше сказать скованность.

Тревогу, может быть.

Ладно… чего уж там, страх.

Кас внимательно наблюдает за ним и говорит ласково:

— Мы можем просто посмотреть кино, если ты предпочитаешь. Я и этим займусь с удовольствием. — Он явно осторожно выбирает слова, и Дин понимает, что надо сознаться.

— Ладно, дело в том, что… — начинает он, набирает воздуху и говорит: — Я очень не хочу снова сделать тебе больно.

Кас задумчиво кивает.

— Признаюсь, я вообще-то и сам не хочу испытывать боль. Я даже думал об этом сегодня… Но я сомневаюсь, что это повторится снова. Это случилось не по твоей вине, и к тому же теперь ты знаешь о моих ранах. — Потом он добавляет, просветлев: — Кроме того, я мог бы просто сделать тебе фелляцию. Это ведь совершенно безопасно, правда? И тебе нравится?.. Я надеюсь?

Мысль о том, что все удовольствие всегда будет доставаться Дину и никогда — Касу, совершенно неприемлема, и Дин твердо намеревается найти способ решить эту проблему. Так чтобы Касу не было больно и тоже было хорошо.

И все же иррациональная составляющая его переживаний — мысль «Я был демоном, прикосновение демона всегда причинит ангелу боль» — не уходит совсем.

— Как насчет… — начинает Дин, размышляя на ходу, — может быть, позволишь мне… увидеть?

— Увидеть что?

«Где швы», — почти говорит Дин. Но не только это: «Где синяки, — добавляет он мысленно. — И те шрамы на животе. И что это за следы царапин у тебя на спине».

«Насколько тебе больно. Везде».

«Как прикасаться к тебе, чтобы тебе не было больно».

— Все? — произносит он наконец.

Кас смотрит на него долгое время, но в конце концов медленно кивает.

— Так, гм… — говорит Дин, — к тебе пойдем или ко мне?

***

В итоге они оказываются в комнате Дина (Дин надеется, что перемена обстановки поможет им обоим отвлечься от воспоминаний об этом утре). Кровать здесь двуспальная — шире, чем та, что у Каса. Она всегда была больше, чем нужно Дину: еще в первые месяцы после переезда в бункер он заменил узкий односпальный матрас, который был здесь изначально, на большой новый. Тогда он еще думал, что наверняка временами новый матрас с ним будет делить та или иная девушка. Но здесь никогда не было девушки. Он всегда спал на этой кровати один.

До сего момента.

Но даже несмотря на смену обстановки, Кас заметно напряжен. Какое-то время он стоит у кровати, оглядываясь по сторонам немного растерянно, как будто не уверен, что дальше делать. Потом стягивает с себя свой синий свитер и начинает расстегивать рубашку под ним. Она оказывается с длинными рукавами, как будто он намеренно прикрыл руки дополнительными слоями одежды. На Дина он не смотрит — вместо этого он уставился в пол, напряженно сжав губы. Дин делает шаг ближе и накрывает ладонями его руки, останавливая его.

— Позволь мне, — просит Дин.

***

Он расстегивает рубашку пуговица за пуговицей и все это время не сводит глаз с лица Каса. Кас постепенно расслабляется, видимо, понимая, что Дин не собирается изучать и оценивать каждый обнажающийся дюйм его кожи. Края рубашки расходятся, но Дин по-прежнему не смотрит на грудь Каса — вместо этого он переключает внимание на манжеты, расстегивая их бережно — сначала левый, затем правый. Он двигается медленно, время от времени слегка улыбаясь Касу, надеясь сделать из этого процесса скорее прелюдию, чем медицинский осмотр.

Кас напряженно вздыхает.

— Это на удивление нервирует, — признается он в конце концов.

— Все в порядке, Кас, — говорит Дин. — Просто хочу знать, где безопасные зоны. — Он едва не добавляет: «Это не конкурс красоты», но вовремя соображает, что может создаться впечатление, будто он считает, Кас плохо выглядит.