Что совсем неправда.

Манжеты расстегнуты, рубаха распахнута. На этом Дин делает паузу, нежно проскальзывая руками под рубашку, на голые плечи Каса.

«Ему нравится сзади на шее», — вспоминает Дин и гладит Каса под затылком. Эффект от этого почти мгновенный: Кас заметно расслабляется, его голова чуть опускается и с губ срывается длинный вздох. Он даже на секунду закрывает глаза.

И похоже, прикосновение к шее придает ему уверенности, потому что после этого Кас быстрым движением сбрасывает с себя рубашку. Мгновение спустя он даже расстегивает штаны и снимает носки. Он двигается торопливо, как будто старается успеть, пока не прошла волна самоуверенности. Но, дойдя до боксеров, снова медлит.

— Погоди, я присоединюсь, — говорит Дин, сам раздеваясь до трусов.

И дальше.

Но теперь заряд уверенности у Каса, похоже, кончился, и его снова настигла застенчивость. Даже при том, что Дин полностью обнажен, Кас не может заставить себя посмотреть на него и не снимает боксеры.

Дин заходит ему за спину, думая, что Касу будет проще обнажить шрамы, если Дин не будет пялиться ему в пах. Он подумывает обнять Каса сзади, но, как только оказывается у него за спиной, странные темные линии на плечах и спине Каса попадаются Дину на глаза. Те самые следы в виде царапин, словно от когтей, которые он заметил в первое утро в химическом мотеле, когда Кас скорчился в душе. Дин не знает, безопасно ли их трогать: синяки ли это? Он осторожно кладет руку Касу на плечо, заведомо выше темных следов, пытаясь рассмотреть, что это такое.

— Прости, что я так плохо выгляжу, — говорит Кас ни с того, ни с сего. Он поднимает руку к голове и сдергивает свою обезьянью шапку — почти грубо, словно пытается продемонстрировать, насколько он непривлекателен (то есть, как ему кажется, непривлекателен). Теперь он почти полностью лысый.

— Что? — не понимает Дин, удивленный больше словами Каса и напряженностью в его тоне, чем отсутствием волос или странными когтистыми следами. — Нет, нет… Не в этом дело. Правда. Я просто не хочу сделать тебе больно там, где синяки.

— А, эти? Это не синяки, — говорит Кас, заглядывая через плечо. — Это блеомицин.

— Это что? — переспрашивает Дин.

— От химиотерапии, — поясняет Кас. Теперь он говорит немного свободнее, как будто сосредоточиться на одном изъяне легче, чем чувствовать себя обнаженным с ног до головы. Он даже поворачивается спиной к лампе у кровати, чтобы получше осветить странные следы. — Моя химиотерапия включает три лекарства, — говорит он. — Одно называется блеомицин, и один из его побочных эффектов — вот эти причудливые темные разводы на коже. Как мне сказали, это один из редких побочных эффектов, но у некоторых людей бывает.

— Правда? Похоже на следы от когтей, — говорит Дин. Это действительно так: теперь, когда они лучше освещены, видно, что разводы расположены рядом, группами по три-четыре параллельных линии длиной в несколько дюймов. Они багряного цвета с оттенком синевы, как застарелые синяки. Группы разводов разбросаны по плечам и пояснице Каса в нескольких местах. — А они болезненные? — спрашивает Дин.

Кас качает головой.

— К счастью, нет.

Дин отваживается провести пальцем по одной группе линий, но действительно, Кас даже не вздрагивает.

— Они пройдут? — спрашивает Дин.

— Не знаю, — отвечает Кас. Он небрежно пожимает плечами, но потом добавляет с явной озабоченностью в голосе: — Говорят, зачастую они навсегда. Я пытаюсь их скрывать… То есть, сам подумай: если кто-то увидит меня без рубашки… похоже ведь будто я побывал в схватке с оборотнем, да? — Он изгибает шею, пытаясь заглянуть через плечо на спину. — Не то чтобы в схватке с оборотнем было что-то предосудительное, но я бы все же предпочел выглядеть… нормально.

— Ну, если кто-нибудь спросит, скажи, что у тебя такой фетиш, — предлагает Дин с усмешкой. Кас поворачивает голову еще дальше — только чтобы бросить на Дина озадаченный прищуренный взгляд.

— Фетиш?

— У каждого есть фетиш, ангел, — отвечает Дин, улыбаясь. — Вопрос только в том, нашел ли ты его. — Кас прищуривается еще сильнее, но Дин добавляет: — В общем, главное, они не болезненные — это все, что я хотел понять. И знаешь, они выглядят даже круто.

— Что, правда? — спрашивает Кас недоверчиво.

— Правда, — уверяет Дин, и он не врет: следы выглядят почти как татуировки или даже внушительные боевые шрамы. Желая подчеркнуть свои слова, Дин наклоняется и целует самый верхний след на левом плече. Кас втягивает воздух. Дин приближается к его спине.

Вдруг появляется огромное искушение прижаться к Касу.

Прижаться с силой. Дин даже ловит себя на том, что борется с возрастающим желанием вжаться членом прямо между его ягодицами… начать тереться об него…

Но еще могут быть травмы, о которых он не знает. Как знать, может, бесцеремонное обращение с задницей Каса может даже потревожить швы спереди — например, если слишком резко натянуть кожу. Дин вздыхает, заставляя себя удержаться от полноценного объятия. Это досадно, но в конце концов он позволяет себе приблизиться достаточно, чтобы хотя бы поцеловать Каса в шею.

Прикосновения к шее творят с самоуверенностью Каса настоящие чудеса. Он снова закрывает глаза, со вздохом опускает голову и секунду спустя стягивает с себя боксеры. После этого он даже направляет лампу на кровать, обходит Дина, откидывает покрывало и ложится на простыни на спину, полностью обнаженный, как будто наконец готов к полному осмотру.

Он смотрит на Дина снизу вверх, и теперь в его глазах такое открытое и доверчивое выражение, что Дин почти теряется.

— Вот это — от операций по удалению лимфоузлов, — говорит Кас, указывая на два багровых хирургических шрама на животе. Дин опускается на край кровати рядом с ним, пока Кас показывает ему каждый шрам. — Знаю, выглядят они страшно, но на самом деле уже совсем не болят. Эти синяки у меня на руках — от капельниц. Другие синяки, на ногах… — (эти Дин еще даже не заметил, но Кас услужливо показывает штук шесть больших синяков, в основном на голенях) — эти просто оттого, что химиотерапия, как выяснилось, понижает общий уровень тромбоцитов. Так что синяки могут появляться где угодно. Каждый раз, когда я задеваю что-нибудь ногой, у меня появляется огромный синяк, видишь? — Кас показывает синяки один за другим.

Наступает момент, когда он снова медлит. Дин уже почти протягивает руку, чтобы опять погладить его по шее, но на этот раз Касу самому удается преодолеть нерешительность. Он вздыхает и наконец говорит, указывая на свой пах:

— И, гм… в общем, левое яичко удалили, как видишь. Шов на самом деле довольно высоко, вот здесь, в паху. — Он указывает на место, на которое Дин не обращал внимания, над мошонкой, почти у основания члена. — Даже интересно, — говорит Кас, — они проникают сверху и вынимают яичко из мошонки, прежде чем его отсечь. Хотя на самой мошонке тоже есть надрез — вот здесь, видишь? Он уже почти зажил, но помнишь, я рассказывал, как у меня случилось заражение и мне пришлось повторно лечь в реанимацию? Заражение было как раз здесь. Теперь оно уже прошло, но этот шов еще нужно снять…

Он продолжает несколько минут. Похоже, что ран и синяков десятки, и теперь, когда Кас достаточно осмелел, чтоб обо всех о них рассказать, он выдает столько информации, что Дин даже немного теряется. Ему приходится прятать растущую тревогу, только кивая и изредка задавая вопросы.

Но все это можно учесть, напоминает себе Дин. По крайней мере, должно быть можно. Кас все же не полностью покрыт ранами, не на сто процентов, и, как выясняется, некоторые из них не болезненные. Синяки на ногах — по большей части ниже колен, те, что на руках — в основном на предплечьях; «синяки» на спине, как выяснялось, нечувствительные. И шрамы на животе уже зажили. Кас даже говорит, что мошонка его больше почти не беспокоит и что шов скоро снимут. Но все равно все это начинает напоминать навигацию по минному полю, и хотя Дин пытается вести себя уверенно и оптимистично, мысль «Мое прикосновение всегда будет причинять ему боль» возвращается.