– Позвольте войти. Я шел пешком от самого Лаймхауса. – Он прижимает парусиновый куль к груди, как младенца. – Ноги отваливаются.

– Вы вернулись на «Каллиопе»?

– Нет. – Капитан Джонс проходит мимо него в прихожую. – Я же все объяснил в письме.

– Я не получал никакого письма… и вообще ни единой весточки от вас с прошлого января, когда вы отплыли из Лондона.

Капитан снимает фуражку. Ношу свою он без труда держит одной рукой: куль небольшой и явно легкий.

– Доброго вам вечера, юная барышня, – говорит он Сьюки.

Реверанс у девочки выходит не самый изящный, попросту неуклюжий, хотя она часто репетирует его перед старым зеркалом с облезшей амальгамой, которое висит над камином. Удрученная, она долго молчит, как несмышленое дитя, плотно сжав губы и широко раскрыв глаза. Потом наконец лепечет:

– Вам надобно выпить чаю.

– Пива, – поправляет мистер Хэнкок, чувствуя себя жестоким. – И вели Бригитте подать кусок говядины, да побольше.

Сьюки поспешно уходит в кухню, потупив голову.

«Если корабль затонул, – думает мистер Хэнкок, – значит ее отец потерял пятьсот фунтов, которые вложил в дело. Что скажет Эстер?»

Взмахом руки он приглашает капитана Джонса проследовать в кабинет и запоздало вспоминает, что свечи-то там потушены. Он очень хочет быть любезным хозяином, но в плотном, войлочном мраке кабинета у него перво-наперво вырывается вопрос:

– Где мой корабль?

– Провалиться мне на месте, если я знаю. Нельзя ли немного света?

Мистер Хэнкок дрожащими руками зажигает свечи на большом письменном столе.

– А что с грузом?

– Груза я не брал. – С протяжным стоном облегчения капитан Джонс опускается в кресло. – Я же сообщил вам в письме.

Но никакого письма не приходило! Мистер Хэнкок весь внутренне цепенеет – вероятно, и наружно тоже, ибо капитан Джонс настойчиво подсказывает:

– Письмо. Отправленное мной с «Розалией», отбывшей с Макао вскорости после моего прибытия туда.

– «Розалия» затонула, со всей командой.

– А. Значит, вы ничего не знаете.

С минуту они сидят молча, капитан Джонс набивает трубку. Когда он затягивается, вспыхивает красноватый огонек, в слабом свете которого все морщины и складки на его нахмуренном лице кажутся глубже и резче, залитые чернотой. В тишине слышно, как он причмокивает губами, посасывая черенок, как размеренно тикают часы, как поскрипывает и потрескивает старый дом, пытаясь устроиться поудобнее. Парусиновый куль лежит у капитана Джонса на коленях.

– Я продал ваш корабль, сэр, – наконец говорит он.

Внутренности у мистера Хэнкока враз словно разжижаются. На ладонях выступает холодный пот. «Я доверяю этому человеку, – напоминает он себе. – Он мой торговый агент. Он делит со мной прибыль. И действует только в моих интересах».

– По веской причине, – продолжает капитан Джонс. – Мне подвернулась редчайшая диковина, но у меня не хватало на нее денег. Вы всегда оставляли за мной право принимать решения самостоятельно.

– Да, но в пределах разумного! Приобрести рулон ткани, какую-нибудь новинку, чтобы проверить спрос на нее; если нужного товара не достать – заменить его другим, не более рискованным… Но продать корабль! Это же источник моего дохода!

– И моего тоже. – Капитан Джонс совершенно невозмутим. За время долгого путешествия он успел свыкнуться с новыми обстоятельствами, а кроме того, он всегда знал толк в настоящих редкостях. Он подается вперед в кресле и ухмыляется во весь рот. – Но заверяю вас, мы возместим наш убыток тысячекратно! Вы в жизни не видели ничего подобного тому, что я нашел для вас. Никто не видел.

– И что же это?

«Какая-нибудь дрянь, которую мне нипочем не продать, – думает мистер Хэнкок. – Двухголовый котенок, или новая разновидность яда, или набор непотребных гравюр, за которые меня упекут в тюрьму».

– Где девочка? Позовите ее сюда.

– Не надо устраивать зрелище из собственного безрассудства, – вздыхает мистер Хэнкок.

– Это зрелище нуждается в очевидцах! Позовите всех своих домочадцев. Зажгите все лампы!

Мистер Хэнкок слишком ошеломлен, чтобы протестовать дальше. Он тяжкой поступью выходит в прихожую, но кричать племянницу нет необходимости. Сьюки и Бригитта (которая, судя по мутноватым глазам и сбитому набекрень чепцу, опять вздремнула в судомойне) уже топчутся у двери. Поднос с пивом, чтоб не звенел, поставлен на пол. Лица девочек – два бледных овала, почти неотличимых во мраке один от другого, – вопросительно обращаются к нему.

– Вы слышали, – говорит он. – Зажгите лампы.

– Слушаюсь, сэр, – откликается Бригитта. Голос у нее дрожит и пресекается от возбуждения. Оловянные кружки звякают, и пиво из них расплескивается, когда она поднимает поднос и направляется к двери, бесшумно ступая по половицам.

– И наденьте обувь, – велит мистер Хэнкок. – А то можно подумать, что вы тут подслушивали.

Он сам вносит поднос в кабинет, и девочки, разобравшись в полутьме, где чьи туфельки, входят за ним следом. Капитан Джонс уже положил парусиновый куль на стол. По складкам ткани видно, что в нем находится какой-то твердый предмет. Не тяжелее курицы и достаточно маленький, чтобы мужчина мог спокойно его нести под мышкой. Да как это может стоить столько же, сколько двухмачтовое торговое судно вкупе со всем товаром, за которым оно было отправлено?

Мистер Хэнкок чувствует, как девочки позади него подвигаются поближе одна к другой: они вечно льнут, жмутся друг к дружке, точно котята, оставленные матерью. Он слышит осторожный шорох, – верно, Бригитта сжимает локоть Сьюки. Как жаль, что рядом с ним нет доброго друга, который бы ободряюще дотронулся до его руки. Мистер Хэнкок со вздохом расправляет плечи.

– Во время своих путешествий, – начинает капитан Джонс, – я видел великое множество странных вещей. Вы и близко вообразить не можете, милые барышни, до чего странных. Я видел коров с шеями, длинными, как высокое дерево. Видел китаянок обычного роста, но со ступнями не больше сдобных булочек. Видел…

– Довольно, – перебивает мистер Хэнкок.

– Это в мешке лежит, да? – спрашивает Сьюки.

– Вы чрезвычайно проницательны, юная барышня. – Капитан Джонс внимательно всматривается в лица своих зрителей и вздыхает. – Ну хорошо. Давайте перейдем к делу. Когда вы увидите диво дивное, что я вам привез, вы просто ахнете.

Он бережно стягивает парусиновый мешок со своего сокровища, и поначалу они не понимают, что за предмет такой перед ними. Нечто бурое и сморщенное, как забытое моченое яблоко на дне бочки; или как давно умершие крысы, каких мистер Хэнкок однажды обнаружил в полости кирпичной кухонной стены, – мумифицировавшиеся трупики, чья иссохшая кожа растрескивалась при нажатии пальцем.

Какое-то существо размером с младенца. И как у младенца, у него трогательно-узкая грудная клетка, большая голова и крохотные кулачки, поднесенные к подбородку. Но на этом сходство заканчивается.

Ибо ни у одного младенца на свете не может быть таких жутких когтей и такого злобного оскала, обнажающего острые клыки. И ни у одного младенца на свете не может быть рыбьего хвоста вместо ног.

– Я купил эту крошку у голландца, которого повстречал на Макао, – сообщает капитан Джонс. – А тот, в свою очередь, – у японских рыбаков, поймавших ее живьем. Жаль, что она не выжила.

– Злобная тварь, – говорит Сьюки.

– С чего ты взяла?

– Я же вижу.

Ко времени, когда Сьюки ляжет спать, она забудет, что существо – мертвое. В ее воображении оно уже корчится от ярости, скребет когтями по краю круглого аквариума, пытаясь выбраться, бешено хлещет по воде хвостом от бессилия. Она знает точно, как если бы видела собственными глазами, что в море у берегов Явы кишат тысячи таких вот созданий; она слышит их пронзительные, хриплые крики и чувствует их злобу.

– Ну, теперь-то она не опасна, – говорит капитан Джонс, но Сьюки неподвижно таращится на него. Он разводит ладони в стороны. – Я же перевез ее через весь океан, верно? Она не утянула меня под воду, как, по слухам, делают русалки, и даже не укусила, как делают обезьяны, в чем я имел случай убедиться на собственной шкуре. – Он посмеивается, но Сьюки по-прежнему робеет. – Подойдите ближе. Рассмотрите хорошенько.