Он не первый гость, прибывший сегодня вечером в заведение миссис Чаппел. Переулок, ведущий к «Королевской обители», чрезвычайно узкий, и на улице при въезде в него образовалось шумное скопление экипажей: всхрапывают и ржут нетерпеливые лошади, перебраниваются кучера в ливреях, украшенных разнообразными гербами, определить принадлежность которых могут лишь представители знати. Пока мистер Хэнкок наблюдает из своего портшеза, из одной кареты выглядывает некий господин, чье лицо часто мелькает в газетах, и окликает по имени какого-то прохожего.

– Прямо на виду у всей улицы, – неодобрительно цокает языком мистер Хэнкок. – Даже не пытаются укрыться от посторонних взглядов – как будто гордятся своим поведением. – Он стучит в потолок портшеза и говорит носильщикам: – Нам не пробиться через эту давку. Высадите меня здесь.

Он входит во двор и направляется к прекрасному оштукатуренному зданию. По обеим сторонам широкого парадного крыльца ярко пылают факелы, а повсюду вокруг развешаны фонари в виде цельных стеклянных шаров. Мистер Хэнкок волнуется так, словно он шестнадцатилетний отрок, впервые посещающий жриц Венеры. «Это всего лишь более дорогая и изысканная разновидность обычного борделя, – успокаивает он себя. – За этим блистательным фасадом – просто приятный вечер в обществе милых женщин, который завершится точно так же, как завершился бы в любом другом заведении подобного рода».

У дверей гостя встречает лакей-негр, необычайно рослый и поразительно элегантный. Небесная голубизна его ливреи отрадна для взора, а когда он произносит: «Пожалуйте сюда, сэр», – голос его мелодичен, но сдержан, негромок, но выразителен. Выговор у него чище, чем у мистера Хэнкока, и он благоухает лилиями. Мистер Хэнкок со стыдом думает о потрепанных обшлагах своего лучшего камзола и белесых потертостях на нем, закрашенных черной краской. «Да кто там станет внимательно меня рассматривать?» – рассуждал он, когда одевался дома, не потрудившись зажечь свечи ради столь незначительного дела. Теперь он понимает, что зря не зажег, очень зря. На чулке у него – пятно от томатного соуса.

Полированный мраморный пол атриума блестит, что скованный льдом пруд. Инкрустированные столики почти не видны под пышными букетами ярких, как тропические птицы, цветов, среди которых мистер Хэнкок не находит ни одного знакомого. Кругом горят бесчисленные свечи, и огни многократно отражаются в зеркалах и хрустале роскошных люстр. Прямо над собой – там, где уходит во мрак круговая лестница, – он слышит перешептывания девушек и стук по паркету туфелек на пробковой подошве.

А вот и сама миссис Чаппел – спешит поприветствовать гостя: жирная жаба в белом муслине, которая торопливо ковыляет к нему по блестящему полу, простирая вперед короткие толстые руки и взбивая коленями юбки.

– Дорогой сэр! – восклицает она. – Рада видеть вас! Просто счастлива!

Мистер Хэнкок не любит сводней – женщин, которые сами промышляли развратом в молодости, а теперь обрекают на такую же участь следующее поколение, – но он доволен, что его русалку вводит в высшее общество особа знающая и опытная. Она обеспечила прекрасное будущее великому множеству своих подопечных и, вполне вероятно, сумеет сделать то же самое для его сморщенного уродца.

– Полагаю, вам понравится, как мы позаботились о нашей малютке, – говорит миссис Чаппел, похлопывая мистера Хэнкока по руке. – Она наверху, в салоне. Но сначала не желаете ли пропустить глоточек-другой? Мы тут немножко выпиваем, в моих личных комнатах. Просто славная, уютная компания, знаете ли, но в наше время редко бывает, чтобы столько знаменитостей собирались в одном месте.

– Произвела ли на них впечатление моя русалка?

– О, они большие охотники до всевозможных новинок. А это – самое необычное зрелище со времени полета мистера Лунарди на воздушном шаре. А до упомянутого представления у нас, на мой взгляд, не было ничего по-настоящему интересного со дня возвращения Кука из кругосветного плавания.

– Значит, вы считаете, что это существо принесет мне подлинный успех? – спрашивает мистер Хэнкок.

– Сэр, если высший свет в восторге от него и весь Лондон в восторге от него, то и весь мир будет от него в восторге. Тут и сомневаться нечего: русалка – это невероятная сенсация.

Мистер Хэнкок моргает.

– Я очень вам признателен, – только и может сказать он.

Миссис Чаппел треплет его по плечу и разражается хриплым, булькающим смехом, обнажая свои желтые зубы, похожие на ряд костяных бабок.

– Ну надо же, этот джентльмен очень мне признателен! Да это я признательна вам! Однако пойдемте со мной, сэр, пожалуйте сюда. Вот, возьмите бокал… – Перед мистером Хэнкоком невесть откуда возникает поднос. – Два возьмите, два.

Гостиная миссис Чаппел, к большому облегчению мистера Хэнкока, оказывается опрятной, приличной комнатой с паркетным полом и стенами, оклеенными обоями с зеленым растительным узором, который одобрила бы любая из его благочинных сестер. Сегодня она блещет роскошью в большой мере благодаря присутствующим здесь особам. В углу мистер Хэнкок видит двух юных воспитанниц миссис Чаппел: рыжеволосая девушка прилежно играет на клавесине, а креолка (или мулатка, или кем бы она ни была, ибо в современную эпоху повальной классификации наверняка существует отдельное название для любой помеси) – эта темнокожая красотка, что первой познакомилась с ним в таверне, хмуро переворачивает нотные страницы. Он слышал, что младшие девушки в подобных домах отрабатывают свое содержание, вычищая камины и перестилая постели, в каковом случае приглушенный лязг ведер и плеск воды за скрытой дверью в глубине гостиной свидетельствуют, что между служанкой и проституткой разница невелика.

Однако мистер Хэнкок не задерживает внимание на девушках, поскольку посреди комнаты, в мягком свете свечей под полупрозрачными колпаками, сидит группа богато одетых женщин, имеющих лениво-расслабленный вид олимпийских богинь. Они тихо беседовали между собой, но при виде нового гостя разом умолкают и без малейшего смущения смотрят прямо на него.

– Милые дамы, – говорит миссис Чаппел.

Женщины тотчас встают с кресел, плавно и бесшумно, как вздымается волна в море, и – с той же медлительной природной грацией – одновременно делают реверанс, шурша атласом и кружевом. От них исходит аромат портвейна и горького миндаля.

Они пристально глядят на мистера Хэнкока, помахивая веерами, и он осознает, что еще никогда в жизни не встречал женщин, на них похожих. Всего их пять, и каждая красива своей особенной зрелой красотой, не имеющей ничего общего со свежей миловидностью младших девушек, которых он видел раньше. Одна из них – высокая и стройная, веселая и чувственная. Другая – гладенькая, как зимородок, игривая и дерзкая. Третья – мягкая и добрая, с ласковой улыбкой, вызывающей в памяти образ обожаемой матери. Все лица кажутся мистеру Хэнкоку знакомыми и в то же время совершенно незнакомыми: безумно обворожительными и в высшей степени необычными. Он вдруг понимает, впервые в жизни, сколь развитые ум и вкус требуются, чтобы по достоинству оценить подлинную красоту, ибо эти восхитительные женщины явно очень и очень непросты. Миссис Чаппел называет их имена, и мистер Хэнкок поочередно целует каждой из них руку. Но для себя он уже решил, кто они такие: первая – придворная дама, волею несчастливых обстоятельств ставшая дамой полусвета; вторая – комическая актриса; третья – бывшая любовница самого принца. А вот и четвертая – миниатюрное создание с цепкими карими глазами и темными волосами, отливающими медью. «Миссис Фортескью», – произносит миссис Чаппел, и страусиные перья, украшающие прическу поименованной особы, чуть колеблются при легком кивке. Ну и наконец, пятая – которая, во-первых, очень малого роста, а во-вторых, вся будто светится: пышногрудая и румяная, с вольно рассыпанными по плечам волосами, золотистыми, как предзакатные облака.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».