Летом 1943 года к нам в деревню Новоселье, Пропойского района, нагрянул немецкий карательный отряд.

Молодежь вывезли из деревни на автомашинах, стариков, женщин и детей запили в колхозные амбары, где лежала солома, облитая керосином. Двери забили, а вокруг расставили пулеметы. Амбары поджигали одновременно — выстрелами из ракетниц.

Стоны, проклятья, вопли обезумевших детей и женщин заглушали гул пожара и стрельбу. Тех, кто пытался выскочить из огня, немцы расстреливали из пулеметов.

Мама заметила немцев, когда они вбегали в соседние дворы. Под полом у нас было сделано убежище, и мы спрятались в нем.

Под вечер, когда всё успокоилось, мы вышли из погреба. Амбары догорали. С пожарища валил черный смрадный дым. Кучи трупов валялись на площади. В живых из всей деревни осталось около десяти человек.

— Теперь, сынок, нам жить тут нельзя, — сказала мама. — Пойдем к партизанам.

Мы хотели пойти к партизанам с оружием. Мама знала, что в деревне Рокосец, в двух километрах от нас, в хате одного колхозника немцы хранили оружие.

— Ты знаешь, где это, — сказала она. — Окна хаты выходят на огород, в садик. Часовой стоит у крыльца. Ты подползешь к окну, влезешь в хату и возьмешь оружие.

Назавтра утром я встретился со своим товарищем Васей. Я рассказал ему о своем намерении, и он захотел пойти со мной.

В гарнизон мы пошли в полдень. Прошли жито и по картофельной ботве подползли к хате. Подмяли головы из ботвы, послушали, посмотрели вокруг — никого. Стекла в окне не замазаны, а прибиты сапожными гвоздиками. Я вытащил гвоздики и вынул стекло. Мы вскочили в комнату. У стены стояло много винтовок. Посредине хаты штабелями были сложены ящики с минами. В одном ящике, без крышки, лежали патроны. Мы выбросили по две винтовки, а потом набили пазухи патронами и выскочили. Я вставил стекло и воткнул гвоздики на место.

Вокруг по-прежнему никого не было. Я пожалел, что мы поспешили и мало взяли винтовок, но подумал, что можно будет прийти в другой раз.

Когда мы дошли до нашей хаты, я спросил Васю:

— Ты что будешь делать со своими винтовками?

— А ты что?

— Я не для себя… Я их передам партизанам. Но этих мало. Может, в другой раз сходим?

— Ладно, — согласился Вася.

— Пойдем к нам, — пригласил я его.

Мама дала нам завтракать. Кушая, мы рассказали ей, как доставали оружие. Она вздохнула и сказала:

— Молодцы, детки, только никому про это не говорите.

Винтовки и патроны она положила в большой мешок и обкрутила его веревками.

Под вечер она снесла оружие в отряд и вернулась только ночью. Назавтра я спросил маму, что сказал командир.

— Сказал, чтобы мы собирали оружие, — ответила она.

— А скоро ли мы пойдем к партизанам?

— До зимы будем жить здесь. А станет более опасно — перейдем к партизанам. Я рассказала командиру, что это оружие ты достал. Он тебя похвалил и просил достать еще.

Мне было очень приятно, и я ответил:

— Мамочка, если просил сам командир, то схожу еще раз…

— Ладно, только будь осторожен.

Мы с Васей сходили еще два раза и принесли восемь винтовок и около тысячи патронов. Только делали это не днем, а вечером.

В четвертый раз решили опять пойти днем. Солнце пекло, мы задыхались от жары.

Мы подползли к окну, тихонько открыли его. Влезли в хату. По-прежнему у стены винтовки, в ящиках лежат патроны. Но что это?.. В углу стоит двухэтажная койка, покрытая одеялом. А около нее на небольшой вешалке два френча. На каждом из них висит по кобуре. «Наверно, наганы», — подумал я. Быстро отстегнул их, сунул один наган за пазуху, а другой дал Васе. В пазуху наложили патроны, взяли по две винтовки и выскочили в огород.

И вдруг калитка во дворе скрипнула… Вышел толстый, заспанный немец. Мы застыли, как окаменелые, и со страхом следили за ним. И вот немец поднял глаза и увидел нас. Он выхватил пистолет и кинулся к нам. В глазах у меня потемнело, руки и нога тряслись, и я еле удерживался на ногах, а Вася кричал: «Ма-ма! Ма-м-а-ма!»… Немец стукнул каждого из нас наганом под подбородок. Вася заплакал и начал бормотать:

— Мы ничего… Мы, мы так…

Немец погнал нас в комендатуру.

В комендатуре он что-то кричал, рассказывал коменданту. Мы молча стояли перед ними. Я смотрел себе под ноги и ничего не видел. В глазах плыли разноцветные круги. Пазухи наших рубах отвисли от патронов.

Кликнули переводчика.

В комнату вбежал маленький, худощавый, быстрый человек. Комендант что-то сказал ему вполголоса. Переводчик подскочил к нам и вытянул наши рубахи из-под ремней.

^{Переводчик подскочил к нам и вытянул рубахи из-под ремней.}

Наганы выпали, и патроны кучей посыпались вниз, больно ударяя по босым ногам. К горлу подступал комок, хотелось плакать.

— Откуда вы, щенята? — спросил переводчик.

Вася ответил заикаясь:

— И-из Новоселья…

— Кто вас послал сюда красть оружие?

Вася взглянул на меня и, захлебываясь, забормотал:

— Я… Я… Мы… ничего… Я не виноват.

— Ты не реви, а скажи толком! — закричал переводчик.

Вася еще громче заплакал.

Переводчик оставил его и подошел ко мне.

— Ну, а ты, щенок, что скажешь? Кто послал тебя сюда?

Я молчал.

— А, ты не хочешь по-хорошему? — крикнул переводчик и взглянул на коменданта. — Я другим способом заставлю тебя говорить. — И он несколько раз ударил меня плеткой.

Я сорвался с места и забегал по комнате.

Полицейский сбил меня ударом сапога в живот. Не помню, что было дальше, куда девался Вася я что с ним стало. Я очнулся в темном сыром погребе. Я не мог понять, что теперь: ночь или день. Меня мучила мысль: «Почему со мной нет Васи?.. Может, он рассказал всё и его отпустили?» И чем больше я об этом думал, тем страшнее становилось. Потом я начал дремать и, наконец, заснул.

Измученный усталостью и болью, я то засыпал, то просыпался. По углам шныряли и пищали мыши. Скоро ли откроют двери? Ожидание тянулось бесконечно долго.

Зашаркали чьи-то шаги. Загрохотал замок. Открылись двери и вошел полицейский.

— Эй, вылезай, голубчик! — будто приветливо позвал он.

Я вышел, шатаясь, и заслонил ладонью глаза от света.

— Понравилось? — усмехнулся полицейский. — Наверно, теперь всё скажешь.

И он повел меня к гестаповцам. В комнате был комендант и с ним несколько полицаев. Меня встретили ласково, посадили и опять начали спрашивать про то же: имя, фамилию, откуда я, кто меня посылал. Если скажу, обещали сразу же отпустить домой.

Я молчал. Тогда переводчик спросил:

— Ты, наверное, есть хочешь? А?

— Ага, — ответил я, — со вчерашнего дня ничего не ел.

— Так вот почему ты не можешь говорить! Хорошо, хорошо, садись к столу.

Мне дали два ломтя хлеба с маслом. Я схватил их и с жадностью начал есть, поглядывая на коменданта. Он усмехнулся и кивнул головой.

— Гут, гут![5]

Переводчик сказал:

— Тебя, наверно, подговорили, да? Они нарочно посылают детей, чтобы их убили. А мы сделаем иначе. Ты нам только расскажешь, и мы тебя отпустим. Хорошо?

Я ел и молчал. Тогда комендант закричал и стукнул кулаком по столу. Один гестаповец вырвал у меня недоеденный ломоть хлеба, а двое схватили и вынесли в соседнюю комнату. Бросили меня на длинный низкий стол и перевернули спиной вверх. Один прижал мне ноги, другой голову. Третий ударил меня плетью по спине. Я закричал и попытался пошевелить ногами, но тронуть их с места не мог. Раз за разом ложились удары. Я корчился, извивался и кричал.

Кончив бить, меня посадили на стол. Но я не мог сидеть. Тогда на меня вылили с полведра воды. Я соскользнул со стола и грохнулся об пол.

Очнулся от удара сапогом в спину.