Покачала головой, будто это могло помочь. Да, я, фигурально выражаясь, пролила кровь. А был выбор? Дать себя убить, а перед этим… Я снова передернулась. Нет уж, добром ситуацию было не решить. И вообще, что сделано, то сделано. Потом обдумаю. А сейчас вперед. Сколько топаю, все никак не дотопаю. Я думала, деревни вдоль тракта должны встречаться чаще. Оказывается, нет.

Больше привалов я не делала, но все равно к поселению я вышла, когда солнце уже клонилось к западу. Оставалось всего два-три светлых часа. У меня мелькнула мысль обойти поселок и выйти к людям с противоположной стороны, но я ее отбросила как несостоятельную. Я горожанка, следы путать не умею, так что скорее привлеку ненужное внимание, чем скрою истинное направление, с которого пришла.

Одна единственная улица, пара десятков домушек в два-три окна. Заборов толком нет, огороды обнесены кольями. Где-то впереди стучит топор. Из пруда доносится кряканье. В целом тихо и бедно. Я медленно приблизилась к крайней избе.

Вид у меня, должно быть, утомленный и без всякого притворства. Поверят? В крайнем случае придется удирать на огненном «велосипеде», благо браслеты по-прежнему работают.

— Ох! — из окна высунулась крупная женщина с намотанным на голову цветастым платком.

— З-здравствуйте, — поздоровалась я.

— Рарат Милостивый! Голубушка! Что с вами случилось? Откуда вы?

Женщина всплеснула руками ударилась локтем о подоконник, зашипела и скрылась в глубине избы, чтобы почти сразу же появиться на крыльце.

— Милочка! — воскликнула она, подскочив ко мне и чуть ли не обежав вокруг.

— Беда у меня случилась, — я постаралась добавить в голос ноток истеричного надрыва, так хорошо удававшегося Ешмине. — Понимаете, мой дядя… Он был очень добр, он предложил мне переехать к нему, чтобы я совсем одна не осталась. Отец умер, а мама еще раньше, — я специально перескакивала с одного на другое, запутывала и всхлипывала. — Дядя повез меня к себе в семью, они в другом городе живут. А по дороге…

Я спрятала лицо в ладонях и отчаянно замотала головой.

— Бедная…

Кажется, зрительница оказалась неискушенной, и мой бездарный спектакль удался.

— Напали, — промычала я. — Спряталась… Заблудилась…

Несколько минут женщина меня утешала и просила не расстраиваться раньше времени. Вдруг дядя выжил? Я же не видела, как погиб? Не видела. Вот и нечего раньше времени оплакивать, ибо грешно.

— Мне бы, где город, узнать. И переночевать. Хоть на сеновале! — попросила я и поспешно добавила. — Ноги уже не держат.

Еще не хватало, чтобы про сеновал она превратно поняла.

— Голубушка, зачем сеновал? Иди к нашей травнице, она тебя на постой примет. Гренька!

На окрик выскочил ребятенок лет семи. Голоногий мальчонка, одетый в клетчатую рубашку явно с чужого плеча. Рубашка доставала до середины бедра, штанов и обуви у ребенка не было.

— Гренька, проводи гостью к старой Луте.

— Спасибо, хозяйка, — поблагодарила я.

— Бедная, — махнула рукой женщина и с тяжелым сочувственным вздохом поторопилась обратно в избу.

А я последовала за Гренькой.

Неуместную улыбку я сдержала. Рано судить, но получилось вроде бы неплохо, меня приняли, и можно смело утверждать, что в первом туре борьбы за выживание я победила — добралась до людей.

Я одернула рукава: брачные браслеты стоит скрывать как можно надежнее.

Гренька умчался вперед. Я не стала ни окликать, ни пытаться догнать. Запомнила, в какую сторону мелкий усвистел, и шла себе потихоньку, присматриваясь к деревне. Первое впечатление подтверждалось: тихо и бедно. На меня почти не обращали внимания. Парень, тюкавший топором дрова, лениво покосился, но с места не сдвинулся. Мое появление стало для него поводом на минутку прерваться и вытереть пот со лба, да и только. Продолжил стучать. То тут, то там высовывались любопытные мордашки детворы, но из детей никто ко мне не подходил, даже старшие, лет десяти-двенадцати, держались поодаль. Какая-то пасмурная девица, на голове, как и у хозяйки первой избы, был платок, окинула меня недружелюбным взглядом, но поздоровалась и потащила в избу ведро с водой. На завалинке, подставляя солнцу морщинистое лицо, грелась кутающаяся в шаль старушка.

— Здравствуйте, — кивнула я.

— Штраштуй, Кита, — прошамкала она.

Обозналась сослепу.

Я уже хотела поправить ее и спросить, где искать травницу, но впереди на дорожке возник насупленный Гренька. Не бросил, надо же. Беспокоить старушку я резко передумала и последовала за своим безмолвным проводником. Вроде бы к семи годам дети прекрасно говорят, но мало ли… Мальчишка снова дал деру, стоило мне приблизиться, но через десяток метров остановился. Так мы и шли: он отбегал и ждал, а я не слишком торопилась.

Изба травницы располагалась на отшибе, в стороне от единственной деревенской улицы. Гренька показал на домик пальцем, убедился, что я поняла незамысловатый жест и прыснул прочь, только пятки засверкали.

Выкинув мальчишку из головы, я постучалась.

— Чего шумишь? — ворчливо откликнулись из дома. — Заходи, кто пришел.

Ладно…

Осторожно ступая на подгнившие ступеньки, я поднялась и заглянула внутрь.

— Здравствуйте. Вы Лута?

Большую часть и без того крошечного пространства занимала печь. Сундук, стол, лавка — вот и вся нехитрая обстановка. Угол за печью отгорожен шторой, по потолку развешены пучки травы, связки веток, корешков.

Сама хозяйка сидела у окна и неторопливо толкла каменным пестиком содержимое ступки.

— Я Старая Лута, — поправила она меня.

— Мне сказали, у вас можно попроситься на ночлег, — слишком умный у травницы взгляд, эта, в отличии от крестьянской простушки, раскусит на раз-два, обойдемся без дурного спектакля.

— Ночлег с завтраком — семь драхов. Ужин — еще три драха.

Твою же!

— Я в большие неприятности попала, осталась без кошелька. Могу расплатиться платьем.

— Голышом что ли уйдешь? — хмыкнула старуха.

— У меня в кофре три сменных, два отдам спокойно. Если нужно, со всеми тремя расстанусь.

Жалко, конечно, но у меня на горе еще целый склад.

— Покажи.

Я поставила кофр на пол и достала строгое темное платье, скупо украшенное кружевом.

— Даже три таких отдашь? — едко хмыкнула травница.

Да что ей не так?! Я предложила слишком много?

— Я очень устала, мне нужно поесть и переночевать. Будь у меня десяток платьев — не пожалела бы. Зачем они мне, если скопычусь?

Старуха неопределенно хмыкнула.

Я вернула платье в кофр, выпрямилась, уставилась ей прямо в глаза.

— Странная ты, голубушка. Верю, что в беду ты попала, но как бы твоя беда за тобой в мой дом не пришла…

— Не с чего вроде бы.

Я сначала ляпнула, потом сообразила, что надо было как-то иначе ответить, но неожиданно старухе мой ответ пришелся по душе:

— Не врешь. Что же, переночевать дам, накормлю, напою. Платье мне твое не нужно, я из дома-то толком не выхожу. На что оно мне? Отработаешь завтра. А не отработаешь, Рарат тебе судья.

— Согласна.

Старуха указала мне на стол, отставила ступку в сторону и, с трудом поднявшись, просеменила за занавеску. Вернулась с небольшим котелком, вручила мне деревянную ложку.

— Чай сейчас поставлю, — пообещала она.

— Спасибо.

В котелке мне выдали горячую, но переваренную гречку. Жижа жижей, да еще и с белесыми вкраплениями, будто в котел риса сыпанули. Никакого риса, конечно, не было, просто выглядело похоже. Наверное, хозяйка, как с утра гречку поставила, так и держала в печи. Еще вчера я бы брезгливо отвернулась от каши, которую не только молоком не заправили, но даже не посолили, а сегодня я была уставшая, голодная, условно нищая, измученная, да и выбора не было: либо ешь, что дают, либо катись на все четыре стороны. Я вылизала котелок подчистую и задумалась, не разозлится ли травница, если я спрошу добавки. К счастью, спрашивать не понадобилось. Женщина сама догадалась, забрала котелок и принесла обратно с новой порцией.