Тем не менее когда король Франции отворил дверь кельи и предстал во всем блеске перед королевой и ее малочисленной свитой, все фрейлины были вынуждены скромно удалиться, оставив королевскую чету решать свои проблемы самолично. Ушла даже Мария Кулер, хотя Энгебурга рассчитывала использовать ее в качестве переводчицы.

Золотое платье королевы прекрасно гармонировало с ее черными прямыми волосами, которые от этого сочетания сделались еще темнее, так что глаз было не оторвать. Но о горе! Король приехал в монастырь именно в дни празднования недели Амьенской Божьей Матери, которая по случаю торжеств была переодета в золотую тунику. Проезжающий через Амьен король не мог не посетить главного храма и не узреть новый наряд Девы Марии, который теперь точно в насмешку был на королеве.

Увидев свою жену вновь одетую, как проклятая статуя, король издал скорбный стон, но тотчас взял себя в руки. Стараясь уже не смотреть на Энгебургу, Филипп опустился на ложе рядом с ней и без излишних церемоний страстно поцеловал ее в губы. При этом он так сжал хрупкое тело королевы, что она услышала, как затрещали кости. Король целовал ее глаза, губы, шею, стараясь при этом быть к ней настолько близко, чтобы не видеть лица. Налегая на супругу всем телом, Филипп проник руками под юбки, нащупав то, что искал.

Немного обескураженная таким напором, Энгебурга отвечала на поцелуи и объятия, прижимая короля к себе и молясь только об одном, чтобы хоть на этот раз у них все получилось. В какой-то момент ей показалось, что все вот-вот произойдет, но вдруг король вскочил и уставился на нее как безумный. Не зная, что предпринять, королева попыталась взять Филиппа за руку, но он грубо оттолкнул ее обратно на ложе.

Теперь он действовал грубо и напористо. Первым делом он задрал подол и начал разрывать ее одежду. Лопнула нитка, бусинки прекрасного ожерелья со звоном полетели на пол. Энгебурга почувствовала треск материи, а в следующее мгновение Филипп со всей силой схватил ее за грудь и снова привлек к себе. Руки короля дрожали, Энгебурга воспринимала исходивший от мужа жар и запах зверя. Тем не менее она старалась не замечать неприятных вещей, понимая, что король по какой-то причине дает ей еще один шанс.

Вдруг страстные объятия разорвались. Энгебурга осталась лежать на постели в разорванном платье, ощущая на лице и груди следы поцелуев, а запах Филиппа теперь пропитывал ее волосы и остатки одежды. Пытаясь прикрыть обрывками ткани грудь, королева смотрела на то, как, беснуясь, король ходил взад и вперед по келье.

«Теперь он точно откажется от меня!» – думала Энгебурга.

Полуголый взъерошенный мужчина больше не пугал ее, а скорее вызывал чувство жалости. Как хотелось ей теперь просто уложить его на постель рядом с собой, шепча нежные слова и рассказывая истории, которые она слышала в детстве! Как много всего она должна рассказать своему возлюбленному, такому сильному и такому несчастному!

Отчего же ушла эта противная Мария Кулер, которой Энгебурга повелела переводить ее слова королю. Теперь та была бы очень даже кстати.

«Мой язык заперт в волшебном ларце!» – прошептала она на датском, но тут же щеку ее обожгла пощечина.

Ударив ее, Филипп Август разразился потоком бессильной брани.

Для понимания Энгебурге больше не требовалась переводчица. Она закусила губу, стараясь сдержать слезы. В подобной ситуации ей как жене Филиппа Августа следовало поклониться мужу и, поблагодарив его за оплеуху, посоветовать поступать так же всякий раз, когда тому захочется излить свой гнев. Но у нее не было подходящих слов. Еще можно было убежать, заплакать или отвернуться к стене. Однако Энгебурга боялась что, едва она закроет глаза, вымоленный гость исчезнет, будто его и не было. Поэтому она только смотрела на короля, пытаясь догадаться, чего он от нее хочет. Возможно, окажись Энгебурга более опытной в делах любви, увидев ярость, с какой набросился на нее муж, ей следовало подыграть ему, изображая либо такую же дикую страсть, либо страх перед столь сильным напором. Но Энгебурга была от природы правдива и, даже обучившись подобным фокусам, вряд ли стала бы изображать страх или отчаяние при приближении любимого мужчины.

Король вышел из кельи, едва набросив на себя одежду и не глядя в сторону жены. Вскоре Энгебурга услышала стук копыт, голоса во дворе и поняла, что Филипп покидает монастырь и не вернется сюда уже никогда.

В чистом поле среди примятого клевера и вереска белели шесть обнаженных женских тел, прекрасно сложенных и очень красивых. У всех шестерых были отсечены головы. И это не удивительно, ведь совсем недавно эти девушки были сначала фрейлинами датской принцессы, а после приближенными королевы Франции.

А значит, их вполне могли опознать и после дознаться до правды.

Стражники, помогающие девушкам бежать из монастыря не увезли их далеко, а, забрав причитающиеся за побег деньги, раздев беглянок и обесчестив, спешно прикончили несчастных. При этом насильники не имели возможности вволю насладиться своими жертвами, так как выехали из монастыря затемно, а были обязаны вернуться туда до захода солнца следующего дня, до времени проверки. Терять место не хотел никто: охрана безобидного монастыря была делом спокойным и, как выяснилось, вполне прибыльным.

Все вещи погибших девушек были доставлены начальнику стражи господину Густаву Денье, который после недолгих колебаний велел отвезти все к ростовщикам, после чего полученную сумму разделил между личным составом согласно занимаемому в отряде месту и степени участия в деле. Немного смущало присутствие в монастыре короля Франции, но сразу же после спешного отъезда монарха отпала сама необходимость тайно увозить из монастыря девушек, убивая их по дороге, так как стражники получили приказ приходить к королеве раз в неделю и предлагать ей и всем желающим фрейлинам безопасное и совершенно бесплатное возвращение домой.

Сведения о желающих добровольно покинуть Францию следовало доставлять к королевскому двору непосредственно оруженосцу короля господину Фернанду Мишле, который сразу готовил бы охрану и выдавал деньги на дорогу желающим. При этом было оговорено, что за каждую добровольно упорхнувшую из монастыря пташку начальник стражи получает кошелек серебра, которое он волен как положить себе в карман, так и разделить между своими людьми. Если желание вернуться в Данию выскажет сама королева, начальник стражи сразу же получит повышение и поместье.

Услышав о столь радостных перспективах, начальник стражи Густав Денье – красавец и лучший лучник Франции – постарался проявить все свое красноречие для того, чтобы уговорить «северных куколок» поскорее покинуть Францию. С одной стороны, это было несложно потому, что придворные дамы Энгебурги и сами понимали, что Франция не приняла их и лучше уж вернуться домой, где можно будет либо продолжить служить при дворе, либо вернуться к родителям и выйти замуж. С другой стороны, многие девушки много лет знали Энгебургу и теперь не хотели покидать ее в горестях.

В основном все фрейлины были по-своему создания несчастные и не имеющие за душой ничего, кроме своей красоты и обаяния. В Дании их не ждало ничего хорошего, а при особе Энгебурги, ставшей королевой Франции, они могли надеяться, что рано или поздно король все же призовет к себе свою опальную супругу и тогда у них самих появится реальный шанс устроить свои судьбы при французском дворе. В лице таких девушек Густав Денье встретил решительное сопротивление. И это рушило его честолюбивые планы.

Начальник стражи прекрасно понимал, что король согласился отпускать и доставлять на родину всех без исключения фрейлин Энгебурги только потому, что надеялся таким образом сломить ее волю. Мол, увидев, что она рискует остаться одна в чужой стране, без языка и связи с миром, королева сломится и сама пожелает разорвать несостоявшийся брак. Месяц после полученного приказа Густав Денье обивал пороги королевы и ее приближенных, уговаривая, очаровывая и, наконец, запугивая их. К концу октября из пятидесяти человек в свите королевы осталось всего двадцать, а состояние финансов начальника стражи заметно улучшилось.