– Что же это замечательное, Джон?

Но Кейн поднял руку.

– Не торопитесь. Прежде, чем мы пойдем дальше, я должен предупредить вас об одной вещи, Магнус. Этим вечером вы были на высоте. Даже слишком на высоте. О, я знаю, я сказал, что мы все были под впечатлением. Да, да. Вы говорили замечательно, и полностью одурачили остальных. Но не меня. Ложь я чувствую издалека. Изобличать лжецов и обманщиков было моей работой во время войны. Вам, конечно, это известно?

Последовала пауза, комната словно уменьшилась, стала темнее, будто все сосредоточилось в пристальном взгляде черных запавших глаз Кейна.

– Итак, вы думаете, что я лжец?

– Я так не сказал. Просто я говорю, что вы не были с нами совершенно честны. Я не говорю о ваших взглядах. Их вполне можно понять по вашим публикациям. Нет, я имею в виду нечто очень личное, вроде того, что вы представляетесь непьющим. В этом вы лгали, Магнус.

У Магнуса появилось внезапное желание залпом выпить то, что оставалось в бокале и хлопнуть дверью. Его назвали лжецом и мошенником. Но что за мошенник из службы газа был вчера в его квартире? Если бы он выпил чуть больше, он бы поднял этот вопрос и навлек на себя неприятности. Но Кейн пригласил его сюда наверх по каком-то делу. Магнус хотел узнать, по какому.

Кейн сидел и, не мигая, наблюдал за ним. Как Склирос, подумал Магнус, собирающийся совершить убийство за канатами, уверенный и беспощадный. Он хотел, чтобы Кейн продолжал.

– Если вы пьете, то это ваше дело. А я знаю, что вы пьете слишком много. Вы пьете, потому что вы несчастливы, одиноки и боитесь самого себя.

Магнус покраснел и налил себе еще виски – молча, ничего не спрашивая, и Кейн без комментариев продолжил:

– Вы пьете из-за вашей жены.

– Черт с ней, с моей женой.

– Расскажите мне о ней. Что случилось? Что было не так?

– Все не так. Все, кроме постели, да и это обычно лишь только после хорошего ленча.

Он уткнулся в свой стакан, а Кейн мягко продолжил:

– Но решающий момент? Всегда бывает решающая причина, правда?

– Возможно. Кажется, мы были в каком-то клубе. Она отлично танцует и очень любит танцевать. А я танцевать не могу. Наверное, я слишком много выпил, вышел из себя и пытался увести ее оттуда. Она не соглашалась, затем был скандал с одним из ее друзей, и меня попросили удалиться. Все очень тривиально.

– Я так не думаю. А потом?

– Я назвал ее шлюхой, а она меня хромым уродом. Такая вот была сценка.

Он поставил виски и положил руки на подлокотники кресла.

– Но я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору, Джон. Ведь вы пригласили меня сюда не для того, чтобы поговорить о моей жене?

– Я хотел побольше узнать о вас. Я хочу вам помочь.

Магнус ничего не сказал, и он продолжил:

– А что случилось после скандала? Вы не сразу оставили ее?

– Мы пытались помириться, но ничего не получилось. Неудачный брак. Банальный случай.

– Держите это при себе, Магнус. Вы и так позволили себе быть униженным женщиной. Не то, чтобы я вам не сочувствовал, заметьте. Я сам проходил через такую грязь. Но с одной разницей – я не пытался забыться в вине. Я не прятался от себя самого, не ненавидел себя и весь мир вокруг.

– Нет?

Магнус попытался утопить свою ярость в очередном бокале виски. Ты, ханжеская моральная проститутка, подумал он.

– А с вами что произошло, Джон? Ваш брак тоже был не совсем удачен?

– Да.

– Что случилось?

– Случилось? – Кейн быстро перевел дыхание. – Это было в тысяча девятьсот сорок втором году. Я был в Северной Африке и не мог уехать оттуда более пяти месяцев. Однажды мне сказали, что в Англию в трехчасовой срок собирается отправляться самолет. У меня был десятидневный отпуск, который я и решил использовать. Когда мы прибыли, думаю, куда-то в Хемпшир, я мог позвонить домой, но не стал. Я знал, что жена была в Лондоне, но у меня все еще был собственный ключ – я хранил его как талисман от бомбежек. Я хотел сделать ей сюрприз. Действительно, хотел.

Он больше не смотрел на Магнуса, глаза его были опущены вниз, он был обращен внутрь себя; наконец он продолжил низким и странным голосом.

– Она уже встала, надела халат, когда я вошел в спальню. Но мужчина был еще в кровати, натянув простыни до подбородка, будто в сцене французского фарса. Что оказалось весьма уместным, поскольку этот паразит оказался французом.

Если бы не выражение лица Кейна, Магнус рассмеялся бы.

– Я подумал, что он французский офицер связи из окружения де Голля. В тот момент я чувствовал себя удивительно спокойным. Я достал мой служебный револьвер и сел в кресло, глядя им в лица. Жена долго и много говорила, пыталась вымолить прощение и взывала к благоразумию. Она наговорила кучу вздора о том, что война якобы создает особые моральные условия и тому подобное. Француз молчал. Я тоже. Я оставался там почти два часа, размышляя, кого из них прикончить. В конце концов, я встал, убрал оружие и ушел, не сказав ни слова. Я долго бродил по затемненным улицам, потом сознательно напился до чертиков в клубе военно-воздушных сил. Я проснулся с наихудшим, но последним в моей жизни похмельем, а также со странным ощущением внутренней чистоты и покоя. Я очистился от гнева и мог начать жизнь сызнова.

Магнус поморщился и протянул руку к бокалу. Кейн продолжил:

– Вы, Магнус, еще только должны обрести покой. Вы все еще горюете и нуждаетесь в помощи. Я здесь, чтобы оказать вам эту помощь. Но прежде, чем я смогу что-либо сделать, я должен быть уверен в вашей порядочности и честности. Превыше всего честность – во всем, во все времена.

И еще раз любопытство пересилило у Магнуса его гнев на этого нелепого, тщеславного человека. Он осознал, что это был вызов, и глубоко вздохнул.

– Отлично, Джон. Я не счастлив. От меня ушла жена, я слишком много пью, у меня нет ясной цели в жизни. А вы говорите, что хотите мне помочь при условии, что я буду честен с вами. Хорошо, но если я буду честен с вами, я хочу того же и с вашей стороны.

Он попытался посмотреть Кейну в глаза и продолжил:

– Что все это значит, черт возьми? Что имел в виду сэр Лайонел, когда сказал мне: «Рад, что вы с нами?» Этот вечер был чем-то вроде введения в общество?

– В какой-то степени. И мы рады, что вы были с нами – приняв меры, чтобы вы захотели прийти. Нам нужны такие люди, как вы, Магнус. Вы не плывете по течению. И вы не один из этих придурковатых либералов или сентиментальных гуманистов. Про вас нельзя сказать «Кишка тонка».

– «Кишка тонка?» – пробормотал Магнус.

Кейн сел напротив, его глаза светились под темными бровями.

– Разрешите мне поведать вам одну маленькую историю, чтобы объяснить вам, что я имел в виду. Это случилось несколько лет назад, когда я проводил зимние праздники в Зерматте, в Швейцарии. В то время группа из четырех альпинистов пыталась совершить чрезвычайно трудное восхождение на пик Маттерхорн. Погода была отвратительная, и на третью ночь я не мог уснуть, размышляя о них. В конце концов, я встал и отправился прогуляться. Было очень поздно, и улицы были пустынны. Вдруг я заметил одинокую фигуру, идущую по главной улице. Шатаясь от стенки к стенке, человек шел, спотыкаясь и стараясь удержать равновесие. Я слышал, как он что-то невнятно бормотал, и сначала я решил, что он пьян. Когда он подошел ближе, я увидел, что его руки и ступни были замотаны в куски войлока, как у бродяги. Дойдя до меня, он упал и остался лежать на снегу, издавая стоны. Я уже собирался помочь ему, когда из темноты сказали с акцентом:

– Не трогайте его! – Это был местный швейцарский полицейский.

– Разумеется, я узнал в чем дело. Один из четырех пропавших где-то альпинистов возвращался в отель, и я чуть было не нарушил правило всех скалолазов: даже добравшись до вершины и благополучно спустившись вниз, не принимай никакой помощи, пока не пересечешь порог своего отеля.

– Тогда я этого еще не знал, но бедняга оказался единственным оставшимся в живых членом экспедиции. Три его товарища нашли смерть на леднике, и он завершил восхождение в одиночку. Вместе с полицейским мы проводили его до дверей гостиницы, где он упал без сознания и был отправлен в госпиталь. На следующий день ему ампутировали обе руки и ногу.