Мири, воспользовавшись сбагренной работой, выгнала парней тренироваться с шестами. А парни конечно и ее поставили в ряд. Так пара часов и прошла.

— Юкке… — бледно улыбнулась тетка, когда подошла старуха.

— Похожи. — согласилась хозяйка.

— Это про что? — поинтересовалась Мири незнакомым словом.

— Волчата.

Парни надулись от гордости.

— Такие же любопытные и глупые.

Через пару дней Мири удалось задать (судя по потрясающей длине ответа) хороший вопрос:

— Стейнмунн, а почему к тебе мужчины приходят если у них большая рана, или сломано — а женщины ну… по-другому?

— Те мужчины, кому надо бы ко мне придти, чаще умирают молча.

— Ты их не лечишь?!

— Если приходят.

— Как пришел ярл Эрик?

— Нет. Он не думает, что болен. И не приходил.

Через пару дней упомянутый Эрик пришел к ней. Ярл Эрик. Дожидаясь их из леса, он сидел на бревне, которое они приволокли с берега на роль лавочки (отбив его у ватажки деревенских подростков). Судя по уменьшившемуся количеству сучьев — ждал он довольно давно.

— Муха… гхрм… Графиня.

— Виконтесса. Так меня надо было бы назвать. Мири — так зовут меня. Ты же не забыл.

— Помню. Мири. Чего вам, Стейнмунн топора не дает?

— На сучки?

Чего-то он мялся.

— Я иду на юг, и веду семнадцать кораблей. — её рот как будто свело от чего-то кислого.

— Ты идешь грабить побережье?..

— Ативерна в безопасности, мудр и щедр конунг Ричард. Но пока я не могу вернуть тебя домой. Твой отец в походе, так написал мне мой человек. Конунг Ричард отдал нам наших старых врагов, я обязан моим живым и моим мертвым.

— И я… остаюсь здесь?

— Когда какой-то из моих кораблей вернется, он отвезет тебя, куда ты скажешь.

— Ярл Эрик, можно мне написать отцу?

— Конечно.

Письмо получилось короткое и какое-то детское, но в голову особенно ничего не пришло.

— Скажи, Эрик — а могу я купить корабль?

— Вас всего пятеро — кто его поведет? Ты выучила пятнадцать созвездий — но островов ты совсем не знаешь.

— Да, — вздохнула Мири. — Наверное, так не получится. А ты уже понял, что тебе говорила Стейнмунн?

— Нет. И учти — собрать команду трудно. Пока у тебя нет команды — корабль тебе не нужен. И не хвастайся деньгами!

— Я понимаю. Удачи тебе, могучий ярл. Вернись домой, ладно?

Эрик посмотрел на нее и покивал. И пошел к бухте.

Мири думала еще десятинку.

— Стейнмунн. Я хочу попасть домой до конца лета.

Та выжидательно посмотрела на неё.

— Что мне делать?

Стейнмунн молча посмотрела на нее, потом повернулась и пошла в глубь дома, рыться в сундуке. Из него она достала старый, когда-то заплесневевший, но почищенный кусок пергамента. На тонкой коже буроватыми точками был нанесен рисунок.

— Что это?

— Путь. Построй его.

— Из чего?!

— Из камней. Учти — это ТВОЙ путь. Не Рупа. Не Нари. Не мой. Только твой.

— И это… путь домой?

— Это — путь. Когда-то он был на верхушке Лысой.

На этом объяснения закончились.

На верхушке Лысой сопки действительно была сравнительно ровная площадка, примерно на один полет стрелы. Деревья там не росли, а во мху хаотично валялись белые камни, размером от пары кулаков до головы взрослого мужчины. Часть из них успела позеленеть, часть — нет. Начав выкладывать их, Мири быстро выяснила, что на все точки камней не хватает. Их даже на треть рисунка не хватало.

— Слушай, — сказал Руп, глядя как она пыхтя выкладывает камни. — Давай мы его с ребятами накидаем?

— Нельзя, — вздохнула Мири сев на камень передохнуть. — Стейнмунн сказала, он только мой.

— Ну… давай мы хоть камней натаскаем?

Весть о том, что выселковские зачем-то отыскивают и таскают на лысую белые камни стала хитом десятинки, а потом и всего месяца. Народ (особенно дети и подростки) бегали посмотреть на такую потеху. Взрослые ну как бы мимо проходили. Кто-то приносил или прикатывал камни. Кто-то просто смеялся… Пару раз приходилось начинать почти сначала.

В середине одного серого дня Мири положила камень — и осознала, что он последний. Она стояла в середине странной дороги, образованной камнями. Вокруг, снаружи образованного камнями большого круга, стояли люди — и молча смотрели на нее. Моросил мелкий и холодный весенний дождик. Перешагивать через камни Мири показалось как-то… неправильно. И она пошла по дорожке. И через пять минут снова оказалась в центре. И снова пошла. И снова центр. И снова.

Уже начинало темнеть, когда он вышла. Её парни подошли к ней и накинули на плечи куртку. Нари дал ей кожаную фляжку напиться. Люди стояли и молчали, глядя на нее. А она смотрела на них. А потом спросила:

— Скажи, Нутр Хромой, корабль твоего бывшего бонда — он еще не сгнил?

— Нет, лута. Он еще крепок. — так ее впервые назвали лутой. Дочерью ярла. Так назвал ее Нутр Хромой, штурман и кормщик старого конунга. Тосковавший от того, что после смерти конунга его самого уже три года не брали в набеги и плавания.

— Ты живешь в его доме. Спроси у уважаемой Трюд-матери, не согласится ли она его продать? Ведь сыновья ее в походе, на своих кораблях.

— Хорошо, Лута. Я спрошу.

— Я собираюсь в Альтверу. — сказала всем лута Мири, виконтесса Иртон, по прозвищу Муха. — Кто со мной?

И разные люди, до того стоявшие у круга камней, стали подходить к ней.

Жизнь в лагере Пятого пехотного полка можно было назвать какой угодно — но не скучной. К удивлению Лили, именно тут нашлось множество людей действительно готовых принимать новое. Причем принимать без особых доказательств, просто как данность. Тут можно было, кажется, быть даже ведьмой — но надо было быть НАШЕЙ ведьмой. Это сильно облегчало ей жизнь — но предсказуемой ее не делало совсем.

Однажды утром Лилиан отправилась к графу Иртону за планами передислокации. Насколько она знала, место уже определено и надо было согласовать, где на следующем пункте размещения будет стоять лазарет. Хроническое решение Джеррисона "Ну найдите себе какие-нибудь кусты!" ее категорически не устраивало.

Лагерь уже проснулся и бодро сворачивался — кто-то завтракал, кто-то одевался, кто-то ругался. Ее приветствовали — отвечала, кто-то вслед посвистывал — это она гордо игнорировала.

У палатки же командира она увидела сцену, которая ее… скажем так, неожиданно задела.

С формальной точки зрения, абсолютно ничего не происходило — девица из обоза, Марика, принесла и передала Джеррисону новую рубашку. Собственно, с обозом и шел такой интересный сборный народец — ремесленники, прачки, швеи, шорники… Но как вот эта самая девица это сделала!

Лиля даже не сразу поняла почему, но ее первой же мыслью было "Ах ты ж, сукина дочь!!!".

Во-первых, Марика принесла рубашку точно утром, ровно в тот момент когда Джеррисон закончил умываться, а оруженосцы отправились за кашей. Так что именно ему в руки она ее и отдала. Чисто случайно так вышло, ага. Как раз его старая рубашка была расстегнута до пупа. И мокрая. Ровно настолько, чтобы девушке мило порозоветь.

Во-вторых, что-вы — что-вы, приличная девушка. Воротничок (это посреди-то военного лагеря после трех десятинок марша, хоть и в обозе) прямо белоснежный. Очень выгодно подчеркивающий линию и без того красивой шеи, еще и открытой прической. И прическа — конечно с платком, как можно иначе! Только вот платочек-то прямо кричал "Ах, ничто не может прикрыть мои волосы! Ах, как я стесняюсь — вот прямо всей этой блестящей каштановой волны". Еще бы носовым платком волосы покрыла, коза.

В-третьих, она не просто подала ему эту рубашку. Она вся подалась вместе с ней, трепеща ресницами, скромно наклоняя голову, но прямо-таки вот не удержалась взглянуть на их светлость из-под них. Огромными зелеными глазами. И покрутить платьем, скромным, но подогнанном точно по фигуре, уж точно не забыла. У бедной же девушки совершенно нечего под него надеть, конечно… "Особенно на вот этот вот четвертый номер, который ты ему только что на блюде не поднесла!"