Наевшись, гости разбрелись кто куда, вроде как посидели вместе для приличия, ну и на кучки по интересам разбились. Моего интереса тут почти не было, служба ждет, только одно дело незавершенное.
— Привет вам, Радослава Всеславовна, — подловил старушку я.
Та охнула, увлекла меня в какую-то каморку, усадила в кресло, сама стоять осталась.
— От кого?
— От него, — не стал скрывать я.
Старушка села рядом, закрыла лицо руками, затряслась. Я терпеливо ждал, пока она не отняла ладони — как есть, смеялась, аж до слез.
— И что этот старый хрен сказал?
— Сказал, что прощает, и через год видеть хочет.
— Уже бегу, — Рада вытерла глаза платочком. — Ты, Марк, наверное подумал, что обрадуюсь и на шею тебе брошусь?
— Ну вообще-то у меня уже есть невеста, стараниями родственничка вашего, — парировал я.
— Так тебе и надо, проходимец, — заявила старая карга. — А к отцу приду, ох вытрясу из него все, из гада ползучего. Вся жизнь из-за него наперекосяк. Да тебе это знать не нужно, а то опять во что-нибудь ввяжешься, и в лужу сядешь.
— Ввязался уже, — я достал из кармана коробочку, протянул собеседнице.
— Что это? Давай, посмотрю.
Рада достала из деревянной шкатулки колечко, незатейливое такое, простой золотой ободок, перевитый по всей длине ниткой из рубинов крохотных, повертела в руках, положила обратно и протянула мне.
— Держи. Где нашел?
— Отец ваш спрятал в доме, место указал.
— Раз ты нашел, тебе и владеть. Не нужно оно мне уже давно. Могла бы отцу в рожу его швырнуть мертвую, да перегорело все. Невесте отдашь, или сам носи. А то продай, пятьсот золотых за него выручишь.
Я с сомнением поглядел на бижутерию.
Старушка усмехнулась, ухватила меня за руку и нацепила кольцо рядом с фамильным перстнем. Золотой ободок внезапно засиял линиями силы, ярко, словно бензина в огонь плеснули, камешки пришли в движение, и сложный сформировавшийся конструкт завис перед нами в метре от пола.
— Портал персональный, — небрежно кивнула Рада. — Четыре сотни лет в нашей семье, девицы Травины, когда замуж выходили, должны были надевать. Нет кольца — нет обряда. Теперь времена посвободнее стали, а еще недавно ох как строго с этим было. Чего там обьяснять, сам понимаешь, почему мне оно теперь не нужно. А вот невесте своей можешь надеть, и если этой курице мозгов хватит, она от тебя прямо с обряда сбежит. Как работает, разберешься, у друзей своих, колдунов, поспрашивай. Или сам испытай сначала.
Вредная старушка похлопала меня по руке и ушла.
В Жилин я вернулся порталом, но не новоприобретенным, а коммерческим, за десять золотых. Считай, двадцатую часть цены повозки отдал, не пожадничал. Зато явился в срок, как с Росошьевым и договаривались. Пока меня носило по городам и весям, с флигелем ничего не случилось, стоял такой же чистенький, и изнутри и снаружи вылизанный, словно и не на Руси. Ворон после того, как грамота наследная подписана была, превратился снова в статуэтку, оставив кота без развлечений, так что черный подлец отыгрывался на мне как мог — и гладить заставлял, и колени мои в качестве лежанки использовал, а не согнать, считай, жизнь практически спас. И чего в нем необычного покойник разглядел, кот как кот, жрет только много и гадит на улице где-то, а не как все приличные коты — в тапки и под диван. Ну прижал птичку лапой, так и весу в нем килограммов десять уже, наверное, а то и больше.
На работе до Сатурнова дня, то бишь субботы, никто не работал, у них то Живин день, то какого-то водяного подкармливают, плавают в водоемах голышом. И чего, спрашивается, тиуну меня торопить надо было? Спокойно бы доехал привычной дорогой, эти вот местные забавы все равно не для меня, так что я просто наслаждался бездельем и последними холостыми денечками. А тут и Мила обьявилась. Ходить вокруг да около не стала, а в привычной для нее манере заявила:
— Так тебе и надо.
— С чего это? — поинтересовался. Вроде ревность должна быть, битье тарелок и царапанье лиц, а тут такой конформизм.
— Слишком уж ты счастливый и довольный жизнью. Трудностей у тебя нет, как-то все гладко и хорошо. А теперь будут.
— Так ты, собственно, одобряешь?
— Ну как, — Мила потянулась, сапфиры на ожерелье сверкнули в тон глазам. Хороша девка, интересно, как тут на внебрачные отношения смотрят? — Если бы ты сам ее выбрал, сказала бы, что курица ощипанная и мозгов столько же. А так тебя князь-то насильно женит, об этом все знают, значит, повезло деревенщине. Голова есть на плечах, из захолустья, а целого боярина себе отхватила, да еще с деньжищами несметными. Сколько там их у тебя?
— Мелочь, — уклончиво ответил я.
— Слыхала, князь за невестой десять тысяч гривен дает? — не унималась девушка. — Ты как иудей, те тоже плачут все время, что денег нет, а потрясешь их, каждый богаче меня.
Собственно говоря, даже Шуш, чисто славянской крови, наверное был богаче Милы, куда она деньги спускала, для всех ее родственников было загадкой. Так ей и сказал.
— Ох, Марк, у девушек столько потребностей. Вот женишься, узнаешь, что и почем, действительно мелочь останется. Твоя Ляна только с виду такая скромная, знаю я этих сельских барышень, как вырываются в большой город, только держись. Брошь-то ей обратно не отдал?
Про брошь я и забыл со всеми этими делами, так в банке и лежала, в хранилище. А правда, раз Заболоцкой принадлежит, надо как-то подкинуть, что ли. Через Драгошича, он, правда, захворал не при помощи княжича Вяземского, но откупится, выздоровеет. Пусть безделушка в доме пока полежит, заодно может узнаю, для чего с такими трудами ее надо было воровать, Мила вон молчит, на вопросы только отшучивается, мол, много буду знать, плохо буду спать. А колдуны всегда хорошо спят, это наша колдовская фишка.
Так что неторопливо потекли весенние деньки и ночи. На службе меня не нагружали чем попадя, определили к Хомичу в помощники, старые книги разбирать, отличная работа для колдуна. Ну да я не спорил, два часа в день делать вид, что таскаешь старые рукописи, а потом примерно столько же сидел у Силы, разговоры разговаривал за чашкой взвара и подносом бубликов. Мне вся канцелярия, после того, как в первый день после работы в библиотеке жив остался, завидовала черной завистью. Розумовский, тот вообще на меня рукой махнул, чего там, последние недели в кабале, а Росошьев уехал до июня, оставив канцелярию отчего-то на Хомича.
Лозунг Нестора Махно, впервые высказанный Прудоном, Модест Всеславич не знал, но следовал ему четко. Пил со мной чай, листал книги, и нехотя какие-то распоряжения отдавал. Ну а поскольку побаивались его, то и особо не беспокоили. Анархия в канцелярии действительно привела к порядку, стража ходила по струнке, а писари — угодливо мне улыбались, как никак приближенный к временному тиуну человек.
Сила был с ним совершенно согласен.
— Все торопятся, — Ухтомский окунал кусочек бублика в чай, аккуратно клал размякший кусочек в рот. — А чего торопиться? Дело оно не убежит, если что и сотворили, то это уже совершено, не исправить. Время — оно обратно не течет, мой юный друг.
Вот этот философ под чай и выудил у меня почти все, что со мной произошло. Ну не совсем все, особо щекотливые моменты я не стал рассказывать, но в целом зачем-то рассказал. И про Велия, и про Курова, и даже про Злату «вспомнил», а что, к девочке память вернулась, если начнет болтать, я свою версию раньше озвучил.
Брошь, взятую в банке по дороге на службу, он повертел в руках, присмотрелся.
— Какое-то заклинание здесь хитрое, словно еще предмет должен быть.
— Не знаю, — пожал я плечами, — невесте подарю. Может, она и есть этот предмет.
— Женщина, — поднял палец канцелярский колдун, — предмет загадочный. А это — нет. Видал я уже такие штуки, они обычно наборами идут. И не обязательно только украшения, все что угодно может быть. Смоленскому князю предложи, он любит фигней страдать, глядишь, денег отсыплет.
— Нет, нехорошо это, — про историю ограбления Сила откуда-то знал, хотя почему откуда-то — от племянницы своей. — Раз девушке от матери вещь осталась, надо отдать.
