Григорович оказался отличным сыщиком — это я понял после нескольких месяцев его работы. Ему удалось выяснить все то, что я долгие годы не мог обнаружить с Милли, поэтому в его профессионализме мне сомневаться не приходилось. Он объявился на моем пороге в то же время, что и сегодня, держа в руках думоотвод. Наполнив его своими воспоминаниями, он позволил мне увидеть выжженную дотла комнату его глазом и услышать хриплый голос, который эхом отдавался у меня в ушах. Григорович разговаривал в слух сам с собой, но его слова были именно для меня, тому человеку для кого предназначались эти воспоминания.

— Мы находимся, в так называемой, “Выручай-комнате”, а точнее в том, что от нее осталось, — он сделал несколько шагов вперед. — Очень много лет эту комнату никому не удавалось открыть, так как ее магические свойства были полностью потеряны. Но, с позволения нынешнего директора, мне удалось это сделать, — он обернулся, оглядывая разрушенную стену перед собой. И тогда я подивился его находчивости и чистоте ума, все же не зря он считался лучшим в своем деле. И в правду, после стольких лет лишь он додумался самым что ни наесть, магловским способом пробить себе путь в комнату.

— По свидетельствам мистера Гарри Поттера второго мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года прямо в разгар битвы, здесь произошел страшный инцидент. Мистер Винсент Крэбб призвал заклятье “Адского пламени”, с которым не смог совладать, в результате чего, сгорел в помещении заживо. Но помимо мистера Винсента Крэбба в комнате находился мистер Грегори Гойл и мистер Драко Малфой. Оба были спасены мистером Гарри Поттером и его союзниками. Дальнейшая судьба последнего все еще не известна.

После этого Григорович пропал еще на несколько месяцев. А я остался один на один со всей этой информацией. Известие о такой ужасной смерти Винсента сильно опечалило меня. После этого меня стали посещать кошмары об Адском пламени. Яркие вспышки огненных языков, ласкающие залежи вещей. Невыносимый жар, от которого лопается кожа. Оранжевый свет, застилающий глаза и выжигающий глазницы. Громкий треск костей, после которого в воздухе чувствуется запах паленого мяса.

Я надеялся, что Пэнси умерла очень быстро. Григорович заверил меня, что обрушившийся туннель должен был мгновенно лишить ее жизни, не заставив умирать медленно и мучительно. После расчищенного завала ее изувеченное тело без мантии так никто и не смог опознать. А позднее одна из семей погибшей девушки-гриффиндорки почему-то решила, что эта их пропавшая дочь. Ее тело похоронили на одном из лондонских кладбищ под именем Демельзы Робинс. Григорович сделал предположение, что родители погибшей сделали все это намеренно. Они не пожелали проводить специальную экспертизу и на следующий же день похоронили девушку. Вероятно, это было сделано из солидарности к родителям неизвестной погибшей. Тело своей собственной дочери они так и не нашли, но решились поступить по совести, надеясь, что и с их дочерью поступили подобнейшим образом, а не бросили гореть в костре. Это означало, что с самого начала я и Милли были на верном пути, предполагая о возможном исходе. Вот только кто из нас мог подумать о столь невероятном стечении всех обстоятельств? О столь человечном поступке двух обычных маглов.

После выяснения всех обстоятельств я приходил на могилу Демельзы Робинс каждый день. Мне с трудом осознавалось, что где-то в недрах земли, в дешевом деревянном гробу лежит изуродованное тело некогда прекрасной чистокровной аристократки, которая когда-то встречала меня на пороге шикарного имения. Мне хотелось собственными руками разрыть эту могилу, переодеть бездыханное тело в то самое шифоновое платье кремового цвета, которое выгодно подчеркивало белизну ее кожи. Обуть в те самые туфли-лодочки на низком каблучке, и уложить в белоснежный гроб с красной внутренней обивкой, прямо на бутоны распустившихся роз. Эти цветы стали навсегда ассоциироваться с ее собственным запахом, который никак не хотел выветривался из моей памяти, которые я раньше совершенно не любил.

За весь этот нелегкий период, я смог позволить себе безудержно зарыдать только там. Только среди неизвестных мне могил, только над камнем с неизвестными мне именами. Я плакал, вспоминая наши веселые празднества, наши беззаботные школьные годы, наши шикарные и бессмысленные вещицы, приобретенные на деньги родителей, наши философские разговоры и размышления, наши по-детски наивные мечты и желания. Как же молоды мы были! Как богаты! Как образованы! У нас было так много и так мало. И почему же с нами случилось то, что случилось? Почему я так безудержно рыдал лишь над незнакомой могилой, на плите которой никогда не будет выбито имя “Пэнси Элоиз Паркинсон”? Почему все, что осталось от моих друзей — это горстка серого пепла?

От воспоминаний на глазах наворачиваются слезы, и мне приходится смаргивать их, вновь обращаясь к Григоровичу:

— Вы уверены, что это он?

Последний из Малфоев — тот, кто преследовал меня все эти годы, и кого я стремился найти, сейчас запечатан в этот крохотный сосуд и стоит прямо на моем столе.

— Да, — в голосе ни капли сомнений.

Григорович протягивает в мою открытую ладонь свое неоспоримое доказательство, и я вздрагиваю. Я держу руках свою когда-то подаренную драгоценность — крупный перстень из белого золота с редким голубовато-зеленым александритом. Меня прорывает в тот момент, когда я зачарованно прижимаю перстень прямо к своей груди. Я больше не сдерживаю слезы, которые жгучим потоком кататься по морщинистым щекам, падая мне на колени. Плечи сотрясают громкие рыдания, и в этот момент я чувствую, как надежда навсегда покинула мое тело. И я лихорадочно шепчу себе под нос, повторяя словно мантру:

— Он должен был тебя защищать, он должен был тебя защищать…

Мне остается лишь громко подвывать ей, утирая широкой ладонью, покрасневшие глаза и чувствуя, как сердце сжимается от удушливой боли. Мне больно, мне нестерпимо больно, и эта душевная боль даже притупляет боль моего немощного тела. Страшное осознание накатывает на меня с головой, словно огромной штормовой волной и мне кажется, что я захлебываюсь и тону в ней. Мне кажется, что меня затягивает на самое дно, у которого нет конца, словно я камень, который бесконечно падает вниз. И это все, что ему остается.

Григорович все это время молча сидит рядом, и я не могу ни обратить внимание на то, что он тоже устал. Он работал со мной столько лет, столько лет гонялся за моими призраками прошлого и, наверное, теперь он преисполнен непомерным облегчением от того, что я, наконец-то, освободился. Но освободился ли я? Теперь я думаю о том, что как только он навсегда покинет этот замок, я закроюсь в одной из своих темных комнат, лягу в кровать и уже никогда не встану снова.

— Как он умер?

Сыщик колеблется. Я понимаю, что он не хочет еще больше ранить меня, но я желаю услышать правду. Все ради того, чтобы у меня не осталось никаких сомнений.

— Немедленно говорите.

— То, что Вы видите — последствия ужасающего проклятья. Наслать его мог волшебник, безупречно знающий темную магию. Предположительно, он вполне мог быть Пожиратель смерти, Амикусом Кэрроу. По собранным мной данным, он не раз демонстрировал свои навыки боя еще во время Первой Магической войны. Тогда, подобное проклятье, уже применялось им неоднократно. Так что я больше склоняюсь к его причастию. Так же, хочу отметить, что его целью, вполне вероятно, был совершенно иной волшебник, но под удар попал именно мистер Малфой. По-другому это нападение я не могу объяснить, ведь мистер Малфой и сам был одним из Пожирателей.

— Что это было за проклятье?

— Заклинание, сжигающие внутренности проклятого — медленный и не обратимый процесс ранее использовавшийся еще в Средневековье. Им подвергались исключительно те маглы, что были напрямую причастны к сжиганию на кострах волшебниц и волшебников. Очень жестокая месть от семей погибших.

— Мерлин… Бедный, бедный Драко! Он ничем не заслужил такой участи, — из глаз вновь покатились слезы. Я знал, что если бы был в тот момент рядом, ни за что не дал бы произойти такому. Я принял бы весь удар на себя. Я спас бы его ценой своей собственной жизни, ненавистной сейчас без его присутствия рядом.