Признаюсь честно, я ни разу не слышал, чтобы моя мать так орала. Все это время я находился в камере предварительного заключения, поэтому не мог наблюдать за тем, как в яростном гневе горят ее глаза. Но от представления этой картины мне стало легко и радостно. Эта женщина предстала передо мной совершенно в другом виде, словно она действительно волновалась за меня все это время. Словно, я действительно был ей очень дорог.
Когда меня вывели из камеры, она молча стояла, взирая на меня поджав губы. И мне почему-то стало очень стыдно перед ней, хотя я не понимал за что именно. Впервые в своей жизни, я не рискнул тогда посмотреть ей в лицо, уставившись в пол. На глаза навернулись слезы, но я не понимал почему. Словно, мои воспоминания и стерлись, но чувства, которые я испытывал когда-то, так и не смогли исчезнуть вместе с ними, оставаясь где-то глубоко внутри меня. Я обнял свою мать и громко заплакал, как новорожденный.
Мы вышли из аврората уже другими. Мать крепко сжимала мою ладонь, уверенно ведя за собой. А я медленно плелся рядом, чувствуя как мое сердце наполнилось, непривычным спокойствием. Когда мы прибыли в Сторноуэйский замок было уже далеко за полночь. Нас встретили темные, безликие стены и единственный домовик — Нэйла. И именно в эту ночь я узнал, что целых два года жизни были полностью стерты с легкой руки Малфоя. То, что это был Малфой, не сомневалась и моя мать. Одержимое желание поскорее выяснить все, захватило бы меня полностью и заставило бы в ту же ночь сорваться с места и заявиться прямиком в Малфой-менор, если бы она меня не остановила. Мать позволила мне увидеть ее воспоминания для того, чтобы я осознал, в каком мире сейчас живу. И я увидел.
Гарри Поттер сразил Воландеморта второго мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года в битве за Хогвартс. Это произошло ровно в тот день, когда я оказался на побережье Коста-де-Соль-Оксиденталь. Я видел воспоминания своей матери, когда она, погибая от горя, пыталась найти мое безжизненное тело среди горы обугленных трупов. После битвы “светлая сторона” придала огню все тела погибших врагов, среди которых, числился мистер Нотт и его сын, Теодор. Их прах навсегда унес северный ветер, рассыпая в дальних краях. Пожирателям не ставили каменные плиты на могилах с высеченными строками на камне: “Любимому сыну…”, “Дорогому брату…”, “Любящему отцу…”. Нет. Их просто некому было хоронить.
Я плакал, когда видел, как обезобразила людей эта война. Как заметно исказила их лица, навсегда стирая с них всякое сострадание к побежденным. Озлобленные, покалеченные маги каждый день вершили свое правосудие. Каждый день в здании суда, Визенгамот приговаривал к казням, к пожизненным срокам, к изъятию векового нажитого имущества, не зная пощады, не зная ничего кроме непомерной ненависти. Я плакал, когда мать зачитывала мне список погибших, напечатанный в газете, и который каждый день пополнялся все новыми именами. Я плакал, когда по-настоящему осознал, что больше никогда, никогда не увижу самоуверенного наглеца Нотта, которой в лунном свете медленно выдыхает табачный дымку прямо в темноту волшебного сада. Отныне, его больше нет.
Меня сковывал страх, когда я начал потихоньку доходить до мысли о том, что, возможно, никого из моих друзей уже нет в живых. Что они лежат где-то среди огненных останков, не замеченные и брошенные гнить где-то в Запретных лесах. Винсент Крэбб, Пэнси Паркинсон и Драко Малфой. Как же я винил себя за то, что не был с ними в тот злополучный день, и это вина съедала меня изнутри.
Мать трепетно прижимала меня к своей груди и слезы лились из ее темно-карих глаз. Ни разу, за всю свою недолгую жизнь, я не видел, чтобы человек так плакал. Безутешно, почти истерически, завывая от пронизывающей боли сердца. Они гладила меня по спутанным прядям волос, то и дело приговаривая: “Теперь все будет хорошо. Теперь все будет хорошо”. Словно пыталась поверить в то, что самое страшное уже позади. А я смотрел на горящий огонь в камине и молча вслушивался в неистовые крики мертвецов, которые звучали в моей голове.
Миллисента обозвала меня трусом и предателем прямо с порога своего старинного имения. “Если ты выбрал идти до конца, то должен был бороться вместе с ними!” Она отчаянно колотила меня в грудь, сжатыми кулаками, глотая слезы. Я крепко обнимал ее, гладил по голове и шептал на ухо какую-то успокаивающую чушь, в которую уже сам и не верил, но понимал одно: вместе мы устоим, вместе сможем справиться с этой отвратительной болью утраты. Вместе сможем обрести желанную надежду, которую потеряли с момента кончины Тео.
А после у нас состоялась долгая беседа в одной из многочисленных гостиных на первом этаже дома. Среди упакованных китайских ваз династии Цинь и коробок с дорогим фамильным сервизом, ожидающих отправления во Францию. Семья Миллисенты предпочла последовать примеру Гринграсс и сбежать в Монпелье, где у них находился второй особняк. Подальше от осуждающих взглядов, шепотков за спинами и бесконечной череды судебных разбирательств, которые пытались установить их причастность к армии Темного Лорда. После каждого подобного расследования хранилище невиновных заметно пустело, а стены разрушенного Хогвартса слишком медленно восстанавливались.
Милли показала мне свои воспоминания, которые я потерял и так и не смог вновь собрать. В них, я не увидел ничего интересного, ничего из того, что на самом деле хотел бы знать. Словно мир в глазах этой девушки не имел никакого значения. Едва касаясь подола ее платьев, он незаметно проходил сквозь ее тело, сливаясь с влажным воздухом, которым она дышала. Пропадая где-то за ее спиной, прекрасно зная о том, что она никогда не оглянется, чтобы хоть раз взглянуть ему вслед. И тогда я задумался: не видел ли я мир точно так же и желал ли на самом деле замечать его? Много лет мне потребовалось после, чтобы осознать — все то довоенное время, весь мой мир сужался только до одного определенного человека.
После этой встречи мы больше не могли бездействовать и сидеть, сложа руки. В нас разгорелось желание выяснить все обстоятельства, попытаться найти пропавших. Ни в коем случае, не поддаваться унынию и верить в лучшее. Это стало неофициальным девизом, который вел нас на протяжении десяти долгих лет. Под своим решительным напором Булстроуд заставила родителей повременить и остаться в Англии хотя бы до своего совершеннолетия, надеясь на то, что все решиться в скором времени, но не решилось. Наши поиски затянулись, постепенно превращаясь в обычную рутину и встречи с нежелательными людьми. Очень много раз мы обивали пороги Министерства, пытаясь договориться о встрече с Грегори, который вместе с родителями сидел в Азкабане. И каждый раз получали решительный отказ и упрямо брошенные слова: “Пожизненное. Без права посещений”. Немного погодя нам удалось выяснить, что его обвинили в преднамеренном убийстве пяти авроров, чему мы, естественно не поверили. Как парень, едва окончивший школу, мог одолеть пять взрослых хорошо обученных волшебников? Никак. Просто от Гойлов обязательно надо было избавиться. Их надо было запереть в Азкабане, чтобы Министерство могло полностью завладеть их землями, винодельнями и поместьями. Точно так же как это им удалось проделать с Ноттами, а спустя год и с Малфоями. Война полностью развязала руки в отношении магической аристократии. Главам нынешнего магического сообщества захотелось обогатиться за счет проигравшей стороны, которая не могла сопротивляться натиску со стороны взбунтовавшейся общественности, которые все еще требовали возмездия, и наказания для каждого кто был вхож в высшее общество, кичась своим происхождением.
Трагичную судьбу Малфоев не освещали газеты, не обсуждали и не упоминали в разговорах. Для всех они навсегда стерлись из памяти, словно их никогда и не существовало. Не существовало этой внешне идеальной и благополучной семьи, света всей магической аристократии Англии, которые так любили блистать на приемах. Иногда мне даже стало казаться, что и Драко никогда не существовало. Что все это время я гонялся за призраком, за плодом своего воспаленного сознания, которое я придумал от недостатка внимания со стороны своей матери. Но нет. Стоя над открытым гробом покойной миссис Малфой, я ясно видел лицо своего возлюбленного. Юношеское лицо, которое было лишено мужской зрелости. То лицо, которое отпечаталось в моем последнем воспоминании о нем, и которое так было похоже на лицо его прекрасной матери.
