Ели и сосны над траншеей поредели, обломки деревьев дымились, источая едкую гарь. Уцелевшие солдаты уже выставили винтовки, положив их на бруствер.

Все понимали, что после авианалёта будет атака.

Приближаясь к штабу, Матти перешёл на быстрый шаг. Двигался, конечно, пригибаясь, чтобы не попасть под пулю. Шагов за пятьдесят до штаба со стороны противника разнеслось громкое и протяжное: «Аа-а-а...». Это русские шли в атаку. Этот громкий, почти торжественный крик означал для них — вперёд! Только — вперёд! Матти это хорошо знал. Он всегда неплохо относился к русским, даже с некоторыми, живущими в Суоми, дружил, но воевать ему до сих пор приходилось против них. Как-то так уж получалось. Хотя в Первую мировую он воевал с русскими вместе, в их частях против немцев.

И с той поры, с первой мировой, каждый раз, воюя против русских, испытывал скрытое чувство тревоги и досады. Как будто воевал против старых своих товарищей по фронту, окопных товарищей. Ведь несколько лет войны в русской роте не выбросишь в мусор. Это останется с человеком навсегда. Потому, наверно, он и отпустил тогда в Эстонии красного командира.

Здесь линия обороны проходила через лес. Ещё в ноябре он был густым. А теперь, через три недели войны, заметно поредел. Торчат обгорелые обломки стволов, лесные склоны разворочены воронками... От артиллерии, авиации. Только редкие деревья сохранили прежний вид.

Батальон, которым командовал майор Рейно Салмио, держал оборону уже шестой день, сменив совершенно измотанное подразделение другого полка. Все пехотные батальоны воевали в лесу, по линии обороны.

Матти знал, что везде идут тяжёлые бои. И возле Виипури, который находился километров на шестьдесят западнее, и немного на север от их позиций бои ещё тяжелее и кровавее.

Вчера погиб Мяккинен. Он воевал вместе с Маттиасом и командиром полка Пяллиненом ещё в восемнадцатом. Несмотря на трудности, всех погибших закапывали. Земля была мёрзлой, выбирали ямы — и природные, и воронки от снарядов, — и присыпали камнями, кусками льда, даже снегом, если не хватало земли.

Матти смотрел на бледное и окровавленное лицо Мяккинена, лучшего стрелка батальона, снайпера, видел его седую чёлку и побелевшие от боёв усы и чуть не заплакал. Впервые после долгих, трудных боёв и горьких, частых потерь. Матти воткнул на могиле Мяккинена корявую сухую и крепкую палку, изгибом напоминающую крест. Больше ничего не было.

В батальоне служила в большинстве молодёжь. По двадцать-двадцать пять лет. Но были и ветераны. Опытные и бывалые, они умели уйти от осколка и пули и погибали намного реже молодых.

Матти не успел добежать до штаба, как ударили батальонные пулемёты. Он сразу прыгнул к пулемётчикам. Положил свой автомат на бруствер.

Русский станковый пулемёт, из которого стреляли финские солдаты, они тоже называли максимом. Он рокотал гулко и убедительно. Били длинными очередями, очереди секли противника, и русские цепи залегли.

День был ясным, удобным для авиации, но зима есть зима. После полудня стало темнеть, и русские цепи, одетые в белые маскхалаты, стали видны плохо. А когда залегали, исчезали из поля зрения совсем. Поэтому и пулемётчики стреляли только по идущим цепям. Да и делали это только в светлое время, чтобы беречь патроны.

Пулемёт стоял на треножном станке, на полметра возвышаясь над бруствером. Это было удобно для стрельбы, но опасно. Потому его установили так, чтобы большие сугробы, с ещё не взорванными кустами можжевельника, прикрывали пулемётную точку.

Молодой солдат, угловатый крестьянин, такой же, как и он, Маттиас Хейкка из Марья-Коски, только на двадцать лет моложе, стрелял из этого пулемёта, цепко ухватив рукоятки максима.

Второй номер справа подавал ленту, пулемёт её жадно и уверенно втягивал в лентоприёмник и отстукивал свою чёткую и грозную мелодию смерти.

Матти знал этого парня, который служил в его роте. Крепкий, толковый и трудолюбивый, Ёрма Невонен был хорошим солдатом. Смелым и запасливым, исполнительным и выдержанным, несмотря на молодые свои годы. Только на войне всего этого мало. Нужно ещё одно, главное, — везение. Оно-то и определит, доживёт ли этот хороший парень до его, Маттиных, лет. Или хотя бы до конца этой войны или даже до сегодняшней ночи.

Внезапно совсем близко, метрах всего в двадцати пяти от траншеи, возникли русские в маскхалатах. То ли из-за сугробов выползли и бросились в атаку, чтобы поднять залёгшие позади свои роты. То ли решили прорвать оборону неожиданным и близким броском.

Матти срезал троих или четверых очередью, но к траншее полетели гранаты. Русские гранаты очень опасные. Без ручек, круглые, ребристые и секут насмерть метров на сто, не меньше, на ровном месте. Посильнее финских, что с деревянными ручками.

Увидев гранаты, Матти схватил за плечи Невонена и бухнулся с ним в траншею. Понял, что гранаты упадут возле бруствера снаружи. Так и получилось. Три взрыва подряд громыхнули за бруствером, резко ударив по ушам.

Матти и Невонен после взрывов тотчас вскочили и оказались в упор с противником. Невонен растерялся и замешкался, потерял драгоценные мгновения. Но опытный Матти спас положение. Сказались многолетние навыки опытного фронтовика. Мгновенно срезал всех нападавших — а их было четверо — одной очередью.

Справа и слева били финские пулемёты, били и русские, — те же максимы наступавшие несли на руках.

Но атака явно захлебнулась, и русские отошли на свои позиции.

Матти поднял раненого второго номера, велел Невонену оттащить его к санитарам. А то пока они сами придут, можно трижды умереть.

Пулемёт с треногой перевернуло, кожух максима был пробит осколками гранаты, вода из него вытекала на снег. И он, снег этот, таял и дымился от горячей воды пулемёта, разогретой до кипения огнём боя.

...Когда он вошёл наконец в штаб, была уже глубокая ночь. До этого надо было много сделать. У ротного фельдфебеля хлопот хватает, особенно после боя, когда известно, что завтра с рассветом бой возобновится. Проверить ротную траншею, блиндажи. Всех ли раненых отправили в санитарную часть. Собрать оружие, подсчитать потери личного состава и вооружения. Всё проверить, поручить, исполнить, собрать, выдать и так далее, и так без конца. И докладывать командиру роты.

В штабе батальона, лесном, видимо, прежде охотничьем, домике, сидели несколько офицеров. Штаб был хорошо замаскирован и почти по крышу в сугробах.

— А вот и наш старый Матти из Марья-Коски! Заходи, старый солдат, мой старый товарищ!

— Здравия желаю, господин полковник! А я уж забеспокоился, такая бомбёжка...

— Нет, Матти! Меня никакой бомбой не возьмёшь! — засмеялся Пяллинен.

— Слава Господу, если так! Упаси Боже от беды!

— Садись, Матти, выпей!

— Спасибо.

Матти присел. Ему налили полкружки коньяку. Среди офицеров он был один из нижних чинов. И командир батальона майор Рейно Салмио, и полковник Пекка Пяллинен были его давними окопными товарищами, об этом знали все.

Ну, и он сам был, пожалуй, лучшим из младших командиров батальона. Как говорят, опыт не пропьёшь! Однако пропить, конечно, можно всё. И это на фронте знали. Хотя и пили крепко, но перед особо трудным боем или тяжёлым маршем старались не пить даже ни глотка.

Матти залпом проглотил полкружки ароматного непривычного, но крепкого напитка. От коньяка пахло праздником.

— Нравится, Матти? — полковник улыбался.

— Хорошо! — Матти крякнул. — Жидкий, но сытный!

Все засмеялись.

— Это подарок нашего фельдмаршала, — Салмио показал на коробку с бутылками коньяка, — к празднику по всем батальонам развезли. И ещё сигареты, баранки, шоколад.

— И где им удалось добыть это в такое время!

— При желании всё можно добыть. И в любое время.

Офицеры снова засмеялись. И Матти тоже. После тяжёлого боя словно наступило облегчение. Наверно, если бы после тяжких и кровавых атак фронтовики не пили бы водку или... как в этом редком случае, коньяк... наверно, очень многие после боя, и уж наверняка после войны, сходили бы с ума. Только неизвестно, что лучше: быть убитым или тронуться умом...