...Волохову вспомнилась такая же звёздная и августовская ночь в теперь уже далёком двадцатом. Когда он со своим конным полком совершал марш через украинскую степь. Опасная могла возникнуть ситуация. Очень опасная. Но его тогда спасла осторожность, привитая ему вместе с военной наукой от генерала Маннергейма, которого вот даже сам Жуков сегодня вспомнил добрым словом. Внимательное, чуткое отношение к возможной опасности вместе со знаниями по военному искусству тщательно и методично передавал своим офицерам барон Густав. И его труды не пропали даром. Это правило стало уже чертой характера у Волохова и не раз спасало его и его людей от беды.

И тогда, в двадцатом, в степи под Каховкой, он не зря выслал полувзвод в глубокую разведку. Не зря. Терещенко с разведчиками вернулся через четыре часа, как Волохов и предполагал.

— Товарищ комполка! — Терещенко был встревожен. — Впереди серьёзные силы противника! Наверно, надо колонну сразу повернуть в сторону...

— Ты доложи обстановку, а решать буду я! — Волохов даже немного разозлился.

— Вы были правы, товарищ командир! Там кавалерийское соединение, не меньше бригады...

— Где?

— В пятнадцати верстах отсюда.

— А чего ты так волнуешься?

— Так они же на конях! И их очень много. Огромная балка вся в палатках и кострах. Мы считали, считали... В общем, не меньше двух тысяч сабель!..

— А ты не ошибся?

— Да нет, не я один. Все считали и пересчитывали.

— Они вас заметили?

— Думаю, нет...

— Что значит, «думаю»?! Ты что! Не помнишь приказа?

— Товарищ командир! Наверно, не заметили, но когда мы уходили рысью, их разъезд показался. После этого мы сразу и скрылись за бугром.

— Семенцов!

— Я, товарищ командир!

— Передай в голову колонны: остановиться. Командиров эскадронов — ко мне.

— Есть!

...Девятнадцать лет прошло с той поры, а он помнит всё, как будто это было вчера. И как провёл он тогда быструю и эффективную тактическую операцию. Отправил в качестве приманки полуэскадрон и заманил белых в засаду. Это были регулярные войска генерала Врангеля. Увидев с полсотни красных всадников, они бросились в погоню. Их понеслось раза в три больше. Всё было разыграно так, что у противника не оставалось сомнений: красные на лагерь натолкнулись совершенно случайно... Иначе бы и не получилось.

Проскакав пять-шесть вёрст, белые кавалеристы, увлечённые погоней, стремительно втянулись в отлогую балку за уходящей «приманкой»... И тогда со всех сторон ударили пулемёты...

Была такая же яркая луна. И в мертвенном полумраке августовской ночи полк Волохова положил тогда в степи больше сотни конников противника.

Немало подобных операций проводил в Первой мировой генерал Маннергейм. И его офицеры, воевавшие потом и в той, и в других войнах, широко использовали его многообразный и остроумный тактический опыт. Осторожность, одновременно с военной дерзостью, творческий поиск неожиданных военных решений, совершенное знание исторического опыта, всё это стало неотъемлемой, органической частью каждого офицера, прошедшего военную, боевую школу у генерала Маннергейма.

...Луна, роняющая свет через верхнее отверстие юрты, была очень похожа на ущербную, узкую луну той далёкой ночи двадцатого. Хотя здесь совсем другой край земли...

Рядом на низком деревянном столике стоял полевой телефон. Комбриг покрутил ручку.

— Лагутина.

— Есть, товарищ первый, — ответил телефонист.

— Слушаю, Лагутин.

— Не спишь?

— Нет, товарищ первый.

— Зайди.

— Есть.

Волохов выглянул из юрты, два часовых прохаживались поодаль.

— Скажите Белову, чтобы принёс чаю.

— Есть, товарищ комбриг!

Волохов, глядя на небо, усыпанное звёздами, с этим очень жёлтым, узким месяцем, с хрустом потянулся. Вернулся в юрту, сел. Зажёг фитиль керосиновой лампы. Пламя показалось ослепительно ярким, хотя снаружи через войлочные стены света, конечно, видно не было.

— Разрешите, товарищ комбриг?

— Да. Спасибо.

Ординарец красноармеец Белов принёс чаю. Расставил кружки, на всякий случай три штуки. Потому что комбриг редко чаёвничает один. Поставил алюминиевую миску с кусковым сахаром, уже поколотым на мелкие кусочки. Другую миску — с чёрным и белым хлебом и с брусочками масла на хлебе.

— Тушёнку открыть, товарищ комбриг?

— Не надо, Коля. Всё. Иди спать.

— Слушаюсь, товарищ комбриг! До свиданья.

— Доброй ночи, Коля.

Чай был заварен в заварном литровом фарфоровом чайнике. Чайник круглый, как шар, и белый. Кипяток — в алюминиевом трёхлитровом чайнике с длинным птичьим носом. Волохов налил себе крепкого чаю. Сел на табуретку. На прочной деревянной солдатской табуретке ему всегда было удобно сидеть. Надёжно.

— Разрешите, Денис Андреич?

Начальник штаба бригады Лагутин, крупный и широкоплечий блондин, дело своё штабное знал хорошо. Воевать умел и порядок в бригаде, да и среди штабных, держал жёстко. Потому Волохов и взял его с собой в эту бригаду. Переформированную из другой, которой до этого командовал Волохов, тоже на Востоке, но всё-таки не рядом. Расстояния-то тут немалые. В Благовещенске волоховскую прежнюю перекроили. Два батальона вошли в новую бригаду, кое-что добавлено из резерва. Необстрелянные подразделения и части разбавили опытными. Особенно командирами, воевавшими в тридцать шестом в Испании. Ну, а если — участники Гражданской или мировой, то тем паче. Лагутин был жёстким командиром и, несмотря на свои неполные тридцать, осторожным и рассудительным при принятии решений. И этим он нравился комбригу.

Лет прошло много после боев, — и мировой, и Гражданской. И Волохов изменился. Усы разбавились сединой, стали из чёрных тёмно-серыми. И не закрученными, а короткими, подрезанными. Густая шевелюра побелела наполовину.

Тёмно-зелёная генеральская гимнастёрка с красным ромбом в каждой петлице, фуражка, слегка набекрень. Он оставался таким же несгибаемым, и его гвардейский высокий рост, как прежде, выдавал его наблюдателям противника. И он вынужден был пригибаться при перебежках, при входе в низкий блиндаж. Среди царских гвардейцев почти все были такого роста. И только барон Густав — на голову выше всех...

И, как прежде, Волохов ценил в офицерах те качества, что и в гвардейской кавалерии. Смелость и товарищеская надёжность, образованность и порядочность. Так и подбирал себе командиров и в Красной армии. Но... в Красной... это получалось с трудом. Только к концу тридцатых появились обученные выпускники красных командирских школ и училищ. Их называли командирами, но не офицерами. А с воспитанием и честью дело оказалось сложнее. Таких было ещё меньше. Благородных офицеров-дворян уничтожили или выгнали после революции. Хотя война всё-таки формировала характеры, бои закаляли людей. И изменяли их. Но не всегда в лучшую сторону...

— Входи, Семён Иваныч, наливай чайку. Горячий и свежезаваренный.

— Спасибо, товарищ комбриг.

Молча выпили по кружке крепкого чая, не спеша и причмокивая. Лагутин знал, что комбриг попусту болтать не любит. Когда захочет, сам всё скажет.

Волохов отодвинул кружку, внимательно посмотрел на лампу, потом вдруг снял с неё стекло. Пальцами левой руки стряхнул с фитиля нагар, предварительно прикрутив фитиль, затем вернул стекло на место.

— Ну что, Семён, с утра, пожалуй, по коням?

— Я тоже так думаю, товарищ комбриг. Не даст наш командующий застояться нашим железным коням.

— Не даст, это точно. И хорошо. А работы много лишней... уж так на войне всегда. Только окопаешься, машины укроешь, юрты поставишь, и — снова вперёд.

— Так, Денис Андреевич!

— Начальника тыла проконтролировал? Батальоны всем обеспечены? Горючее, огнеприпасы, всё остальное?

— Так точно, товарищ комбриг! Танки заправлены, снаряды, патроны, всё в боемашинах. После ужина в батальонах выдан сухой паёк на завтра.

— Если с утра приказа в бой не будет, сухой паёк не расходовать, покормить горячим завтраком. Походные кухни не свернули?