— Когда Его святейшество счёл необходимым покинуть свою родину, Тибет, симпатии русского народа оставались на его стороне, — барону очень хотелось выразить этому человеку поддержку, — и эти симпатии не уменьшились и сегодня.
Когда лама перевёл, Маннергейм отчётливо увидел удовлетворение на лице далай-ламы.
— Разрешите, Ваше святейшество, продемонстрировать вам то, что я собираюсь вам подарить. Это пистолет браунинг... — полковник извлёк из рукоятки магазин, показал, объяснил, что пистолет заряжается сразу семью патронами. Первосвященник очень весело засмеялся...
— Мой подарок весьма прост, — добавил барон, дружелюбно улыбаясь, — сожалею, что не могу преподнести что-либо получше, ведь позади очень долгое путешествие через Азию, тысячи вёрст и множество городов, и у меня, кроме оружия, ничего не осталось. Но именно оружие, — добавил со значением полковник, — это то, что отрывают от себя последним, тем более в походе. Да и сейчас такие времена, что даже святому человеку порой требуется пистолет, а не молитва...
Далай-лама улыбался.
Помещение продолжали обкуривать благовониями, хотя не было видно, где это делалось. Только ароматный и чуть дурманящий дымчатый туман поступал откуда-то в комнату.
Маннергейм, стоя перед троном, вдыхал этот аромат, смотрел на мерцающие блики масляных светильников, на молодого лидера ламаизма, на красочные картины из свитков.
Он невольно вспоминал пройденные азиатские города и дороги, обеды у губернаторов китайских провинций и городов, и ему подумалось, что этот святой человек чем-то сильно отличается от всех, кого он встречал в этих землях. Да и от других людей тоже. Какая-то необъяснимая одухотворённость, великое спокойствие и уверенность наполняли этого человека. Казалось, он знал всё о том, что будет, наперёд.
...Небольшой караван полковника Маннергейма двигался по каменисто-песчаной местности, поросшей кустарниками. Вдали виднелись высокие белые вершины Улянь-Шаньских гор.
Филипп спокойно шагал, звонко выстукивая копытами монотонную мелодию дороги. Барон очень привык к коню, как это особенно бывает у кавалеристов. И оба были теперь удручены. Близился конец похода. Всадник это знал, а конь чувствовал. Впереди их ожидало неизбежное прощание навсегда.
Прошло уже два года, как полковник покинул Санкт-Петербург. Уже шестнадцать лет он был женат на красивой и обаятельной Настеньке Араповой. Женился ещё юным кавалергардом. Какие балы в Санкт-Петербурге! Приёмы в Зимнем дворце... Иногда он скучал по дому, по дочерям Стаей и Софи, которые теперь жили с матерью в Париже. Но больше скучал по дороге, которая звала его постоянно. У него была неуёмная, ищущая душа странника. Он любил коней и путешествия. Если возникали военные действия, он рвался туда. Военный до глубины своей души, он был исследователем и учёным, жаждущим всеобъемлющего познания мира.
Ещё в Кашгаре, когда британский генеральный консул сэр Джордж Маккартни одолжил ему очень редкий и очень полный учебник китайского языка, он вечерами и ночами, раскрывал этот фолиант на специальном, приложенном к нему столике, и скрупулёзно и глубоко изучал китайский. За два года путешествия по Азии, он свои знания усовершенствовал и по возращении довольно свободно объяснялся по-китайски. Уже знавший до этого кроме русского и финского, шведский, французский, английский, немецкий.
Исследования свои в Азии он приведёт в порядок и одним из итогов этого, научных итогов, станет «Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии», изданный в Санкт-Петербурге в 1909 году. Со многими картами-схемами.
...Филипп как будто старался не нарушать размышления всадника и шёл ровно и спокойно.
Барон вдруг вспомнил первый свой проход под Великой Китайской стеной. Не видя её прежде, он полагал, что это — могучее сооружение, но... стена его разочаровала. Она не показалась ему великой. Это оказался «незначительный глиняный вал», как он сам потом напишет, с редкими башнями. Конечно, когда-то, да и сейчас конница просто так эту стену не преодолеет. Но остановить войско? Пожалуй, и китайцы на неё теперь не рассчитывают.
Вспомнил, сколько неприятностей было с его двумя паспортами — финским и русским. В пекинской газете написали заметку, где автор задавал вопрос: кто же он в действительности, этот иностранец, «фен-куо», финский господин, который фотографирует мосты и перевалы, наносит на карты дороги, замеряет высоты и, как правило, останавливается в местах, важных с военной точки зрения...
Несколько раз он со своими маленькими караванами переходил Тянь-Шань. Зимой за пару недель проходил в мороз по триста-четыреста вёрст через высочайшие горы. Жгучий высокогорный ветер как будто пронизывал даже тёплые одежды, пытаясь преодолеть упорных караванщиков, стараясь сбросить их в пропасть с оледенелых троп.
Но ничто не могло остановить Маннергейма. Ни мороз, ни злые чужие ветра, ни заоблачные высоты, ни ледяная пустыня, ни страх. Этот человек как будто и не знал страха. Нет, он знал, он чувствовал, он переживал. Но хорошо умел управлять собой. Может быть, в совершенстве. И это потом помогало ему успешно выигрывать и военные, и политические битвы.
И ещё то, что он почувствовал в себе этот высокий свет, который нисходит на тех, великих и избранных, которым предопределено свыше принести этот свет людям, народам. В виде свободы, победы, освобождения, добра, процветания. Такое даётся немногим. Но они рождаются среди людей. И к ним приходит озарение, и они находят истину и приносят народам освобождение и победы.
И эти победы Маннергейма во многом изменили ход истории. И теперь уже всем видно, что в лучшую сторону.
...Об итогах своего исследования Азии полковник Маннергейм докладывал лично Его величеству.
Он стоял напротив императора в его кабинете в Зимнем дворце и увлечённо рассказывал:
— Эти люди, Ваше величество, трудолюбивы и изобретательны, но военные мандарины западных пограничных с Россией районов, то есть подавляющее большинство из них, армией, по сути, не занимаются, вооружение слабое, некомплектное. Солдаты тоже плохо подготовлены. Потому что — опиум. Многие поражены этим пороком. Но ближе к центрам провинций картина начинает меняться...
— Каков в основном возраст этих военачальников, господин барон, да и районных правителей?
— Все, почти все очень старые, Ваше величество. Шестьдесят, семьдесят, даже под восемьдесят лет. Очень держатся за свои места.
Царь слушал внимательно. Спокойное лицо, с прилежно расчёсанными усами и бородой, в строгом мундире защитного цвета, без наград и аксельбантов. Свободные шаровары были заправлены в мягкие сапоги, тонкой шевровой кожи. Он тоже стоял напротив Маннергейма, левая рука была опущена, правой он слегка держался большим пальцем за поясной ремень.
— Интересно, господин барон... похвально. Весьма похвально.
— Рад служить Отечеству, Ваше величество!
Император принял дар далай-ламы, как полагается, на вытянутые руки.
Полковник продолжал говорить. Царь слушал его, и барону неожиданно показалось, что опасность уже зреет вокруг этого человека. Он удивился, но определённо почувствовал тревогу в светлом полумраке императорского кабинета. Он продолжал рассказывать царю. Он внимательно смотрел на этого довольно скромного человека, с аккуратной бородкой и усами, и испытывал необъяснимую симпатию к императору.
Величие и могущество ещё сияли вокруг. Но едва заметная, глубоко скрытая незащищённость уже проглядывала в глазах государя.
После минутной паузы царь сказал Маннергейму, что поручение, которое полковник выполнял в Азии, — случай редкий.
— Ваш труд, не сомневаюсь, будет крайне полезен генеральному штабу нашей армии, — добавил император, — и не только сегодня. Но и в будущие времена. И не жалейте, барон, что на два года вы были отделены от кавалерии, от гвардейской службы. Это вы ещё наверстаете. А такой поход в Азию выпадает очень немногим.
Это были последние слова государя-императора на аудиенции Маннергейму, которая незаметно для обоих продлилась на целый час дольше отпущенного на это времени.
