Владимир Георгиевич! Я понимаю ваше бессилие что-либо самостоятельно предпринимать в плане разработки ваших оперативных сведений. И общая полиция, и наша жандармерия со своими охранными отделениями задыхается от непосильного объема работы, которую ежеминутно подкидывают революционеры и националисты всех мастей. Штаты – мизерные: на отделение один-два офицера, двое-трое гражданских служащих. Бюджеты копеечные, нет денег на филеров наружного наблюдения, на секретных сотрудников, тем более – на агентуру! Две-три бумаги, сброшенные мною с самыми грозными визами, потонут в общей массе дел. Однако, получив информацию, государственный чиновник не имеет права предать ее забвению под угрозой обвинения – от халатности до государственной измены! Что будем делать? Как всегда, ограничимся полумерами?

Я дам команду задержать Гюль Падишаха, но предварительно сделаю запрос в Хорасан на предмет выдачи ему Российским консульством паспорта. Пока это все. Поберегите своих доверенных лиц. Если их донесения попадут в руки охранных отделений, агенты будут для вас потеряны.

Я приложу все силы к созданию в Закаспии не только отделения военной разведки и контрразведки, но отделения Особого отдела с полномочиями работы с зарубежной агентурой. Продолжайте работу по накоплению информации, но помните: вы не имеете полномочий на самостоятельную реализацию разведдонесений.

Шостак вернулся в свое кресло, еще раз глотнул воды и продолжал:

– Само по себе создание нового подразделения не решит проблему. Как говорится, «никакие стены не спасут, если за ними у тебя не будет верных и преданных друзей»! Нужны не просто толковые грамотные офицеры. Нужны высокие мастера своего дела, способные работать в местных условиях, знать тюркские языки, фарси, английский. Суметь вписаться в нашу пеструю многонациональную толпу. Чтить и не нарушать тысячелетиями сложившиеся народные обычаи. Уважать чужую культуру. Владимир Георгиевич! Открою секрет: два месяца назад, в июне сего года, военный министр Сухомлинов утвердил «Положение о контрразведывательных органах» и «Инструкцию начальникам контрразведывательных органов». Осталось дело за малым: Государственная дума должна утвердить бюджет и новые штаты с расписанием должностей согласно чинам. Когда это будет? Через месяц? Через год? Нам сегодня Россию защищать нужно!

Господин подполковник! Вы в состоянии сформировать команду честных, преданных России профессионалов? Я найду и средства, и способ временно легализовать это подразделение. Вот мой приказ. Абсолютно секретно. Только для нас с вами. Задача максимум – положить конец деятельности иностранных разведок на территории Закаспийской области, выявить и предать суду военных трибуналов агентов иностранных разведок, в первую очередь из числа чиновников гражданских ведомств, администрации железной дороги, общей полиции, жандармерии. Задача минимум: отработать группу Гюль Падишаха на информационном уровне до химической чистоты. Дискредитировать ее, в крайней необходимости уничтожить. Лучше без огласки. Хуже – силами лиц магометанского происхождения, но иной конфессии. Начинайте работать уже сегодня. Для вашего доклада я всегда свободен.

Предостережение: не дразните Ростова-Малыгина. Ничем, никогда не проявите себя при посторонних в новом качестве. У всех работы по горло. Надо заставить их работать.

Задание на завтра. Вызовите ко мне на совещание к восьми утра командиров 1-го Таманского казачьего конного полка и Туркменского конно-иррегулярного полка милиции во главе с командиром бригады пограничной стражи генерал-майором Ковалевым. Ростова-Малыгина я приглашу сам. Пока все!

– Будет исполнено! – Дзебоев коротко козырнул.

Шостак сделал шаг к выходу, но вдруг круто повернулся:

– Владимир Георгиевич! Неужели вы считаете Ростова-Малыгина виновным в том, что произошло в 1905-м в Дигара? Вы знаете, наши с вами судьбы похожи. У меня в Клину сожгли летний дом. Так, дачку. Но при этом погибла родная сестра. Вся Россия полыхала, а Кавказ в особенности. Не мог, физически не мог Ростов-Малыгин из Владикавказа поспеть в Дигара. А сегодня он уже просто очень пожилой человек. Придется работать с тем, кто есть. Я не уполномочен распоряжаться такими кадрами, на это воля государя императора!

12 сентября 1911 года. Асхабад.

Перед этим человеком в шелковом бухарском халате, обутым в обыкновенные стоптанные кожаные чарыки, но в дорогой белоснежной кашемировой чалме паломника, дважды совершившего хадж в Мекку, почтительно расступались люди – столько величия было во всем облике белобородого старца. Торговцы, покупатели, праздношатающиеся, заполнившие в этот ранний час Текинский базар, шепотом называли его имя – Гюль Падишах Сейид[1].

Немногие русские, пришедшие в этот ранний час за покупками, как и все, с любопытством рассматривали пришедшего.

«Святой, святой!» – летел шепоток по персидским рядам.

«Колдун! Порхан!» – женщины-туркменки прятали от хаджи своих непоседливых детей и внуков.

Хаджи шел, опираясь на высокий крепкий посох левой рукой, а правой благословляя подходивших к нему торговцев и караван-баши[2] – в основном персов, бросавших медные и серебряные монеты в пустые тыквенные фляги мюридов, сопровождавших своего учителя.

Гюль Падишах поднялся на второй этаж просторной крытой веранды караван-сарая[3], в той его части, где обыкновенно останавливались персидские купцы. Мюриды[4] разули своего учителя, суетливый хозяин чайханы лично взбил и разложил на афганском ковре китайские пуховые подушки, раздул кальян, подал для омовения рук серебряную чашу с водой, в которой плавали дольки лимона и розовые лепестки.

В этой чайхане было прохладно. Пахло мокрым деревом только что вымытых полов, дымком из самовара и дынями, золотыми горками сложенными по всему базару, напрочь забивающими своим ароматом запахи верблюжьих дворов.

Через минуту белая льняная русская скатерть, разостланная на ковре, была уставлена китайскими фарфоровыми пиалами и чайниками, мисками с очищенными фундуком, фисташками, кишмишем и курагой. Хлопок в ладоши – и в центре достархана появилось большое голубое блюдо, полное плова. Горка полупрозрачного риса оттенялась оранжевыми соломинками моркови, а ее белоснежная вершина была увенчана нежнейшими жареными кусочками баранины. Запах плова затмил все остальные!

Сотрапезником и собеседником Гюль Падишаха был сам владелец караван-сарая – Ширин Искандер Искандер-оглы, попросту Искандер Ширинов.

Произнесены традиционные приветствия и благие пожелания, заданы приличествующие вопросы о делах и здоровье присутствующих, их родных и близких.

Все время обеда чайханщик Алихан простоял в полупоклоне с полотенцем на левой руке и в десятке шагов от достархана. Слышать он мог только отдельные фразы самого общего характера – несколько слов благодарственной молитвы, невинный шутливый анекдот на тему жадности бухарских мулл, рассказанный Шириновым, да его нарочито громкие слова благодарности за высокую честь, оказанную простому смертному святым хаджи.

Но от взгляда чайханщика из-под опущенных ресниц не могла укрыться мимика беседующих. Алихан не мог видеть артикуляцию губ Искандер-оглы, но уста Гюль Падишаха читал, словно свою любимую раскрытую книгу «Шах-Наме» на языке бессмертного Фирдоуси.

Владелец караван-сарая был растерян. Он никак не ожидал, что его незваным гостем будет сам Сейид Гюль Падишах. Знающие люди говорили, что в Северном Иране у него тысячи мюридов, эмиры Хорасана считают за честь прикоснуться к его халату, сам шах-ин-шах принимает Гюль Падишаха в Зеркальном зале своего дворца!

– Как здоровье Его величества эмира Бухары? – спросил высокого гостя Искандер-оглы и тут же пожалел о заданном вопросе.