Прикопетдагские равнины российского Закаспия вот уже семнадцать лет оглашаются не только стуком копыт ахалтекинских скакунов. Мощным бархатным басом путиловские локомотивы встречают и провожают каждую железнодорожную станцию на своем пути, веселыми свистками и шипением сбрасываемого пара сгоняют с рельсов забредшего порой верблюда, а то и беспризорную корову.

Вот и сейчас машинист, не щадя давления, дает гудок, потом еще один, еще и еще. К гудку присоединяется свисток: Туу! Ту-ту! Фью! Фью! Фью! Туу!

В вагонах оживление.

– Что, уже Геок-Тепе?

– Не может быть, до Геок-Тепе не меньше сорока минут!

– Да машинист, каналья, наверное, тоже принял! Душа музыки запросила!

– Господа! Господа! Смотрите – текинцы!

Пассажиры облепили раскрытые окна правого борта.

Десяток всадников с урканьем и посвистом летели на рыжих конях, обгоняя поезд. Полы красных шелковых халатов приподняты и заправлены под кушаки. На головах – маленькие круглые тюбетейки. В седлах – подростки, почти мальчишки. Минут десять-пятнадцать текинцы сопровождают поезд, показывая замысловатые трюки: то кто-то вставал на седло во весь рост, то вдруг исчезал на несколько секунд за правым боком лошади, а потом появлялся в седле как ни в чем не бывало, то срывал на всем скаку желтую кисть еще цветущего мышиного горошка.

Текинцы гикали, кричали: «Ур! Ур!». Пассажиры от души рукоплескали. Паровоз дал длинный прощальный гудок, набирал скорость. Всадники придерживали коней, отстали. Пассажиры возвратились на свои места.

Третий класс гудит песнями. За дорогу успеют надоесть и «Из-за острова на стрежень», и «Сидел Ермак, объятый думой», но все еще в великом почете были песни недавней Русско-японской войны: «Тоска по Родине», «На сопках Маньч-журии».

Плацкарт битком набит разношерстным людом. Здесь трудовой фабричный народ, рабочие-железнодорожники, военные рядового состава, но в основном крестьяне-переселенцы. Все стремятся в Закаспий, как ветхозаветные беженцы из Египта в Землю обетованную. Все надеются на лучшую жизнь, на счастливую долю. Может, у кого-то и сложится.

На сундучках и фанерных чемоданчиках, устланных газетами – от «Санкт-Петербургских ведомостей» до владикавказского «Терека» и закаспийского «Асхабада», – разложена нехитрая закуска: огурцы, помидоры, зеленый лук, свежая брынза, редиска, початки вареной кукурузы, черный хлеб. Разливается по кружечкам вино столовое номер три, водочка закусывается каспийской копченой селедкой-заломом, заедается вареной картошкой, щедро политой новым, еще не знакомым русским людям, хлопковым маслом. Проводник не успевает разносить кипяток. Здесь пьют чай и те, кто в России его и не пробовал.

Разговоры простые: о новом для переселенцах климате, о продуктивных культурах, нравах местного населения, норове администрации, правах, налогах, льготах, ссудах.

– Как? Просто, без отдачи целых сто рублей могу получить на постройку дома?

– Не на человека, на семью. И не просто так, но в случае, ежели задумаешь вернуться назад, в Россию, то будешь обязан вернуть эти деньги.

– Здорово. В России в деревне на сто рублей не дом, дворец построить можно. Я лучше денежки придержу, а дом и так построю, лучше, чем в деревне. Здесь камня и глины – прорва. Были бы руки! Ба! Так надо Ваньку нашего срочно женить! Две семьи – две «Катеньки»!

Мелкие коммивояжеры, чиновники, трудовая интеллигенция во втором классе. Здесь разговоры иные, о собственных делах предпочитают помалкивать. Темы самые занудливые: политика, мир, война, коррупция, взятки, Романовы, Столыпин, Георг Пятый, Франц Иосиф, Вильгельм Второй, Кшесинская, Толстой, et cetera…

Вагон первого класса встречает пассажиров запахом духов «Букет императрицы», горячего кофе, шоколада, дымком дорогих папирос «Герцеговина Флор».

Открывая из тамбура тугую дверь в вагон-ресторан, Александр Георгиевич Кудашев столкнулся со стремительно выходившим совсем еще юным прапорщиком от инфантерии. Резкая боль молнией пронизала левую, прострелянную с переломом кости, руку. Всего лишь на мгновение Кудашев не смог сдержать гримасу боли.

Прапорщик искренне огорчился:

– Господин поручик! Я не хотел, я не нарочно, прошу извинить!

Молодой офицер по-штабному щелкнул каблуками, представился: прапорщик Васильев. Первый железнодорожный батальон. Комвзвода. Кизил-Арват.

Прапорщик, раз взглянув Кудашеву в лицо, как завороженный, не мог оторвать взгляда от его алых нашивок за перенесенные ранения и наград – двух солдатских знаков креста Святого Георгия, вроде бы не соответствующих офицерским погонам поручика, и медали «Русско-японская война 1904–1905 годов».

Кудашев молча кивнул головой, приложил к козырьку фуражки правую руку. Вошел в ресторан.

Много света. Пол покрыт текинскими коврами. На окнах – кружевные белые занавески. Буфет, стойка красного дерева, полированная бронза пивного насоса. На полках стояла батарея вин и коньяков. Слышна польская речь:

– Буфетчик! Шампань! Прендко, пся крев!

За столиком сидели три подпоручика. На стене вагона – три фуражки. Белые тульи – с малой кокардой, бордовые околыши – с цифрой «семь». Двое – спинами к Кудашеву, третий – лицом. На его кителе красовался юбилейный знак «100 лет конвойной стражи». Понятно: седьмая команда Туркестанской конвойной стражи. Гуляет «ссыльная», вечно всем недовольная польская шляхта. И прапорщик Васильев, похоже, из их компании.

В другом конце ресторана за столиком сидели две дамы – одна постарше и другая – помоложе, совсем девица. Одеты для провинции более чем прилично, скромно, но со вкусом, обе в темном, почти без драгоценностей. У дамы постарше – только обручальное кольцо, у ее спутницы – тонкое колечко с крохотным камешком – бирюзой, в ушах – такие же сережки. Без шляп, без платков. У девушки – гладкая, без пробора, гимназическая прическа, тугой узел каштановых волос на затылке связан в бант черной шелковой лентой. Их завтрак – по чашке шоколада и по стакану армянского мацони с коричневой пенкой на белоснежной глади кислого молока.

Кудашев присел за свободный столик. Заказ подошедшему официанту был прост:

– Мне, как и дамам, шоколад, мацони, французскую булочку и коробку «Герцеговины Флор».

Через минуту завтрак был подан. Прохладное суфле кислого молока «по-армянски» – мацони – напомнило детство. Когда-то семья Кудашевых снимала комнату по соседству с купеческим домом Айвазовых, торговавших всем, чем только можно – от аргамаков до мацони. Чашка шоколада и папироса – атрибуты роскошной жизни – эти вещи в маньчжурском плену и присниться не могли.

Блюдце с пустым стаканом от мацони убрано официантом. На салфетку встала запечатанная золотой фольгой бутылка шампанского «брют» – «Вдова Клико» – пять рублей ассигнациями.

– Я не заказывал.

– Вам презент от польских офицеров!

Кудашев промолчал. В России есть поляки, но нет «польских» офицеров. Про себя отметил: эти «пшепатриоты» к офицерским погонам русской армии рвутся рьяно. А были ли шляхтичи под Мукденом?!

Паны явно нарывались на скандал. Сейчас начнется: «Пше просим пана поручника поддержать тост за велику и державну Речь Посполитую!». Потом начнут петь «Еще Польска не сгинела». Попойка обязательно закончится пьяной дракой и военно-полевой комендатурой. Пора уходить, покурить можно и в купе.

Встал, оставил на столике рубль серебром для официанта. Не прикоснулся к шампанскому. Стараясь не смотреть на поляков, надел фуражку и шагнул к выходу.

Услышанное остановило Кудашева:

– Шампань – не просто вино, это нектар любви, достойный богов! Ни Афродита, ни сам Дионис не пробовали этого золотого напитка. Польские офицеры преклоняются пред красотою русских панн и уже в третий раз пьют за их здоровье! Выпейте и вы вместе с нами!