– Начну с себя, раз уж предложила, – сказала Марина, выпрямившись на сиденье дивана и заложив светлые пряди за уши. От этого она стала похожа на девушку-подростка, отвечающую урок строгому преподавателю. – Среди нас я белая ворона, потому что не занимаюсь прозой, а пишу стихи. Моя страсть – поэзия. Когда-то мне привили любовь к английской классике: Уильяму Блейку, Китсу, Бёрнсу, Киплингу… Недавно я открыла для себя Джеффри Чосера, Верлена и Томаса Элиота. Теперь я учусь и совершенствуюсь, чтобы создать хотя бы несколько строк, которые могут встать в один ряд с произведениями великих.
Я был бы не против слушать её мелодичный голос часами, но она кратко высказалась и откинулась на спинку дивана, давая слово следующему оратору.
Следующей была Глория. Обнажив в улыбке крупные зубы и проведя рукой по бритому черепу, она с апломбом произнесла:
– Я пишу романы, действие которых происходит в исторических декорациях. Нахожу реальные упоминания о произошедших событиях, работаю с фактами…
Её речь насмешливым фырканьем прервал Вебстер. Он сидел в низком кресле с прорвавшейся обивкой, вытянув короткие ноги и с видимым удовольствием потягивая арманьяк. Глория тут же умолкла и с угрозой уставилась не него, поджав губы. Её тонкие брови синхронно прогнулись, глаза сузились, отчего она стала похожа на разгневанного китайского божка. Вебстер, распахнув в притворном ужасе глаза, поставил бокал на стол, поднял плечи и накрыл голову раскрытыми ладонями, всей своей позой демонстрируя смирение и давая немое обещание больше не прерывать её. В этой беззвучной интерлюдии проскользнула грубоватая ласка давних приятелей.
Раздувая аристократичные ноздри, Глория смерила его уничижительным взглядом и продолжила с нажимом:
– В общем, я пишу исторические романы. Реконструирую события, иногда обогащаю жанр детективной или любовной линией, чтобы не скучно было. Но основу моих произведений, конечно, составляют факты, только факты. Я очень щепетильно к этому отношусь, что бы ни говорили некоторые, – и она обратила бдительный взор на Вебстера.
Тот, с показным смирением глядя в сторону, многозначительно произнёс:
– Никаких сомнений, дорогая, никаких! – и тут же с похвальным проворством уклонился от диванной подушки, пущенной меткой рукой.
К тому времени я уже порядочно набрался. Убаюкивающий шелест дождя за окнами и жар камина сделали своё дело. Я опьянел и согрелся, напротив меня сидела ясноглазая Марина, и её необыкновенное платье мягко переливалось отблесками каминного огня и света ламп, рассредоточенных по гостиной. Мысли о том, что же я отвечу на вопрос о своём так называемом творчестве, перестали меня тревожить, но теперь вместо того, чтобы признаться в случайном появлении на пороге этого дома, я принял решение сделать вид, что я такой же, как и они. Непризнанный и… как они там говорили… непризнанный и неиздаваемый писатель. И как только я это решил, изобретательная ложь сама собой сложилась в моей голове и легко вскочила на язык, а затем выпорхнула изо рта, изумив меня своей чёткой формой, не лишённой даже некоторого изящества.
– Я работаю с крупной прозой. Утопии, триллеры, фантастические новеллы, – непринуждённо сказал я, когда до меня дошла очередь. – В настоящее время работаю над большим романом в жанре магического реализма. Называется «Монастырь кающихся Магдалин». Уже закончил первую часть.
Вебстер критически посмотрел на меня, будто распознал моё враньё, и тут же отвернулся, а я продолжал сидеть с серьёзным видом, ожидая дальнейших расспросов. Но никто ни о чём не спрашивал, только Марина придвинулась ко мне чуть ближе, так, что я ощутил слабый аромат её духов. Я успел уловить корицу, апельсиновую цедру и что-то ещё, какой-то невероятно знакомый запах из детства, похожий на тот, что окутывает дом перед празднованием Рождества: то ли аромат глинтвейна и пряников; то ли ожидания счастья и новой надежды – даров, которые приносят седые волхвы. Разгладив складки платья на худеньких коленях, Марина поинтересовалась:
– Грегори, а вы уверены, что вам нужно именно к нам? Что мы для вас необходимы?
Сказать по правде, я немного опешил от этих её слов. Мой затуманенный Вебстеровым пойлом разум сообщил, что таким образом Марина мягко указывает мне на дверь. От обиды и разочарования я не сразу сообразил, что сказать в ответ, но она, внимательно посмотрев мне в глаза, быстро заговорила извиняющимся тоном:
– Ох, ну что вы, я совсем не то имела в виду! Просто я сделала вывод из ваших слов, что вы серьёзный автор. Наверняка вам хочется публиковаться, может, у вас даже подписан договор с литературным агентом. А мы… понимаете, мы совсем не стремимся к известности. В какой-то момент мы все отказались от участия в этой гонке за коммерческим успехом. Каждый из нас по своим причинам.
– Жажда коммерческого признания губит творческий потенциал личности! – внезапно объявил Томас, уставясь на меня мутным, но доброжелательным взглядом. Поделившись этой сомнительной сентенцией, он прикрыл глаза и снова погрузился в свой внутренний мир, расцвеченный алкогольными парами.
– Именно нежелание следовать требованиям рынка, отказ от потворства системе потребления и сплотили нас, сделали единомышленниками. Ассоциацию непризнанных и неиздаваемых писателей придумал Вебстер, а Томас поместил объявление о нашем собрании в социальных сетях. Но примкнули к нам только вы один! И мы очень рады этому, – тут Марина улыбнулась мне так искренне и сердечно, будто всё это сборище затевалось исключительно для встречи со мной. – Понимаете… я опасаюсь, что искушённому литератору формат наших собраний покажется дилетантским и скучным.
– Нет, нет, что вы, Марина! Я никогда ещё не был среди такого количества талантливых людей! А каждый из вас, вне всяких сомнений, является одарённым, неординарным автором. Просто дорога к успеху у всех разная. Да и само это понятие – тоже спорно. А то, что вы не одержимы тягой к материальным благам, так это только делает вам честь. Среди стяжателей с пухлыми портфелями, сытомордых чиновников, толстобрюхих инвесторов и карьеристов, несущихся, выпучив глаза, за каждым долларом, вы все – последний оплот бессребреничества! Вы те, кто не разменял свои идеалы в угоду извращённым вкусам общества! Те, кто стоит на страже…
…Я совсем разошёлся. Арманьяк Вебстера нёс меня на волнах красноречия, как ураганный ветер утлое судно с хохочущим капитаном, бросившим штурвал в объявшем его безумии. Глядя Марине в глаза, я провозглашал, как манифест, тезисы своей витиеватой мысли, салютуя всем присутствующим вновь наполненным бокалом. Я приглашал их разорвать хрупкие связи с порочным внешним миром и окончательно отринуть его влияние на каждого из нас. Сейчас уже не вспомню наверняка, но, кажется, я даже порывался организовать телефонный звонок в Конгресс, чтобы официально зарегистрировать новую самопровозглашённую республику Свободы и Радости Творчества.
Во время своей безумной речи я смотрел только на Марину, видел только её смеющиеся, подбадривающие, поощряющие глаза. Мне страстно хотелось предстать перед ней блистательным, неистощимым оратором, отстаивающим идеалы и ценности, одинаково значимые для нас обоих. И да! Видели бы вы, как она смотрела на меня! Не думаю даже, что автор Геттисбергской речи когда-либо удостаивался подобного внимания.
Вскоре я выдохся и понял, что на меня смотрит не только Марина. Все присутствующие: и Вебстер, и Глория, и даже протрезвевший Томас, наблюдающий за мной с бодрым любопытством – все они смотрели на меня, распахнув глаза. Спустя примерно минуту, когда я уже готов был провалиться от стыда, Глория подняла пухлые ладошки и произвела медленные основательные хлопки. Тут же к ней присоединились Томас и Марина, аплодируя моему красноречию, только Вебстер остался неподвижным, он по-прежнему сидел в кресле, вытянув ноги и скептически на всех поглядывая.
Успех окрылил меня. Эти люди больше не казались странными чудаками, напротив, в тот вечер они представлялись мне единомышленниками, соратниками в борьбе против несовершенств мироустройства. Под агрессивными парами подозрительного алкоголя, который мне продолжал подливать Вебстер, я на время забыл о постоянных скандалах с Дженнифер, о потерянной любви и пришедшей ей на смену обоюдной ненависти, о необходимости возвращаться туда, где меня ждала чужая и грубая женщина, радующаяся каждому моему промаху, выискивающая в каждом моём действии повод объявить меня неудачником.
