Я согласно кивнул, хоть и не сомневался, что утонувший Иеремия Мэтьюз привиделся мисс Лоддиджс в кошмарном сне, отчасти порожденном этой таинственной записью в дневнике, признаться, возбудившей и мое любопытство.

– «Они ищут Сокровище». Звучит так, будто Иеремия ожидает, что вам либо вашему отцу известно, о чем идет речь… Быть может, вы говорили об этом сокровище до его отъезда?

Мисс Лоддиджс ненадолго задумалась.

– Помнится, когда Эндрю Мэтьюз виделся с отцом перед своей последней экспедицией, они беседовали о старых легендах, в которых упоминается королевская сокровищница, сокрытая в перуанских горах, однако ни тот ни другой в ее существование, по-моему, не верили. Других упоминаний о сокровищах в дневнике Иеремии не нашлось, но… может быть, во время экспедиции он обнаружил нечто, из-за чего был убит? Отец жаловался, что недосчитался ряда предметов, перечисленных в реестре, но каких именно – мне неизвестно.

– Легендарное перуанское сокровище, – пробормотал я. – Что ж, с интересом прочту дневник и, надеюсь, найду в нем что-либо, способное пролить свет на эту загадку.

Уж в этих словах действительно не было ни капли притворства!

– Благодарю вас, мистер По.

– Для меня честь оказать вам помощь.

Последовавшее за этим неловкое молчание грозило затянуться, но, к счастью, я вовремя вспомнил о просьбе Сисси.

– Моя жена интересуется, не захотите ли вы завтра прогуляться с нами по городу? У нас в Филадельфии есть на что посмотреть. Она надеется, это поможет вам на время отвлечься от скорби.

Мисс Лоддиджс невесело кивнула.

– Очень любезно с ее стороны. Да, пожалуй, это было бы кстати.

– Вот и прекрасно. Вирджиния будет рада. Не встретиться ли нам у нас дома – скажем, в час дня?

– Буду вовремя. И знаете… – Тут она ненадолго умолкла, а затем не без робости добавила: – Знаете, пока я еще здесь в Америке, мне бы хотелось кое-что сделать.

– Разумеется, я помогу вам всем, чем сумею.

– Мне очень хотелось бы увидеть стаю странствующих голубей[15].

Поначалу подобная просьба показалась мне странной, однако в следующий же миг я понял, какое впечатление может произвести столь грандиозное зрелище на орнитолога-любителя из Лондона. Правда, я даже не подозревал, где искать этих птиц, но уж кто-кто, а отец Кин знал это наверняка.

– Сегодня я навещу одного друга, который наверняка способен в этом помочь.

– Чудесно, – с улыбкой сказала мисс Лоддиджс. – Я знаю, вам все удастся. Все-все.

В эту минуту она казалась маленькой девочкой, свято верящей в сверхъестественное всемогущество отца, и я в полной мере почувствовал, сколь тяжело бремя подобной веры.

– Я сделаю все, что в моих силах. Но ничего более обещать не могу.

С этим я и покинул миниатюрный тропический рай и отправился к отцу Кину в надежде убедить друга взяться за странное расследование, начавшееся при подстрекательстве покойного ручного ворона мистера Чарльза Диккенса, этого зловредного дьявола Хвата, вместе со мной.

Вторник, 12 марта 1844 г.

Мисс Лоддиджс замерла на месте, устремив взгляд кверху и начисто позабыв о пешеходах, вынужденных огибать ее по краю панели, и, вопреки безупречному филадельфийскому воспитанию, таращившихся на нее без зазрения совести. Что ж, откровенно говоря, наряд ее был более чем поразителен. Дабы уберечься от холода, заезжая леди облачилась в яркий лазоревый шерстяной плащ из четырех весьма просторных слоев, каждый из коих был окаймлен нарциссово-желтой оторочкой. Аляповатость сего наряда подчеркивал шелковый капор – также лазоревый, украшенный множеством искусственных цветов, к некоторым из коих приникли клювиками несколько чучел колибри. Приметив, сколь эксцентрично выглядит одеяние мисс Лоддиджс в сравнении с нашими куда более консервативными костюмами, я с самым невинным видом осведомился, не являет ли оно собою образчик последней лондонской моды. Опасаясь, как бы мое замечание не обидело гостью, Сисси поспешила вмешаться, однако мисс Лоддиджс оно лишь позабавило.

– Нет-нет, это мое собственное творение. Когда у меня нет птиц для работы, я часто шью одежду. Надо заметить, таксидермия вдохновляет меня и в этом – ведь что может быть прекраснее изящного оперения птицы, сотворенного самой Природой?

– Как чудесно иметь подобный дар, – с легкой усмешкой сказала жена, сама – портниха отнюдь не из последних. – Многие попросту покупают все, что ни объявят модным дамские журналы.

– Возможно, – пробормотала мисс Лоддиджс, по-прежнему глядя вверх. – Великолепный орел, – наконец пояснила она. – Он совершенен и обликом и статью. Воистину, его следовало бы поместить не снаружи, а в стенах музея.

Проследив за направлением ее взгляда, я обнаружил, что речь идет о резном деревянном орле, водруженном над входом в Пенсильванскую академию изящных искусств[16].

– Ах, в самом деле. Работа Уильяма Раша[17], исключительно талантливого художника. По-моему, одна из самых выдающихся его работ – распятие, выполненное в натуральную величину и установленное в Церкви Святого Августина. Вероятно, время взглянуть на него у нас еще будет: именно там, в церкви, мы завтра встретимся с моим другом, отцом Кином, после того как он завершит занятия с учениками. Он знает, где мы сможем увидеть стаю странствующих голубей.

Услышав об этом, мисс Лоддиджс мигом развернулась ко мне и засияла от радости.

– Чудесно! Я так давно мечтала полюбоваться на них!

– Прошу, не забывайте: это все-таки не наверняка, – предостерег я. – Никто не в силах предсказать полет птиц с абсолютной точностью.

Мисс Лоддиджс, удивленно, словно не веря моим словам, вскинула брови.

– Да, разумеется, я понимаю. Но если я хоть издали увижу, как стая странствующих голубей затмевает небо, это уже кое-что. Спасибо, мистер По. Я бесконечно рада, что познакомилась с вами, – торжественно объявила она. – Но не войти ли нам внутрь?

С этими словами наша гостья, не дожидаясь ответных любезностей, устремилась к дверям.

Почти два часа исследовали мы Академию, обитель лучшей коллекции произведений искусства во всей стране, в коей были представлены работы европейских мастеров и современных американских художников. В тот день там проходила весьма впечатляющая выставка религиозного искусства, однако она не вызвала у мисс Лоддиджс ни малейшего интереса. С тем же равнодушием отнеслась она и к великолепным работам Клода Лоррена[18], и даже к предмету особой гордости Академии – «Смерти на коне бледном» Бенджамина Уэста[19], приобретенной за немалые деньги. Не привлекли ее внимания ни элегантные портреты кисти протеже Уэста Гилберта Стюарта[20], ни работы Томаса Салли[21] и Джошуа Шоу[22], и это несмотря на все мои старания объяснить, отчего все они заслуживают самой высокой оценки.

– Простите, мистер По, – наконец сказала она. – В детстве меня учили и рисованию, и живописи, и я, конечно же, понимаю, какое мастерство необходимо, чтоб написать портрет, где схвачена самая суть человека, или пейзаж, передающий дух местности от и до, но, боюсь, подобные работы нимало меня не трогают. Они так плоски, так безжизненны… Наверное, отсюда и мое пристрастие к таксидермии – к искусству наделять птиц бессмертием, сообщая им естественные позы, чтоб зритель мог разглядывать их со всех сторон и всякий раз видеть нечто новое. Если работа удалась, она пробуждает в зрителе своеобразное предвкушение – чувство, будто птица в любую минуту может взлететь.