Твиг была первым прибывшим Цветком. После того как правительство забрало ее детей, от нее осталась лишь тень женщины, которой она когда-то была. Каждому нужно свое место и нужен кто-то, – сказала ей Джун в первую ночь в Торнфилде. И с тех пор Твиг всегда была рядом с Джун, какие бы сюрпризы ни подкидывала им жизнь. Как и прошлой ночью, когда ей пришлось напомнить Джун, что странный безмолвный ребенок, спавший в звонарне, заслуживал того же, что и любая женщина, работавшая на цветочных полях Джун. Пусть даже это была дочь Клема.

Джун знала, что Твиг была права. Но ее душил страх. Некоторые вещи она не готова была раскапывать. Она была бы счастлива, если бы они остались лежать на прежнем месте и гнить. От одной мысли о том, чтобы поговорить с Элис о ее отце, во рту у Джун пересыхало, словно слова обращались в пыль, как только их собирались произнести.

У Джун было такое чувство, словно она ходила по яичным скорлупкам вокруг Элис, и это чувство незащищенности и страха провалить второй шанс было ей непривычно. Ей не в новинку нести ответственность за что-то: она выращивала растения из семян, и они цвели тогда и так, как она ожидала. В ее образе жизни соблюдалась цикличность: посев, рост, урожай – и она полагалась на этот порядок. А теперь, когда жизнь стала замедляться и пора было подумать об уходе на пенсию, у нее на руках оказался ребенок, о котором нужно заботиться. От этого ей делалось крайне неуютно. Но когда Джун впервые увидела внучку, лежавшую в больнице и таявшую на глазах, она приложила руку к груди, почувствовав боль; она поняла, как много у нее еще оставалось того, что можно потерять.

Пока солнце набирало силу, Джун прогуливалась среди полевых цветов, срезая те, что уже распустились. Может, она и не знала, с чего начать разговор с ребенком, но она уже могла сделать важное: научить девочку общаться при помощи цветов.

Элис проснулась, задыхаясь. Тошнотворный визг и свист огня отдавались у нее в голове. Она стерла холодный пот с лица и попыталась сесть. Трусы были мокрыми, а ноги запутались в сырых простынях, которые вились вокруг нее, как живые. Она стала отчаянно брыкаться и сумела-таки высвободиться и сесть на краю постели. Жар начал проходить. Кожа остыла. Рядом подал голос Тоби. Элис тряхнула головой. Это был не Тоби. Его здесь не было. Мама не придет к ней. Ее голос не расскажет больше историй. Отец не был преображен огнем. Он никогда не станет кем-то другим. Она никогда не увидит младенца. Она не поедет домой.

Элис больше не пыталась вытирать слезы, и они полились потоком. Ей казалось, что внутри у нее все такое же обугленное, как водоросли в ее снах.

Медленно она осознала, что была в комнате не одна. Она оглянулась и увидела Гарри, скромно сидевшего на полу у нее в ногах и смотревшего на нее. Он будто улыбался. Он подошел поближе. Размером он был больше похож на небольшую лошадь, чем на собаку. Как там его назвала Джун? Буль-что-то-там? Гарри положил морду ей на колени. Его брови выжидательно дернулись. Элис поколебалась, но напугана она не была; она подняла руку и погладила пса по голове. Он вздохнул. Тогда она почесала ему за ушами, и он сел, ворча от удовольствия. Он долго не отходил от нее, его хвост неспешно мел по полу дугой туда-сюда.

Приезд прошлой ночью казался таким далеким, словно маячил на одном конце длинного темного туннеля, в то время как она была на другом. Отдельные эпизоды ударялись друг об друга с позвякиванием. Звук браслетов Джун. Ее собственная кожа, покрытая желтой пылью.

Гарри поднялся и резко гавкнул. Элис продолжала сидеть с опущенной головой, плечи ссутулились. Гарри снова гавкнул. Элис бросила на него свирепый взгляд. Лай повторился, на этот раз громче. Она никак не могла перестать плакать, но в конце концов слезы сами иссякли. Хвост Гарри ходил из стороны в сторону. Несмотря на то что он отлично слышал, Элис все равно приблизила к нему поднятый большой палец и поводила им туда-сюда. Гарри изучающе наклонил голову. Он подошел и лизнул запястье Элис. Девочка отпихнула его, широко зевая и со слабым интересом осматриваясь по сторонам.

Комната была шестиугольной формы. Две стены были отведены под длинные белые полки, на которых стояло едва ли не больше книг, чем они могли вместить. В трех стенах от пола до потолка были окна, занавешенные тонкими шторами. Перед одной из них стоял стол, украшенный замысловатой резьбой по дереву, и стул, гостеприимно выдвинутый и будто бы приглашавший сесть на него. Она повернулась, чтобы посмотреть на последнюю стену у нее за спиной. Ее кровать разворачивалась из нее, как страница из гигантской книги. Кто-то потратил много сил, чтобы обустроить эту комнату. Джун сделала это для нее? Джун, бабушка, которой она никогда не знала?

Она опустила ноги на пол и заставила себя встать. Гарри сделал круг, звучно дыша, и напряженно замер в ожидании. У Элис так сильно закружилась голова, что она пошатнулась. Она закрыла глаза и подождала, пока это наваждение не прошло. Гарри подошел, чтобы поддержать ее. Когда головокружение миновало и она снова крепко стояла на ногах, она подошла к столу и села на стул, который, казалось, был сделан специально для нее. Элис погладила руками столешницу. Дерево было гладкое, сливочного оттенка, углы украшены резьбой, изображавшей солнца и луны, связанные между собой крыльями бабочек и цветами в форме звезд. Она провела по узорам кончиками пальцев. Стол казался ей знакомым, но почему? Вот еще один вопрос, ответ на который ускользал. На столе стояла чернильница, рядом – баночки с ручками, цветными карандашами, мелками, тюбиками краски и кисточками. Тетради были сложены в аккуратную стопочку. Элис порылась в карандашах, которые были всех цветов, какие она только могла представить. В другой банке она отыскала шариковую ручку, сняла с нее колпачок и нарисовала тонкую черную линию на тыльной стороне ладони, любуясь блеском свежих чернил. Она пролистала тетради; пустые страницы мелькали одна за другой и манили.

– Раньше здесь была звонарня. – Элис подпрыгнула от неожиданности. – Извини, я не хотела тебя напугать.

При виде Джун, напряженно замершей в дверях с намазанным медом тостом на тарелке и стаканом молока, Гарри пронзительно залаял. Сладкий сливочный аромат наполнил комнату. Элис не ела ничего с тех пор, как вчера на автозаправке проглотила пару кусочков сэндвича с пастой «Веджимайт». Джун вошла в комнату и поставила тарелку и стакан на стол. Руки у нее тряслись. В волосах застрял желтый лепесток.

– Давным-давно, когда Торнфилд еще был молочной фермой, это была одна из самых важных комнат в доме. Звон колокола отсюда разносился по всей округе и возвещал каждому о том, когда начинался и заканчивался день и когда наступало время обеда. Те времена давно прошли, но иногда, когда ветер дует по-особенному, мне кажется, я слышу тот же звон. – Джун заметно нервничала, вертя тарелку так и сяк. – Мне всегда думалось, что быть здесь – это как быть внутри музыкальной шкатулки.

Джун огляделась, втягивая носом воздух. Она подошла к окнам и отдернула шторы.

– Они открываются вот так, – она указала на щеколду, которая на каждом окне держала форточку.

Щеки Элис пылали. Она не смела взглянуть на Джун, когда та подошла к кровати. Она подглядывала украдкой, как Джун стащила простыни, свернула их в узел и направилась к двери.

– Когда закончишь есть, я буду внизу. Тебе, пожалуй, не помешал бы душ. Я раздобуду тебе чистую одежду. И простыни.

Она слегка кивнула. Взгляд ее все еще был где-то далеко.

Элис облегченно выдохнула. Ее не наказали за то, что она намочила постель.

Когда шаги Джун затихли, Элис набросилась на тарелку с завтраком. Она прикрыла глаза и принялась жевать, смакуя сладкий, маслянистый вкус. Она открыла один глаз. Гарри сидел рядом, не сводя с нее взгляда. Она секунду поколебалась, а потом оторвала от тоста большой кусок, густо намазанный сливочным маслом, и протянула его собаке. В знак мира. Гарри аккуратно взял кусок тоста из ее пальцев, причмокнув. Вместе они покончили и с содержимым тарелки, и со стаканом молока.