Замерла на мгновенье женщина, и родилось в ее сердце искушение, и вот, было решила она сторговаться подороже за жизнь келпи, как подходит к ним тот самый бард, и говорит:

– Айе, добрая женщина! Помнишь ли ты меня? Так вот, никакой я не бард, а епископ Патрик Доннели, что странствует тайно, дабы нести слово Христово, и помогать заблудшим. Посему, даю тебе слово: стоит тебе снять недоуздок с келпи, как тот час же растерзает он и тебя, и дочь твою, и вновь примется за старое.

Тогда туже затянула колдовские путы мать Эленор, и, оседлав зверя, усадила ему на спину и епископа и дочь, и все добро честно заработанное на службе у духа. И, хотя немало противился тому келпи, поделать ничего не мог, ибо такова была сила волшебного недоуздка. Еще сердце не успело совершить и сорока ударов, как были все они у дома, где жила женщина с дочерью. И вот, не смущаясь, одолжила мать Эленор у соседей тот час же плуг, и запрягла в него келпи, и, не слезая со спины зверя, вспахала и свое поле, и соседние, и даже полосу вдоль холмов, что осталась и по сей день, и не зарастает, хотя многие дураки утверждают, будто бы это старая римская дорога.

Келпи же, от непосильной работы, издох, а тело его сожгли, и епископ Доннели прочитал над тем местом особую молитву, лишающую злых духов силы. Когда последние языки того костра догорели, Эленор в миг пришла в себя и узнала мать.

От соседей, Эленор и ее мама узнали, что за то время, которое провели они на дне озера, показавшееся им долгим, не менее года, на самом деле прошло лишь несколько дней, и дед их еще жив, хотя и болен.

Тогда, сам епископ вновь пришел им на выручку – оказалось, что за это время он заказал аж из самого города Гринока дорогостоящее и новомодное лекарство, но все равно причастил и елеопамазал старика, дабы тот точно выздоровел с Божьей помощью, если лекарство вдруг окажется недейственным. Потом, взявши с Эленор и ее мамы обет молчания, о том, кто он на самом деле, шотландский примас удалился прочь, как и пришел: под видом безродного скитальца.

Богатства же, что обронили в поспешном своем бегстве мать и дочь, впоследствии обнаружили лежащими на прежнем месте – у берега озера Лох-Лайдон. Они покоились среди болот нетронутые, однако, при ближайшем рассмотрении оказались лишь спутанными сетями и стухшими водорослями – то были чары келпи, рассеявшиеся с его смертью, и обнажившие истинную суть его богатств.

Мать Эленор стала так умна и образована, что никто не смел пытаться провести ее в различных делах, но завистливые люди, не без причины, поговаривали, что она стала колдуньей. Даже провинциальный приор приезжал, чтобы допросить ее, однако, женщину признали ни в чем не повинной, и отпустили с миром.

Честностью, умом и добродетелью, а так же трудом – как же без него! – семья Эленор заработала себе на новый дом, где никогда не гуляли сквозняки, и навсегда зажили в благополучии и счастье.

С тех пор, и по сей день колдовская книга келпи хранится в их роду как величайшее сокровище, а каждые десять лет женщина из рода Эленор, по традиции, бросает в воды Лох-Лайдона горсть гороха, чтобы напомнить нечисти ее место. И то верно – вот уже много веков в той земле никто не видел келпи или его поганую родню, а люди, наконец, перестали пропадать.

Случилось это так давно, что тогда еще стояла церковь Нангвилт, и воды не скрыли ее руины, а господский дом неподалеку славился своим гостеприимством и лучшей в округе выпечкой.

Высоко в небо поднималась колокольня Нангвилт, и на ее вершине висело три колокола: один большой и два маленьких. Большому даже дали имя, настолько красив был его голос. Том – так назвали велеречивый колокол.

Однажды, одним из тех осенних вечеров, когда не переставая льет дождь, а ночью выпадает тонкий слой снега, исчезающий на утро, в двери храма постучали. Когда же местный священник справился с многочисленными дверными затворами и старым капризным замком, то увидел он на пороге корзинку, а в ней дитя.

Отец Амфибалус был человеком праведным и благочестивым, а потому, не смотря на свой почтенный возраст и немощь, взял дитя к себе на воспитание. Но не успел он окрестить мальчика, как Бог призвал душу старца, и тот почил в мире.

Однако, местный люд, как мог, присматривал за храмом, ожидая когда пришлют нового священника, а за одно приглядывал и за младенцем. Уж как им не хотелось, как ни было утомительно и нудно кормить ребенка, пеленать и баюкать, одна семья, сменяя другую, делали это в память о старом пасторе. Но, каждый норовил поскорее отделаться от тягостной обязанности, и стремился передать дитя другой семье, да поскорее. Несложно догадаться, что кормили малыша плохо, да и присматривали за ним и того хуже.

Однажды женщина, которая в свою очередь кормила младенца, решила пропустить стаканчик хереса, да и задремала после, а когда проснулась, увидела, что младенец пропал. Испугавшись гнева супруга, который еще не вернулся домой с ярмарки того дня, она сбилась с ног в поисках ребенка. Смотрит всюду: и в доме, и в амбаре, и, в особенности, в саду. А когда изможденная и напуганная тем, что муж ее отругает, вернулась в комнату к очагу, обнаружила дитя мирно спящим в кроватке.

Заново спеленутое в чистое, и, явно накормленное, оно тихо спало. Списав все на крепкий напиток, женщина ни слова не рассказала о том супругу, и вскоре эта история вовсе позабылась.

Несколько дней спустя в деревню прибыл новый священник, выписанный аж из самого Феррисайда, что стоит на берегу Кельтского Моря.

Отец Ирарий споро взял в свои руки все церковные дела, и даже решил пару земельных тяжб, от имени Господа, разумеется. Среди прочего, он забрал подкидыша на воспитание, и, недолго думая, крестил того под именем Том, в честь большого храмового колокола.

Стоило малютке подрасти и научиться говорить, как мальчика было решено приобщить к праведным трудам. А именно: чистить подсвечники и отскабливать воск с каменных плит храмового пола, натирать до блеска скамейки и следить за чистотой крыльца, не говоря о мелких поручениях, что появляются сами собой каждый день.

Когда мальчик подрос, количество работы выросло вместе с ним – к уже существующим обязанностям добавлялись все новые и новые. Конечно же, когда другие дети играли, Том был вынужден без конца заниматься тем, что ему поручали. Его любимыми игрушками стали тряпочки и щетки, и, пока никто не видел, он играл этими незамысловатыми предметами.

Стоило Тому повзрослеть еще чуть-чуть, и у него прибавилось ума, чтобы порой под предлогом выполнения какой-нибудь работы ускальзывать никем не замеченным в какое-нибудь укромное место.

Но вот беда – отец Ирарий везде находил мальчика, и тогда было не миновать самой настоящей порки освященными розгами.

Но вот, однажды, Тому пришло в голову, что отлынивая от своей ежедневной работы, он мог бы спрятаться на колокольне, и оттуда полюбоваться на раскинувшийся внизу дивный вид. Однако дотошный отец Ирарий настиг парнишку и там. Пыхтя и отдуваясь от тяжело подъема по крутой лестнице колокольни, священник, достигнув вершины, не на шутку разозлился.

– Вот как, значит, пока другие трудятся, не покладая рук, ты, мальчик, прохлаждаешься на звонарне! Весьма похвально! Ничего не скажешь! Думается мне, что пора бы тебя пристроить к делу, в положительной степени важному: станешь звонарем. Нет-нет, это отнюдь не означает, что от остальных своих обязанностей ты будешь свободен. Пусть наш звонарь сперва поучит тебя, не долго, а потом отправляется на покой. То будет весьма экономно, и на благо нашему приходу!

Делать было нечего, да и какой был у Тома выбор?

Получив пару оплеух крепкой рукой отца Ирария, Том поплелся вниз, где его ждала масса работы, и, уже ставшее регулярным, наказание розгами.

Зиму сменяла весна, за ней шло лето, что неумолимо остывало, уступая осени, и вновь в свои права вступало холодное время года. Том рос, овладев нехитрым, но приятным, ремеслом звонаря. Ему полюбилось подниматься на вершину колокольни, и, что есть мочи, трезвонить в колокола. Это было то единственное время, когда он был предоставлен самому себе.