Оторопела от такой речи мама Эленор, и сперва подумала, что перед ней безумец. Но говорил он так складно и уверенно, а молва людская небезосновательно утверждала, будто барды знаются с колдовской премудростью, что поверила женщина страннику, и решила сделать, как было сказано.

И вот, проводив странного гостя, да завершив разные домашние дела, попросила мама Эленор свою соседку, чтобы та пару деньков присмотрела за ее стариком, сама же якобы отправилась в соседнюю деревню по каким-то неотложным делам. На самом деле, как и было велено бардом, пришла женщина на Раннох-Мур, и стала искать большое озеро посреди топей.

Что ни шаг- то опасная трясина, грозящая засосать человека. То здесь, то там постучит посохом барда она по болотным кочкам, да и найдет твердую землю.

Так, шаг за шагом, мама Эленор пробиралась в самую глубь болот, в места гиблые, куда никто отродясь не ходил.

Мимо мертвого ельника, за ручей с кроваво-красной водой, все по топкой земле шла она и шла, пока не предстало ее взору широкое озеро, чьи края были затянуты ряской. Там и уселась женщина, еще засветло, и стала ждать. Час ждет, другой, и вот ло! – слышит, шагает кто-то, будто бы к воде.

В алом мундире, со сверкающими золотыми пуговицами, в накрахмаленном парике, ступает невесть откуда взявшийся английский офицер.

Грозно посмотрел он на мать Эленор, и не то пролаял, не то прорычал:

– Кто ты, и откуда, что делаешь на моем болоте?! Закон нарушать вздумала, так я тебя живо застрелю! – и, с этими словами, снимает с плеча ружье, и начинает засыпать в него порох.

– Делай со мной что хочешь, джесси¹, ничего я уже не боюсь и терять мне нечего. Коли решил меня ни за что, ни про что убить – воля твоя и Бог тебе судья, – отвечала ему женщина.

Стоило ей молвить это, как просыпались из рук офицера пули, что готовил он вложить в ружье, чертыхнулся он, плюнул, и, раздосадованный, пошлепал по болоту дальше, невесть куда.

Вот уж солнце заходит, и вновь слышит мать Эленор странные звуки, будто кто-то погоняет хлыстом и гиканьем лошадей, да колеса каретные шумят, словно бы не по топи едет колесница, но по ровной земле.

И вот, выезжает к ней из-за холма карета, алая, будто свежая кровь, да вся в позолоте, запряженная четверкой гнедых жеребцов, с кучером на козлах и лакеями позади. А на дверце – витиеватый герб, судя по всему лорда из английской знати.

Остановилась карета и лакеи, что дрессированные собачки, низко кланяясь, тут же открыли ее двери. А наружу вышла леди, одетая в парчу и бархат, и, ступая по болотной земле, будто по сухой тверди, приблизилась к матери Эленор, и молвила:

– Что же ты сидишь здесь на холоде, бедняжка, ведь скоро стемнеет, и станет совсем сыро да зябко! Или ждешь ты кого? Быть может сына своего, или дочь? Коли так, поезжай со мной, слуги мои как раз нашли здесь дитя, погляди, может быть, твое оно. Ступай ко мне на легкую службу и заплачу я прилично, будешь жить в моем поместье до самой смерти, и горя не знать!

Отвечала ей бедная женщина:

– Жду я ночи, и наступления темноты, зачем, да почему – мое дело. И не стану я служить никому, кроме Господа, ни за какие деньги и блага земные.

Стоило сказать ей это, как оступилась леди, и прямо своей атласной туфелькой да бархатным подолом в самую грязь болотную попала. Чертыхнулась аристократка, будто самый последний конюх, и, развернувшись, ушла, села в карету золоченую и, вместе со слугами, двинулась прочь за болотные холмы, скрывшись с глаз.

Еще и часа не прошло, как совсем стемнело, и слышит мать Эленор – посвист чудный разносится в воздухе. Смотрит и видит – верхом на прялке, будто на маленьком пони, в ее сторону скачет седая старуха. За раз прялка перепрыгивает столько, сколько пеший пройдет за сорок ударов сердца, а колдунья знай себе сидит и прядет, с невозмутимым видом. Стоило всаднице достичь сидящей на берегу женщины, как сошла старуха с чудного своего скакуна и приблизилась к матери Эленор. Вопреки ожиданиям ведьмина осанка была прямой и статной, будто у герцогини, а лицо, не лишено приятности, хотя старо. Как ни в чем не бывало, заговорила ведьма с бедной женщиной:

– Что сидишь ты здесь? Ищешь сокровища фэири, или нашла себе полюбовника из их рода? Тогда не теряй понапрасну времени, не живет здесь никто из дивного народа, уж я-то знаю, ибо сама их крови и роду, и ведомо мне колдовское ремесло. Подыскиваю я себе ученицу, чтобы даром не пропала моя премудрость, и втуне не было растрачено ремесло. Вот и инструменты мои, погляди: они станут твоими, коли пойдешь ты со мной, и решишься овладеть неземным могуществом и стать чаровницей, – с этими словами ведьма, будто торговец на ярмарке, стала выкладывать перед матерью Эленор свои сокровища: колдовской жезл, разные склянки да резные кости, старую книгу, и много чего другого.

А мать Эленор, не будь она настоящей шотландкой, уже не на шутку разозлилась, ибо смекнула, что ее водят за нос, и решила проучить того, кто бы перед ней ни был.

– Инструменты-то твои можно у любого торговца на рынке сторговать, а вот прялки такой я никогда не видывала, покажи мне ее поближе, может статься, и стану я тогда твоей ученицей.

И стоило колдунье отвернуться, да пойти за прялкой, как мать Эленор схватила старую ведьмину книгу, и спрятала ее под передником.

Читать она не умела, но знала, что за книгу могут дать хорошую цену, не то, что за остальные ведьмины безделушки, да заодно решила она лишить колдунью источника чародейской премудрости, и, хоть так, отомстить за то, что чинят ей препоны на пути к дочери.

Когда же вернулась ведьма с прялкою в руках, не моргнув и глазом рекла бедная женщина:

– Погляжу я на твою прялку, чародейка: вся она в трещинах, да кривая-косая, не ровен час, развалится она подо мной, буде решу я полетать, и тогда, свернувши себе шею, ни к чему мне будет ремесло твое. Посему оставь меня думать мою думу в одиночестве, заклинаю тебя Богом всеблагим, и всеми Его святыми.

Стоило ей сказать это, как треснула пополам волшебная прялка, и ведьма, чертыхаясь так, как не смог бы даже пьяный горец, собрала свои пожитки, и, недовольная отказом, ушла прочь по болоту, как посуху, скрывшись с глаз долой.

Меж тем, ночь накинула свой саван на небосвод и все покрыла непроглядная темнота, лишь булавочные головки звезд мерцали в небесах.

Усталая и продрогшая, женщина было задремала, как вдруг, встрепенулась, и, возведя взор свой к небесам, узрела там полную луну, что тяжко и степенно поднималась из-за кромки вод. Вот час прошел, а за ним другой, и луна в небесах все выше и выше, а надежды на чудо в сердце женском все меньше и меньше, и стала она тогда молиться. И вот, ло! – слышится сперва конское ржание, а потом выходит к воде дивный зверь, чья белоснежная шкура сияет собственным светом в темноте ночи.

Тогда, не теряя и секунды, достала мать Эленор из своей котомки мешочек с пшеницей, и, высыпав немного на руку, притаилась. Стоило ей так поступить, как чудный конь стал с шумом втягивать воздух носом, вертя головой из стороны в сторону, будто нищий бродяга, учуявший дармовой обед. Вот, замер он, словно бы задумавшись, и, постояв так немного, легкой и неспешной поступью двинулся к женщине. Скоро болотный дух приблизился к смертной, хотя ей те мгновения показались долгими и страшными.

– Ах, диво как хороша ты, лошадка,

скушай с руки моей пшена,

стань моей,

и кормить тебя так буду каждый день.

Стоило ей вымолвить эти слова, как колдовской зверь опустил дивную морду свою к самой ладони женщины, и, слизнув немного зерна с руки, опустился перед матерью потерянной девочки на землю, и тихонько и ласково заржал.