А в промежутках, мучимая вскриками дочери, думала мать Эленор, что более не выдержит этой пытки, и бросится на мучителя с голыми руками. Только ужасы, увиденные ею в жилище келпи, останавливали ее, ибо узнала женщина, как силен дух, и сколь искусен в колдовском ремесле.

За раз он одной рукой перекладывал мельничные жернова, что лежали в саду за домом, и сам себе, скучая, молол на них муку. Порой же, потехи ради, обращался в разных гадов и чудовищ, дабы упиваться своей властью и силой. Случалось, притаскивал он в свое жилище целиком коров или быков, и живьем проглатывал их, а после, неведомо откуда, доставал изысканные лакомства, и поглощал их в великом количестве, словно дикий кабан, разбрасывая повсюду объедки, которыми и питались Эленор и ее мама.

Случилось однажды так, что келпи приволок домой английского солдата, и тот столь упрямо отказывался быть рабом духа, что в гневе чудище переломило несчастному хребет. После же утащил он тело солдата на кухню, и, выгнав оттуда мать Эленор, заперся там.

К обеду келпи вышел весьма довольный и, усевшись за стол, ел жаркое, которое сам и приготовил. Однако, от остатков этой трапезы и мать, и дочь, не сговариваясь, отказались.

Спустя несколько дней, когда на кухне келпи установилось подобие порядка, и матери Эленор удалось привести ее в благопристойный вид, хозяин дома вновь пожаловал на кухню.

Но на этот раз пришел он не полакомиться человечиной, но расплатиться со смертной за ее службу. В руках своих дух нес небольшой ларец, и поставив его на впервые за много лет прибранный кухонный стол, сказал так:

– Весьма доволен я твоей работой, да и время твоего служения уже истекло. Поэтому, в качестве расплаты, прими от меня это золото и ларец, к нему в придачу. Теперь ты свободна, и можешь вернуться туда, откуда пришла, а на заработанную плату приобрети себе небольшой земельный надел с домом, да и живи, не горюя.

Как и в прошлый раз, мать Эленор учтиво поблагодарила своего хозяина, и вновь принялась упрашивать его не отсылать ее прочь. Уж как ни уговаривал ее келпи отступиться, как ни пытался уловить смертную в словах, она, как истинная шотландская женщина, была упряма, и недвижно стояла на своем, будто не женщина она вовсе, а гора Стаб Ойр.

Потому пришлось духу согласиться.

– Погляжу я, и со скотиной ты управляешься, и с тяжелой работой по дому. Но то под силу любому глупцу и невежде, а под силу ли тебе труд, для которого годится не всякий? Возьмусь-ка я тебя учить письму и грамоте, чтобы разобралась ты с моими делами и тяжбами. Впрочем, в том случае только, если не испугаешься ты свернуть себе мозги, но коли и так, то охотно отпущу тебя домой, и более не нуждаюсь в тебе.

Воистину нет ничего бесполезнее и страшнее для честного человека, чем владение письмом и книжной премудростью, и позволительно то только священникам, да монахам. Всем же остальным то постыдно, ибо читая, становится человек заносчивым и на все имеет собственное мнение, отличное от других, приказов власть имущих перестает слушаться, и подолгу размышляет. Однако из любви к дочери согласилась мать Эленор на такую жертву, и засела вместе с духом за книги и письмо. День, другой, и многие за ним, старательно выводила она буквы на пергаменте и пальцы ее стали черны от письма, а от множества прочитанных книг взгляд ее стал умен и проницателен.

Бывало, мать Эленор оставалась одна, когда келпи покидал дом по своим мерзким делам. Думалось ему, что изведет он женщину корпением над бумагой, но она возьми, да и читала по чуть-чуть колдовскую книгу, что украла у болотной ведьмы, а точнее у самого келпи, ибо, несомненно, то был он в ином обличье.

Наконец, когда все документы и домовые расписки, купчие – а их было немало – были разобраны матерью Эленор, и стала она разбираться в законах не хуже судьи из Кинлоха, решил келпи вновь отделаться от нее, ибо почуял, что задумала его служанка что-то ему неведомое.

– Уж и не знаю я, что задумала ты, однако, вот тебе честная оплата за твой труд: грамота от короля Англии, чтоб никто не вздумал обижать тебя и отнимать твою землю, или твоих родных. Последнюю службу назначу тебе, а именно – побудь моей кухаркой. Но ло! – не дольше трех дней продлиться твое кухарство, а после убирайся, иначе пойдешь мне на обед.

С видом преисполненным благодарности, на все согласилась мать Эленор. Сама же, пока келпи спал или был вне дома, следуя указаниям колдовской книги, взяла она у своей дочери несколько прядей, и отстригла их. То было весьма просто, ибо дитя по-прежнему не узнавало своей матери, и ничего, кроме труда своего, не замечало. Из срезанных же локонов свила мать Эленор недоуздок, и спрятала его до поры в надежное место.

Утром, как и было велено самим келпи, приготовила чудищу на завтрак множество блюд различных блюд и, как советовал бард, сварила простой каши из пшена.

Когда же было накрыто на стол, и дух приступил к трапезе, то, пробуя все, отведал он каши из пшена, и, весьма удивившись, спросил мать Эленор, что это такое. Она скромно ответствовала ему, и рассказала, что такую еду в удачные дни вкушают простые люди. Так понравилась келпи каша, что велел он матери Эленор каждое утро подавать ему такой завтрак.

И вот, однажды, спозаранку, слышит женщина звон колоколов в отдалении, будто бы готовятся в храме к заутрене. Тогда, вспомнив слова барда, отварила она и горох, и остатки пшена, и на дно миски положила горох, а сверху присыпала его пшеном.

Как и обычно, жадный до еды келпи набросился на свою трапезу, и мигом опустошил свою тарелку с кашей, а уж после принялся за остальное. После трапезы дух решил прилечь, и ушел в свою спальню. И чем дольше лежал он, тем тяжелее становилось ему, ибо от съеденного гороха, привыкший к изысканным и вредным блюдам богачей, живот келпи стал раздуваться и бурлить. Напрасно он звал своих служанок, ибо стоило чудищу лишь выйти из-за стола и подняться в свою опочивальню, мать Эленор схватила все приготовленное для побега, и, прежде всего, собственную дочь. Выбежав из дома, устремилась мать со своим ребенком в ту сторону, откуда прибыла верхом на келпи.

Куда как не быстро бежали они, но все же поднимались все выше и выше, и, казалось, спешат дочка с матерью не по земле, но по воздуху. Все отдалялась и уменьшалась для взора земля келпи, а небо наверху все более походило на поверхность воды, пока не вынырнули мать и дочь у берега болотного озера. Глядь, а там лежит посох барда, будто бы оброненный матерью Эленор лишь недавно.

Сухие, будто бы и не входили в воду вовсе, выбрались они на сушу, да и подобрав юбки, и завернув все добро, что тащили с собой, прямо с голыми ногами, так и побежали через болота, изредка оскальзываясь и оступаясь, прямиком к деревне.

А позади, из воды раздались вопли и стоны: то раздувшийся келпи с трудом пытается, выйдя на берег, догнать беглянок. Принял он, по обыкновению своему, обличье лошади, но на сей раз выглядел жутко: с безумным взором, раздутым донельзя брюхом, и на тонких как веточки ногах, не то ковыляло, не то скакало чудище вдогонку за перепуганными дочерьми Адама. Вот, ло! – пробегают они холм мимо, а келпи – два, обходят болотную лужу, а келпи перелетает по-над водой, и все ближе и ближе к своим жертвам.

Уже и бежать нету сил у смертных, и побросали они добро свое, чтоб легче им было, а колдовской конь все равно дышит им в спины. Тогда, повернулась мать Эленор лицом к зверю, и, осенив себя крестным знамением, набросила недоуздок, свитый из волос дочери, на голову чудовищу.

Тогда завизжал зверь голосами многих людей, коих погубил, утащив на дно, и стал менять свой облик: то человеком перекинется, то англичанином, то морским гадом, а то и вовсе невидим станет. А мать Эленор знай, да и держи недоуздок крепче крепкого, и не отпускает.

Тогда взмолился келпи не своим голосом, а будто бы дитя невинное, и молвил:

– Трижды на беду пришла ты в мои земли и мой дом, и трижды на беду мне свила ты из волос ребенка, не знающего матери, сей недоуздок! Кто ты, и чего хочешь – проси, и, клянусь, все будет твое! Только сними с меня путы!!!