– Ва-адик, ну что ты набрасываешься весь вечер на Петеньку… – протянула Дроздова.

Поговаривали, что Петя ей нравился. Я бы сделал ставку на Вадика. Мне уже казалось, что Петя нравится ему, иначе к чему столько внимания?

– Не слушай его, – тихо сказал я Воронцову, а он повернулся ко мне и воскликнул:

– Да она там завела себе кого-то! Крутит перед кем-то сисечками (это было любимое Петино слово, которое он употреблял настолько нелепо и не к месту, что это ставило в тупик любого его собеседника), как она любит, а тебе просто врет. А ты ведешься, как придурок! Что они там с ней фотографируют? Не можешь даже сказать ей, чтобы она хоть познакомила тебя с этими ее друзьями! Понятно, что она тобой пользуется, ты же ей позволяешь.

Такого я совсем не ожидал. Отчетливо помню его бледное с двумя пунцовыми пятнами лицо в тот миг и мое желание схватит его за шиворот и тряхнуть изо всех сил. Желание настолько яркое, что аж руку свело. Но, конечно, я ничего не сделал – он же был прав.

Сложно восстановить, что было дальше – по-моему, я просто сидел на диване, и со мной почти никто не общался. Плыла перед глазами скатерть, нелепая какая-то… скатерть… Край у нее был из прорезиненного кружева, он рифмовался с дурацкой старушечьей занавеской на окне. На мгновение мир прояснялся и делался интересным, но рифмы тотчас же распадались, словно работали лишь тогда, когда тяжелела голова. Сейчас бы, наверное, любой на моем месте уткнулся в смартфон и отгородился от мира хотя бы на время, но тогда мне некуда было деть свой пришибленный взгляд. Я возил им по винным пятнам, по пятнам лиц с розовыми от духоты щеками, по пятнам взмокших подмышками кофт. Мне оставалось только молча наблюдать. Например, за тем как Петя вдруг оказался возле Дроздовой, а она пристраивалась к нему и так, и эдак: то расхохочется, откинет голову, а потом ткнется лбом в его плечо – как будто это в порядке вещей, то потянет что-то со стола, выгнув спину и уложив грудь на край. Даже наш узколобый именинник заметил, куда все движется.

– Ого! Воронцов променял своего голубка на даму?

К слову, под «голубком» он имел в виду меня. В нашей компании давно повелись шутки насчет того, что Петя Воронцов якобы интересуется мужчинами. Не знаю, с чего это началось, возможно, причиной была его внешность, за которой он тщательно следил, некоторая манерность или то, что никто и никогда не видел его с девушкой, хотя девушкам он определенно нравился – все наши подружки в его присутствии начинали ворковать и прихорашиваться. В общем, не имею понятия. Хотя мы сдружились очень тесно, тогда я его об этом не спрашивал.

На выпад Вадика он никак не отреагировал; думаю, многих именно это и настораживало – шуточки подобного рода он воспринимал равнодушно.

Когда я в следующий раз повернулся, Дроздова уже чуть ли не легла на него – его клонило вбок от веса ее груди, но не сдаваясь под ее напором, он гоготал над чьей-то историей. Мне было так плохо, что я пил не переставая и через пару часов был уже хорошенький. Однако опьянение не сильно спасало от мыслей об Иришке. Мне все еще совершенно точно не нравилось, что она являлась частью этой же компании; что ее тут знали дольше, чем меня; что на ее поведение смотрели сквозь пальцы; что многие втайне меня жалели, но никто и слова ей не сказал. Я предчувствовал катастрофу, я опасался, что, когда придет час нашего расставания, весь мир рухнет.

– Выпей-ка. – Очутившись рядом, Петя пододвинул мне заляпанный бокал.

– Куда сейчас вина-то! – сказал я, но выпил. Он умел на меня влиять. Не знаю, почему. Мне всегда казалось, что мы с ним вроде как заодно. – Что ты там делаешь с Дроздовой? На вид она какая-то шлюха…

Петя одобрительно закивал:

– Внутри она такая же, как и на вид.

– Что же ты там с ней зажимаешься?

– А тебе что? Нельзя людей за такое осуждать. – Очень странно было слышать это от него. – Ты все депрессуешь? Давай, распускай слюни. Даже меня бесит думать о твоей Иришке. Как тебя самого не бесит? Может, хочешь на ней жениться?

Я пожал плечами.

А что. Ну, в принципе… если подумать. Мне все-таки двадцать один год, не так уж и мало.

Воронцов расхохотался и дернул меня за рукав.

– Пошли.

– Куда? – спросил я. Из комнаты только что вышла Дроздова и с пошленькой улыбочкой посмотрела на Петю.

– Жениться будем. – Он потащил меня из-за стола.

Народу к этому времени стало больше, я уже перестал различать, кто когда пришел. В коридоре я споткнулся о кучу чужой обуви и с размаху влетел в маленькую комнатушку. Дверь за мной закрылась, и в темноте, разбавленной оранжевым светом уличного фонаря, я различил силуэты Дроздовой и Воронцова – видел бы кто, что они делали, вряд ли бы потом говорили, что Петя любит парней.

Дроздова совсем не удивилась, когда он потянул щупальца к ее вырезу. Она только приглушенно засмеялась и присосалась к его губам, больше никакой ее реакции я не помню. Я стоял, похожий на тень, без движения, и зачем-то на них смотрел. Я был так пьян, что мне все это стало даже нравиться. Их смутные движения, тихое посапывание, глупые смешки начали действовать на мое сознание. Все постепенно превратилось в размытый сон, все произошло независимо от меня, само собой. Я почувствовал под пальцами ее мягкий бок, потом уже сидел на чужой кровати со спущенными штанами, видел Петино лицо, на которое падали резкие блики фонарного света, слышал сдавленные стоны Дроздовой – он закрывал ей рот рукой. Интересно, она переигрывала? Я не испытал тогда никакой неприязни, наблюдая за их взаимными ласками, не испытал ее и тогда, когда Дроздова расстегивала мне ширинку и когда следил, словно в замедленной, замутненной съемке за торопливыми на самом деле движениями Воронцова, за его чувственным и в то же время холодным лицом: он прикрывал глаза, его ресницы вздрагивали.

Когда все закончилось, мы вели себя как ни в чем не бывало. Особенно я. И как это вдруг во мне открылся такой актерский талант? Что, групповушка? Нет-нет, это не про меня, как вы могли подумать! Я просто отлучился в клозет.

Мы вышли из комнаты и обнаружили, что никто даже не заметил нашего отсутствия. Я пил что-то, смеялся, но бесчувственно, словно продолжался мой странный сон, начавшийся полчаса назад в маленькой спальне Вадима. Я говорил с людьми из самой поверхности, из самого внешнего слоя себя, словно в него действительно можно было подняться из темнейшей глубины, – и мне было радостно и беззаботно. Ушел домой я только около часу ночи, пока не закрылось метро. На прощание меня снова поцеловала в щеку Таня Морозова, я пробубнил ей на ухо какую-то нелепицу, что-то вроде невнятного признания в любви. Ее муж Сергей пожал мне руку, а Петя только бегло взглянул и продолжил болтать с поэтом Григорием. Про Дроздову я вообще вспомнил только когда стал подходить к своему дому – к этому времени из головы немного выветрился алкоголь. Холодная сентябрьская ночь застала меня в полной фрустрации. Я остановился и долго стоял на месте, глядя на бездушные кубы домов, черные, окруженные такой же чернотой, будто это мой внутренний мир внезапно выплеснулся вовне. Меня потрясывало: то ли от холода, то ли от выпивки. А внутри шевелилось что-то мерзкое. И оно было напрямую связано со мной, Воронцовым и Дроздовой. И с тем, что мы трахались. Сразу после того как я всерьез подумал о свадьбе с Иришкой.

Все изменилось, я случайно шагнул в невидимую дверь и попал в иной мирок, жалкий и чужой, из которого никак нельзя было вернуться обратно. «Если о том, что я сделал, никто не узнает, то можно Иришке не рассказывать», – мелькнула гнусная мысль. Но это бы точно не прокатило – Иришка была знакома с Дроздовой.

Я побрел домой, потому что у меня закоченели ноги в летних кедах.

– Котик, ты пришел? – крикнула из ванной мама.

– Пришел, – ответил я.

– Как повеселились?

– Потом. Я хочу спать.

Я снял куртку, пошел к себе и рухнул на кровать.

Глава 2

Легко представить, что было утром с моей головой. Я проснулся от рвотных позывов, еле доплелся до туалета, и меня стошнило всем выпитым.