I have an audience with the Pope
And I'm saving the world at eight
But if she says she needs me
She says she needs me
Everybody's gonna have to wait1
Elbow – An Audience with the Pope
НАША РЫБКА
Пролог
Страшно, когда забываешь то, что должно навсегда остаться в памяти. Лица в воспоминаниях уже не такие четкие, как раньше, голоса звучат словно издалека, и чувства, которые испытывал, превращаются в тревожное эхо. И только случайная мелочь: старая песня, какая-нибудь нелепая вещица, чей-то смех или запах – может на долю секунды вернуть туда, в это прошлое, которое, несомненно, лучше любого настоящего – так уж водится.
Я хочу рассказать вам кое-что, потому что боюсь: проснусь однажды, а вместо моих воспоминаний останется только чудовищная пустота, будто происходило все не со мной, а с каким-нибудь дальним знакомым, и не накатывали волнами ни страх, ни боль, ни странная для меня нежность, и будто не было моих мук и слез, как не было и моей любви. А ведь все это было. Я знаю точно, потому что исчезающие воспоминания иногда застигают меня врасплох: посреди переполненной комнаты, посреди разговора, когда человек передо мной вдруг, сам того не замечая, взглянет особенным образом или поскользнётся на непривычной интонации; или когда в пустынной галерее рыбьей чешуёй блеснет на солнце позолоченная картинная рама.
С тех пор как закончилась моя история, прошло около шести лет. Этого хватило, чтобы понять: раны лечит совсем не время – нет, это душная пыль улиц оседает на воспоминаниях, это ненавистный город заставляет биться в его ритме. Он отвлекает от навязчивых мыслей, заполняет прорехи мелкой суетой. А время же просто подыгрывает, разгоняется, подбрасывает все новые изобретения и достижения науки, впечатляет далекими войнами и близкими смертями-рождениями. Кажется, что ничего не случилось страшного, жизнь продолжает нестись вперед, – и вот я уже улыбаюсь, протягивая кому-то руку, отвечаю весело, пью бокал за бокалом, гляжу на море. И никто не замечает, что на самом деле меня нет, что я остался там – подошвами в рыжей глине, головой в прозрачных березах, что я на шесть лет отстал, не поспел за остальными.
Что стало со мной сейчас – неважно. Важно только то, что было раньше.
Пожалуй, этого хватит для вступления.
Глава 1
Раньше мой писательский опыт ограничивался лишь школьными сочинениями и редкими заметками в «live journal». В общем, к писательству меня почти не тянуло. Дневников не вел, стишки не сочинял. Существованию «живого журнала» я теперь очень благодарен, потому что могу обращаться к нему, чтобы вспомнить точные даты некоторых событий, важных для этой истории. Я, как уже сказал, пользовался им нечасто, никому не открывал доступа и сам не понимал, с чего вдруг решился доверить виртуальному пространству тайны личной жизни. Теперь мне кажется, мной руководило что-то свыше. По-другому и не объяснить. Не будь моего блога, я бы не стал вам ничего рассказывать – у меня просто не хватило бы сил написать все заново.
Руки дрожат и сейчас, когда я не сказал еще ни слова по делу. Я и в жизни так рассказываю: полчаса ненужных бредней, а потом сразу конец истории. И здесь лучше не будет, не надейтесь.
В общем, остановите меня, кто-нибудь.
***
Запись от 7 ноября.
Вагон метро трясло, как разваливающуюся телегу на ухабистой проселочной дороге. Оранжевый свет моргал, и, когда вдруг он выключался полностью, окошко соседнего вагона светилось зеленым, и все пассажиры в нем тоже казались зелеными.
Возле ближайшей двери стоял крупный парень в полицейской форме и, воровато оглядываясь, царапал ключом по стеклу. Я от нечего делать следил за ним, пытаясь разглядеть, что он старается изобразить. На станции двери разъехались в стороны, и полицейскому пришлось подвинуться, чтобы впустить новых пассажиров. «Бря…» – успел прочитать я на мутном стекле. Затем поезд нырнул в туннель, и свет опять неприятно замигал.
Люди в вагоне хмурились. Все это было привычным, и я, кстати, выглядел не веселее окружающих. Когда я подумал об этом, то сразу же попытался улыбнуться, потому что остро захотелось ни в коем случае не походить на остальных пассажиров. Тут же стало казаться, что люди, гроздьями нависавшие надо мной со всех сторон, сменили выражения лиц на еще более злые, и все на меня уставились. Картину довершала женщина: она читала книгу и плакала, на нее падали зеленые блики из окошка соседнего вагона, придавая лицу нездоровый вид.
На следующей станции толпа схлынула, появились свободные места. Петя, всю дорогу спавший, неожиданно толкнул меня локтем.
Напротив нас сидела огромная тетка в бобровой шубе с жирно накрашенными губами и волосами вишневого цвета. Бобриха занимала полтора места и то и дело промокала платком влажный лоб. Я догадался, что мой друг вряд ли указал именно на нее, и перевел взгляд на мужичка, сутулого и оплывшего, сидевшего с женщиной по соседству. Дядька сверлил взглядом рекламный плакат и теребил полу пальто, выпятив вперед нижнюю челюсть. Мне пришлось несколько раз перевести взгляд с него на бобриху и обратно, прежде чем я заметил, что между ними зажата миниатюрная девчонка, похожая на хрупкий цветок, по ошибке выросший в стране гигантских монстров. У нее были длинные темно-рыжие волосы, короткая челка, как у какой-то известной актрисы прошлого, и разного цвета глаза – один карий, другой серо-синий.
Я чуть не подпрыгнул – передо мной восседала троица явно из фантастического мира. Женщина-бобриха, мужик, похожий на плешивого уездного чиновника из русской классики, и эта девица с разноцветными глазами.
Девушка, поглядев на нас ровно столько, сколько мне требовалось, чтобы заметить ее гетерохромию, вернулась к чтению журнала, лежавшего у нее на коленках. Тетка все вытирала лицо и пихала ее рукой, длинный сосед слева хлопал белесыми ресницами. Эта троица завладела моим вниманием, поэтому, прослушав объявление нужной станции, но узнав ее по вестибюлю, я рванулся к выходу, когда двери почти закрылись. «Брянск» – прочел я на стекле послание, оставленное полицейским, и тут Петя поймал меня за рукав куртки.
– Мы не выходим? – удивился я.
Петя покачал головой и покосился в сторону разноглазой девушки, которая, как мне тогда померещилось, еле сдерживала улыбку.
Я остолбенел. За окном проехал заснеженный ноябрьский пейзаж, и поезд повез нас прочь от «Измайловской».
Я чувствовал себя странно. Пытаясь разгадать, что задумал этот идиот, а точнее, пытаясь убедить себя, что он как раз ничего не задумал, я смотрел себе под ноги, и во мне возобновили борьбу два противоположных начала: первое из них тянулось ко всему хорошему и светлому, второе – к тайному, желанному и нежеланному одновременно, к запретному, неправильному и оттого очень забавному.
***
Теперь бы надо отвлечься и объяснить, почему поведение Пети привело меня в замешательство. В блоге нет ранних записей на эту тему, но я с уверенностью могу сказать, что наше безумство началось не так давно и тогда я еще не решил, как сам ко всему отношусь. Возможно, вы сейчас подумаете, что я говорю о какой-то страшной тайне. Верно, это тайна, но она не такая уж и страшная. Мы не делали ничего преступного. Просто наш секрет касался той стороны жизни, о которой не принято никому говорить.
Впрочем, пока вы не подумали о чем-нибудь совсем… ну, мерзком – вроде того, что мы были маньяками и поджидали маленьких девочек в Битцевском парке, – я расскажу, с чего все началось. Оставлю на время мой древний пост про незнакомку с глазами разного цвета и вернусь к нему позже.
Мою девушку звали Иришкой, она была милым созданием с пухлыми губками и отработанным наивным взглядом. Это я потом все понял про взгляд, а тогда безоговорочно велся. Еще она была моей первой настоящей любовью, поэтому я отчаянно из-за нее страдал. Теперь мне уже трудно в это поверить. Иногда что-то внезапно напоминает мне о ней и тогда кажется, что все случилось не со мной. Что это была чужая жизнь, которую я где-то подсмотрел. Сюжет полузабытого фильма, который я на себя примерил. И глядя на наше общее фото, мне хочется спросить: «А что это за безобидное ничтожество рядом с блондинкой?» Ой. Это ведь я… И правда я. Но снимки – это единственное тому доказательство. И я все еще не определился, можно ли на него полагаться.
