– Какая-то у тебя запоздалая реакция, – мудро сказала сестра Маринка, обуваясь в прихожей.

– Ты куда?

– Тупица, я учусь по субботам. Ты каждый раз спрашивать будешь? – ответила она.

Я поспал еще немного, и на этот раз меня разбудил звонок. Я нащупал под подушкой телефон.

– Спишь, что ли? – спросила моя сладкоголосая щебетунья. – Ну, как отметили? Уверена, было весело! Передал от меня привет Вадику?

– Да, – глухо ответил я, сел на кровати, и меня снова накрыло что-то жуткое. – А ты как?

– А я вот позвонила тебе, видишь? Чтоб ты не говорил потом, будто я тебе не звоню.

– Хм.

– У нас все было отлично, только я там выпила лишнего… вела себя… как дурочка! – Иришка засмеялась. – Сейчас Маша мне звонила, рассказывала! Я обхохоталась.

– Ты же не пьешь, Ир, – напомнил я.

– Маша меня уговорила! Не будет же она пить одна! Ну? Что ты молчишь?

– Не знаю. Мне это не нравится.

– Тебе ничего не нравится, – вскрикнула она враждебно.

– Раньше мне все нравилось, а теперь ты ведешь себя иначе…

– Опять ты за свое? Снова не в духе?

– Я перезвоню. – И повесил трубку.

Я размышлял о вчерашнем, пытался себя оправдать, свалить вину на Иришку. Она, надо сказать, своим звонком этому только поспособствовала. Я бы долго мучился угрызениями совести, испытывал бы стыд от одних только воспоминаний о Дроздовой, если бы не этот утренний звонок. С легким недоверием я начал осознавать, что меня медленно отпускает помешательство на Иришке. Неужели так бывает, думал я, неужели то, что казалось мне таким большим, таким важным, явилось лишь мороком, каким-то чудовищным наваждением? Да люди же посвящают этому чувства картины, музыку, из окон бросаются, в конце концов! Нелепость какая-то.

Вместо того чтобы перезвонить, я включил компьютер, проверил почту, вошел в «живой журнал» и начал писать.

«24 сентября. Был на дне рождения Вадика…»

Ограничился тремя строчками. Сегодня не графоманилось. Конечно, что-то из меня рвалось, хотелось выплеснуть весь этот замес из стыда и плотского восторга, рассказать кому-то, написать, открыть доступ, чтобы все-все увидели мой пост о Дроздовой и роли Пети в этой идиотской истории, но в итоге ничего я не написал.

Чувствовал себя гнусно. Вы, может, думаете, не из-за чего было переживать? Но многое кажется нормальным, если не касается вас самих. Может быть, существует достаточно людей, для которых случайный секс втроем – обычное дело, но я к ним не относился. Тогда утром мне было от самого себя тошно.

Я посмотрел на репродукцию Сомова, висевшую ровно напротив кровати – «Кошмар в горячке лихорадки», попытался как-то отвлечься, но ядовитые языки, взвившиеся над голым телом возвращали меня во вчерашний вечер. То ли это я сам лежал беззащитный и обнаженный, с этим дурацким мягким члеником, то ли это мой собственный язык превращался в бесовской после всего содеянного. Я хотел что-то понять про себя настоящего, глядя на картину, но уплывал не в ту сторону. Искал там надежду на искупление, а должен был ведь все осознать, когда просто пришпиливал булавками репродукцию на стену. Ну кто у себя перед кроватью повесит Сомова? Произнесите это шепотом, чтобы тот я из прошлого не услышал – ему еще рано.

Иришке я все-таки перезвонил. Она не могла со мной встретиться.

– Ой нет, только не сегодня. Ты же помнишь, я говорила, что сегодня никак. А завтра Люда приглашает. Приходи, там увидимся.

Я решил, что она просто не хочет оставаться со мной наедине. Наверное, она устала от моего постоянного недовольства, но что я должен был делать? Изображать, что все у нас прекрасно, когда прекрасно не было?

Я морально подготовился к завтрашней встрече, продумав все варианты разговора касательно Дроздовой. Я был уверен, что к воскресенью до Иришки дойдут правдивые слухи о моей неверности. Но поверит ли она в них? Неужели такая размазня, как я, способна на измену?

Телефон молчал весь день. Помню, я ждал, что мне позвонит Воронцов, но он тоже не звонил. В итоге в воскресенье утром я набрал ему сам.

– Ты идешь к Люде? – спросил я.

– А что, надо? Вообще-то я к семинару готовлюсь. Ты не забыл, что завтра Овсов?

– Черт!

Ах, да. Кроме Иришки в моей жизни было что-то еще… Например, учеба в университете. И завтра я должен был отвечать на семинаре.

Я покопался в интернете, кое-что распечатал, но под вечер все равно пошел к Люде. В тот раз я вам Люду не представлял – не хотелось особо. Она всегда была полной посредственностью, хотя молоть языком умела так, будто знала все на свете. Я таких не люблю.

Что я там думал насчет Иришки? Что становлюсь спокойнее по отношению к ней? Ну просто холодная равнодушная глыба, когда сижу дома на диване, особенно под присмотром Сомова. Не тут-то было. Стоило мне ее увидеть, как я снова скатился в страдания. Я цеплялся за наше прошлое, находя там спасение. Нормальные люди, наверное, еще в школе учатся расставаться. Но в школе у меня не было девушек. До Иришки я ни с кем не встречался.

– Хорошо выгляжу? Да не выдумывай. Я даже голову не успела помыть, – затрещала она, очевидно, пребывая в полном неведении насчет меня и Дроздовой.

– Ты все равно красивая.

– Ну конечно.

– Пообещай мне, что больше не поедешь к своим фотографам, – вяло сказал я. Деспотичный тиран, да. Полное и беспрекословное повиновение. Подчиняйся мне, женщина.

– Опять ты за свое? А-а-а! Приветик! – Иришка тут же забыла про меня и бросилась обнимать вошедшего в кухню Вадика. – С прошедшим! А у меня кое-что для тебя есть!

Вадик был здоровенным и, как вы успели понять, очень шумным. Толстые парни часто бывают шумными, вечно треплются, шутят, а ржут так, что аж стены дрожат. Вадик был именно таким. Еще он был преисполнен какого-то самолюбования, как будто смирившись со своей внешностью, стал причислять себя к сексуально привлекательной части мужского населения.

– О, Ириша, привет!

Он мог бы не обнимать ее так откровенно хотя бы при мне, но в тот день меня он, кажется, вообще игнорировал. Тогда я ещё не знал, что Дроздова уже поделилась с ним нашей тайной.

Я вздрогнул, услышав в коридоре Петин голос. Значит, и он все-таки решил зайти на огонек?

– Петя, привет. – Моя девушка, конечно же, повисла и на нем.

Воронцов, чаще всего с прохладой относившийся к таким душевным приветствиям, вдруг нарочито громко поцеловал ее и обхватил руками за плечи. Я снова почувствовал гнев, но вдруг увидел, что он смотрит на меня, смотрит насмешливым, нахальным взглядом и продолжает прижиматься губами к щеке моей Иришки.

– Ты прямо уперлась в меня своими сиськами! – Заявление было очень в его духе.

«Педик», – подумал я.

– Как повеселилась у друзей? – По направлению его взгляда казалось, что он задает вопрос ее груди. – Отлично? Мы тоже отлично! Особенно я и твой Чехов! Хорошо, что тебя не было!

Кстати, Петя единственный не называл Иришку Иришкой. Все остальные обращались к ней исключительно так. Почему – не знаю, это даже не я придумал. Я просто поддерживал эту традицию и все.

Если вам интересно, чем закончился тот день, я могу вспомнить, что опять поссорился с Иришкой. Мне надоело, что она уделяла столько внимания своим друзьям, а на меня почти не смотрела.

– Слушай, если я тебе так безразличен, – сказал я ей, – то давай расстанемся.

– Что ты хочешь от меня услышать? – ответила она. – Ты же знаешь, что ты мне не безразличен. Я просто такая. Я хочу общаться, веселиться, а ты только куксишься и портишь мне настроение.

– Я не требую, чтобы ты перестала общаться с друзьями, я хочу только…

– Нет, ты именно этого и требуешь. Именно этого!..

***

Бобриха и мужик со скучным лицом вышли за одну станцию до конечной, и девушка без них стала казаться еще меньше. На «Щелковской» она направилась к выходу, продолжая читать журнал. Она шла словно по инерции, не глядя по сторонам. По лестнице, ведущей наверх, поднялась, даже не споткнувшись, хотя ее взгляд все время был прикован к журнальной странице.