– Возвращаюсь в Париж. К мужу.

– Прекрасно! Это прекрасно! Париж в противоположном направлении. Разве нет? Впрочем, надо спросить у этих болванов. Я еще здесь не освоился…

– Освоишься, Ганси! У тебя все впереди.

– Ты так считаешь? Приятно слышать…

Он вздохнул, снял фуражку, вытер внутренний кожаный обод платком. Платок источал запах лаванды.

– Не находишь – сегодня жарковато? Вы из-за жары сбились с пути? Да? Ну, и кто у нас муж? Прости, что спрашиваю, но в документах ни о каком муже не говорится. Впрочем, я, кажется, знаю. Поверь мне – хорошо, что он француз. Хорошо для тебя.

– Да, сегодня очень жарко, – сказала я.

– Значит, все-таки в Париж? Ну, мы там увидимся. Обязательно увидимся. Приготовишь драники и позовешь меня вспомнить детство.

– Обязательно, Ганси. У тебя такая красивая форма. Записать тебе адрес?

– Спасибо, он у меня уже есть. И улыбнись, дура, улыбнись! Я должен отдать приказ, и тебя вместе с дочерью заберут. А я тебя отпускаю. Понимаешь? Ну!

Я улыбнулась.

По телефону я попыталась связаться с Пьером, но дома никто не отвечал, а в лаборатории ответили по-немецки. Пьер так надежно спрятал документацию, что сам не мог ее найти. Господин Марсель Блох, когда они оба оказались в Бухенвальде, убеждал его не упорствовать, отдать все нацистам, говорил, что никакие лампочки нацистов не спасут, и не верил, что Пьер забыл, где находится тайник. Пьер умер от истощения уже после того, как Бухенвальд освободили американцы, 19 апреля, в день рождения Розы. Изобретение моего деда, воплощенное Пьером, не попало ни к немцам, ни к господину Марселю Блоху, который, поменяв фамилию на Дассо, после войны нашел для своих реактивных истребителей другие лампочки, от других изобретателей.

У нас не оказалось будущего.

За рулем сидел Потехин, из-за этого нас остановили, подозрительно аккуратное вождение, где надо сорок – сорок, где шестьдесят – шестьдесят, всех пропускал, сразу чувствовалось – едет чужой, ведь свой, когда его обгоняют, никогда не будет включать поворотник, мол, я тебя пропускаю. Остановили и проверили права, документы на фургон, документы фирмы. Мы стояли в маленьком кармашке, вдоль узкого шоссе шли глухие заборы. Зона дач и особняков. Слуги народа. Новая аристократия.

– Командир, может хватит? – спросил Потехин мента, который, закинув за спину короткоствольный автомат, протягивал руку за потехинским паспортом. – Что вы прицепились?

– Ты радио включи, – сказал мент. – И не залупайся. А то проверю комплектацию аптечки и срок годности валидола. Что значит “Norats”?

– Нет крыс, только в одно слово. По-английски…

– Не умничай!

Нас отпустили после осмотра фургона. Акелла кружил по клетке. Он попискивал и шипел. Вставал на задние лапки. Тарзан спокойно спал. Свернувшись в клубок, подвернув голову. Сквозь редкую его серую шерстку просвечивала нежная розовая кожа. Он мерно дышал.

– Ну у вас и работа! – сказал мент. – Езжайте!

Когда Потехин включил радио – прежде я просил этого не делать, после выпитого пшеничного с виноградным голову стягивало широким обручем, – выяснилось, что не только потехинская церемонность была причиной проверки: еще рано утром возле большого рынка взорвался припаркованный фургон, есть жертвы и разрушения.

– Вот прикинь – бабушка собралась по утрянке на рынок, купила там зеленюхи, картошечки, помидорчиков, сметанку, катит сумку на колесиках, думает, как накормит внучку, руки пахнут укропом и кинзой, вспоминает, что надо зайти в «Пятерочку», яйца там, мясо…

– Почему она мясо на рынке не купила?

– Ну, там дорого!

– Картошку, значит, она на рынке покупает. И сметану. Странная бабушка…

– Хорошо, мясо тоже купила…

– Тогда уж и яйца…

– Но это совсем невыгодно! На рынке…

– Зато из рыночных глазунью жаришь, она такая получается вкусная! Ее внучка любит рыночные яйца. Это точно!

– Хорошо. Она все купила на рынке. Хлеб тоже, у фермеров, по сто пятьдесят рублей за батон…

– А вот это очень дорого!

– Она просто любит внучку. Внучка у нее безалаберная, собирается бросить институт, завела ухажера, старпера, который ездит то на Гоа, то во Вьетнам, мускулистый такой, не пьет, не курит, вегетарианец…

– Говорит все время о серьезном. Цель в жизни. Карма. Эти, как их, чакры…

– Да, такой седоватый, и бабушке он не нравится. Ей нравится другой, надежный, у которого фирма по установке и ремонту систем видеонаблюдения, который выдвигался на выборах, не прошел, но на следующих пройдет обязательно, он бабушке подарил шаль и мобильный телефон, и вот она слышит звонок по мобильному, это ей звонит внучка, она отвечает, и внучка говорит, что у нее для бабушки сюрприз. Какой, какой? – бабушка предвкушает что-то хорошее, радостное или, наоборот, – думает, что внучка ее забеременела…

– И гадает – от вегетарианца или от кандидата в депутаты?

– А внучка забеременела от парня, с которым познакомилась в клубе, о котором бабушка не знает, но бабушка так и останется в неведении, потому что ее разрывает на кусочки! Бум!

Потехин пропустил очередной «Мерседес». «Мерседес», мигнув аварийными огнями, умчался вперед.

– Ну, наконец-то! Вежливый попался.

– Это очень неприятно!

– Что неприятно? Бум?

– Неприятно, если отрывает что-нибудь, и ты остаешься жив… Протезы плохие, коляски неудобные.

– Бабушку – на кусочки!

– Ладно, – согласился я. – Значит, так суждено. И даже хорошо, что она уже не узнает – какой сюрприз. Но скажу тебе честно – мне не нравятся такие бомбы, бомбы на кого бог пошлет…

– Да-да, помню-помню – террор должен быть адресным и персональным, а иначе это не террор, а убийство невинных, ты как-то деда цитировал…

– Не деда, а его старшего товарища.

– Ну да, ну да, товарища, не деда. Товарища, небось, потом тоже адресно расстреляли?

– Нет, умер сам, от тифа, в двадцатом году…

– Повезло, значит… Да! Ты рассказывал, ты мне все рассказывал… Ты еще в батальоне начал…

– Там я почти ничего не знал. Бабушка, когда я дембельнулся, многое рассказала. Перед смертью. Чувствовала…

– Рассказала красивую сказку. У нас семейные предания, как сказки. Только фей в голубом не хватает…

…Мы остановились перед широкими воротами, три камеры – на самих воротах, слева от них и справа – нацелились на нас, Потехин опустил стекло, помахал левой камере, я – правой, открыл дверцу, встал на подножку, улыбнулся той, что на воротах. Пришлось подойти к воротам, нажать кнопку на коммуникаторе справа от ворот.

– Да?! – голос ответившего был далеким, неясно было – кто отвечает: мужчина, женщина.

– Это дератизатор, – сказал я. – Специалист по борьбе с грызунами. С крысами. С мышами. С крысами – в первую очередь. У нас договоренность с Ноной Ахметовной, но мы опоздали. Пробки. – Вас что – несколько человек?

Мне показалось, что ответивший был мужчиной. Охранник. Вахтер. – Двое. Я и мой помощник.

– А что в фургоне?

Да! Точно! Дотошный вахтер.

– Оборудование. Приборы. И крысы-каннибалы.

– Что?

– Специально выращенные крысы, которые убивают себе подобных.

– Какой ужас! Убивают?

Или – женщина? Вахтерша? Дежурная?

– Да, убивают, а иногда и сжирают. Это дорогие животные, чтобы их вырастить, надо много терпения и времени. Откройте ворота, пожалуйста! Или мы уедем.

– Сколько их у вас?

– Кого?

– Крыс! Сколько у вас этих крыс? Крыс-каннибалов?

– Их у меня несколько.

– И все в вашем фургоне?

– Нет, там только две.

– Две? А как их зовут? У них есть имена?

– Есть. Их зовут Акелла и Тарзан.

– Надо же! Красивые имена. Нона не предупреждала, что приедут Акелла и Тарзан.

Да, женщина. И не вахтерша. Подруга? Мать? Дочь? Голос хриплый, много выкурено, немало выпито.

– Послушайте, э-э-э…

– Виктория. Меня зовут Виктория. Я старшая сестра Ноны.