Стас вышел из кухни. За ним неслышно проследовала Марьяна.

***

На пороге комнаты девушка приостановилась, но всё же заставила себя войти. Прикрыла дверь, прижалась к ней спиной и щёлкнула замком.

– Почти ничего не изменилось, – выдавила она.

Стас отошёл к шкафу, что стоял в углу.

Специально подальше, чтобы не провоцировать Марьяну на новый приступ тревоги, страха, гнева, или что там она может испытывать в его комнате. Если она помнит тот неприятный инцидент, произошедший пять лет назад, то наверняка сейчас не на шутку волнуется.

А вот сам Стас не считал себя виноватым.

Да, он переборщил с нажимом, да, напугал её, да, хотел близости. Но ведь он остановился, почувствовав, что переступает ту грань, когда заканчивается детская дружба, и начинаются взрослые отношения. По большому счёту, вся эта ситуация была спровоцирована Егором Сенчиным, который потребовал, чтобы Стас «сделал это» в первый раз именно с Марьяной.

Да, Егор так и сказал тогда:

– Сделай это, Стасик. Неужели ты не способен? Я ведь знаю, что ты ещё девственник, братишка. А Михайлова – горячая штучка, все отличницы такие. Они в лепёшку разобьются, чтобы всем понравиться, и этот их страх можно круто использовать. Михайлова даст, будь уверен. Я таких насквозь вижу.

Егор твердил ещё много чего, приводил доводы, намекал на свой опыт, хотя никто его об этом не просил. Но он действительно видел людей насквозь – этого у него не отнять.

Слава богу, ничего не случилось.

Стас был благодарен себе пятнадцатилетнему за стойкость перед провокацией и искру благоразумия, хоть и не сразу, но всё же блеснувшую в его хулиганском подростковом мозгу в тот день.

Тогда он ещё не знал, что первый сексуальный опыт получит только через три года, на начальном курсе института, со студенткой-заочницей из гуманитарного колледжа и, конечно, не с Марьяной Михайловой. Забавно, зато в школе о нём ходили бог весть, какие слухи.

Сейчас, глядя на Марьяну, Стас понимал, насколько ей неприятно находиться в его комнате, возле той самой двери. Конечно, понимал.

Но всё равно не испытывал чувства вины.

Девушка оглядела стул у кровати с наваленными на нём вещами из гардероба Стаса – джинсами, футболками, кофтами. Потом сгребла это всё в охапку и перекинула на кровать, а сама уселась на стул.

– Всё время забываю прибраться, – без особых угрызений совести бросил Стас.

На письменном столе тоже царил бардак: вокруг компьютерного монитора и клавиатуры грудой лежали тетради, учебники, альбомы с чертежами и схемами, ручки, карандаши и линейки, спутавшиеся с проводами наушников.

Марьяна бросила взгляд на стол, и в её глазах мелькнуло удивление.

Стас мгновенно сообразил, что заметила девушка, и поспешил прикрыть блокнот с карандашными набросками. Возникло внезапное желание оправдать свою странность, но Стас заставил себя смолчать – он рисует, что хочет, и Марьяна не может этому помешать.

– Мне показалось, или ты снова рисуешь воду? – будто специально, уточнила она. – Я думала, у тебя прошло это странное увлечение.

– Прошло, это старые рисунки, – быстро ответил Стас.

Слишком быстро.

Для правдоподобия надо было ответить медленнее и равнодушнее. К своему ужасу, он почувствовал, как прежнее смущение за свои художества вернулось. В одном из учебников по психиатрии он читал, что когда рисуешь то, чего боишься, страхи проходят, но терапия Стасу никогда не помогала.

– Хочешь стать моринистом? – В тоне Марьяны прозвучала насмешка. – Почему тогда вода у тебя такая чёрная? А жуткие глаза и волосатые пальцы тоже входят в её состав? Это, кажется, то озеро, что за городом, да? У тебя тут написано «Рокот».

– Будем рисунки мои обсуждать? – вопросом на вопрос ответил Стас, посмотрел на часы (до одиннадцати оставалось двадцать минут). – Итак, что ты хотела?

Девушка посерьёзнела.

– Ты, правда, видел Полину?

– Вряд ли я смогу это доказать. В следующий раз я сниму её на камеру и заверю сведения нотариально. – Он произнёс это без тени улыбки.

– Я позвонила папе, спросила насчёт Полины. Он удивился, но рассказал мне о ней немного. Полина пропала в восемьдесят девятом, летом, в июле. Её искали долго, но не нашли ни тела, ни каких-то зацепок, где она может быть. Папа сказал, она смирная была, прилежная, из дома никогда не сбегала. Ей было тогда четырнадцать, а папе – десять. Он говорит, что она была странная, ну, и к тому же, не слышала и не говорила. Но хорошо читала по губам, правда, не все об этом знали, обзывали её, а она всё понимала, терпела. Папа сказал, что ему порой казалось, что она читает мысли… Сейчас бы Полине исполнилось сорок четыре.

Вероятно, Марьяна ждала, что Стас разразится речью, но он молчал.

– Ты упомянул подробности, о которых не мог знать. Скажи, ты где-то раскопал архивы о пропавших без вести? Зачем тебе это? Ты знаешь, кто к этому причастен? Ты что-то выяснил, да?

Стас, наконец, решил ответить:

– Тут только один вариант: дождаться одиннадцати и проверить. Есть магнитофонная запись с голосами. Хочешь, верь, хочешь, нет, но её передала мне Полина. Я успел прослушать только первые минут десять. Есть ещё записка.

Марьяна нахмурилась.

– Покажи мне записку.

Стас вынул из кармана джинсов рекламный листок, сложенный вчетверо, и подал Марьяне. Она развернула бумагу и побледнела, увидев красные потёкшие строки. На коже её рук проступили мурашки.

– О, господи… Это то, о чём я думаю?

Стас кивнул.

– Можно показать это твоему отцу, – предложил он. – Мало ли, вдруг он вспомнит почерк своей сестры? Чтобы уж точно убедить тебя, что эту записку она сама написала.

Марьяна прочитала послание.

– Это мой адрес, Пролетариата, восемь. А что за новосибирский адрес?

– Сам не понимаю… Ну так что? Теперь ты мне веришь?

– Не знаю. – Марьяна отдала листок. – Я хочу кое-что проверить. И у меня есть один способ.

– Способ? – Кажется, улыбка непонимания возникла на лице Стаса сама собой.

Он сложил листок и сунул в карман.

Марьяна пронзительно посмотрела на Стаса, и что-то в её взгляде его встревожило.

– Я подготовилась, если что. – Она скомкала на коленях сумочку, розовые с белыми каёмками ногти впились в светлый мягкий футляр. – Как могла, так и подготовилась. – С этими словами она расстегнула молнию на сумочке, вынула миниатюрное электрошоковое устройство и произнесла с угрозой: – Если это твоя очередная тупая выходка, Платов, я тебе устрою судный день, понял?

Несколько секунд Стас разглядывал устройство, потом – тонкие пальцы девушки, её розовые ноготки, и, наконец, перевёл взгляд на лицо Марьяны.

– Это что, для меня? – Он не мог в это поверить. – Ты шутишь?

Марьяна была далека от шутливого тона.

– Я тебя поджарю, если ты хоть пальцем меня тронешь. – Она покрутила устройство в руке. – Я его теперь всегда с собой ношу. Купила сразу после дружбы с тобой.

– Мари, ты стукнулась обо что-то, да?

Ему вдруг захотелось сбежать отсюда, чтобы не участвовать в этой нелепой сцене. Через пять лет Марьяна Михайлова явилась, чтобы обезвредить Стаса Платова. У неё точно не всё в порядке с головой.

Девушка поднялась и направилась к нему.

Стас замер.

«Да не может быть, чтобы она пустила в дело своё устройство, – подумал он. – Нет. Конечно же, нет. Она просто пугает».

Но внутри всё напряглось.

Не дожидаясь от Марьяны действий, он обогнул её и двинулся к двери. И тут до него дошло, что не стоило бы так опрометчиво подпускать затаившую ненависть девушку, да ещё и с электрошоковым устройством, к себе со спины.

Только он об этом подумал, как почувствовал: два электрода легко проткнули ткань рубашки и впились ему меж лопаток, следом наступила трёхсекундная прожарка его организма током. Ощущение такое, будто в тело одновременно вбили сотни ледяных сосулек.

Мышцы мгновенно парализовало, и Стас, дезориентированный, онемевший и ошарашенный, повалился на пол собственной комнаты, приложившись о паркет подбородком, грудью и коленями.