Полина потянула к нему руки. Горло сжал спазм, начиналось удушье.
Она открыла рот в попытке хоть что-то произнести. Неподвижные голосовые связки, точно запертые ворота, не поддавались. По глазам Кости она поняла: из её рта рвётся только тишина.
Глаза Полины обожгли слёзы, она бросилась на стену в попытке вкарабкаться наверх, но повалилась назад, на дно. Костя предусмотрел всё до мелочей. Он всегда поражал её целеустремлённостью и рьяной, до исступления, усердностью. А тут он целый месяц рыл яму, чтобы сбросить её туда.
Рыл яму для неё.
Конечно же, он всё рассчитал.
Сверху посыпалась земля. Костя кинул в Полину горсть, потом ещё одну и ещё.
– Кричи, Пол. Пока ты не закричишь, я тебя не вытащу. Ты обещала не думать обо мне плохо, помнишь? Ты обещала. А теперь кричи. Как только ты закричишь, я сразу тебя освобожу, но сначала тебе надо закричать.
Полина смотрела на друга сквозь пелену слёз. Он на мгновение исчез из виду, но тут же вернулся и сбросил вниз пакет, тот плюхнулся в изрытую землю дна.
– Там дождевик и резиновые сапоги. И ещё термос с горячим клюквенным морсом, чтобы ты не простудилась.
Полина к пакету не притронулась, зато в полной мере осознала: своей жуткой заботой Костя разрушил её надежды на то, что это была просто шутка.
Он добавил:
– Там ещё твой диктофон. Это чтобы записать голос, когда ты закричишь. Хватит хранить чужие голоса, пришло время оставить свой, как думаешь?
Полина склонилась над пакетом.
Сверху, на свёртке из синего прорезиненного дождевика, лежала её компактная «Электроника», совсем ещё новая. Полина любила записывать на аудиокассету голоса людей в течение дня: родственников, соседей, прохожих. Она не слышала их, но старалась запечатлеть на магнитной ленте звуки, тона, тембры, эмоции, смех, плач – всё, что казалось ей важным.
Некоторые говорили, что это ненормально, но Полина всё равно хранила голоса и шумы. Она лелеяла надежду, что когда-нибудь слух восстановится, и она вернётся к своему архиву из десятков кассет, возрождая полноценную картину воспоминаний.
Как раз сегодня её шестидесятиминутная кассета была почти заполнена. Оставалось несколько минут свободной плёнки. А может, это судьба, и Костя прав: нужно испытать себя страхом настолько, чтобы закричать?
– Я оставлю тебя ненадолго. – Костя оглядел округу наверху, нахмурился. – Ловушки… трещат… кажется, это ловушки для сатаны. В них какие-то трещотки установлены, что ли. В них шумит ветер. – Он сглотнул, посмотрел на Полину. – Пол, я вернусь минут через десять, ладно? Где-то на трассе верёвку потерял. Наверное, она свалилась с багажника, когда мы ехали. Мне надо её найти.
Полина замотала головой: «Нет, не оставляй меня тут одну!», вот только во взгляде Кости больше не увидела вины или тревоги, он почти не сомневался в том, что поступает правильно.
– Посмотри сюда. Ты знаешь, зачем это? – Парень указал на свисшую с края ямы трубу. – Чтобы ты испугалась сильнее. Здорово я придумал? Подвёл воду из озера и перекрыл задвижкой. Если ты не закричишь, я уберу задвижку. Вода польётся на тебя сверху и будет заполнять яму. Так ты испугаешься сильнее, а значит, закричишь.
«Не оставляй меня! Не оставляй! Если ты оставишь меня, я никогда тебя не прощу!» – жесты Полины, быстрые и эмоциональные, рассекли затхлый воздух ямы.
– Не оставлю. – На лице Кости окончательно окрепла уверенность. – Я не оставлю тебя, Пол. Никогда не оставлю. Я скоро вернусь. Через десять минут буду уже тут, обещаю.
И впервые Костя показал этот жест: приложил раскрытые ладони к сердцу и направил их в сторону Полины – «Я люблю тебя».
А потом исчез.
Полина зажмурилась, осела на колени. Она не могла стоять. Тело содрогнулось от немого плача, ноги увязли в сырой комковатой земле. Через несколько долгих минут, когда тряска отпустила, и Полина открыла глаза, то ужас обрушился на неё с новой силой, куда большей, чем прежде.
Вокруг стояла кромешная темнота.
Костя закрыл яму настилом, закидал ветками и приладил сверху то бревно. Да, он сделал это. Он хотел заставить её закричать, даже если это будет стоить им дружбы.
Кричи, Пол. Ну давай же, кричи. Кричи.
Полина обхватила себя руками, впилась ногтями в бока и принялась раскачиваться вперёд-назад. Всё сильней и сильней, чтобы почувствовать своё тело, чтобы понимать, что оно ещё не растворилось в этой вязкой темени. Потом приоткрыла рот, вдохнула прохладный воздух, зажмурилась и напрягла глотку.
Ей показалось, что она крикнула.
Да, крикнула.
Ей стало так больно. Там, внутри её мёртвого горла, в глубине лёгких, вспыхнул пожар. Он опалил язык, нёбо, докрасна раскалил губы. В темноте померещилось дикое пламя, вырывающееся из её огромного драконьего рта.
Костя должен был услышать – она закричала. Ну, конечно. А как ещё объяснить невыносимую боль в горле и во рту, треск по всей голове? Она закричала, и сейчас её освободят. Откатят то бревно, ветви отлетят в сторону, сдвинется настил, и с края ямы упадёт верёвка, или опустится лестница.
Полина запрокинула голову, продолжая раскачиваться.
Вот-вот она увидит узкую полоску света, с каждым мгновением полоска будет расширяться и расширяться, пока крышка на яме не сдвинется полностью. И сразу перестанет вонять землистой сыростью, ворвётся солнечный свет и колкий свежий воздух с ароматом осин, а Костины ладони, сухие и тёплые, вытащат её отсюда.
Наверху что-то вздрогнуло и качнулось, следом по земле пронеслись дробные толчки, похожие на топот маленьких ног.
Нечто бегало наверху и словно отплясывало… отплясывало…
Полина оцепенела, уловив вибрацию, издаваемую скрежетом: кто-то убрал задвижку из сантехнической трубы. Секунда-другая – и сверху обрушился поток холодной озёрной воды.
Кричи, Пол. Кричи или умри. Кричи или умри, Пол. Кричи, кричи.
Раствор грязевой жижи с медлительностью пытки начал наполнять яму. Полина отпрянула к стене и закрыла глаза. Дрожащими грязными пальцами нашарила кнопку записи, задержала дыхание и включила диктофон.
Нужно просто подождать, решила она, чуть-чуть подождать, всего минуту. Можно даже посчитать секунды, чтобы не было так страшно. Сейчас вернётся Костя. Он так пугает… он просто пугает…
«Пятьдесят девять, пятьдесят восемь, пятьдесят семь. – Полина представила электронное табло с часами, яркие красные цифры. Они отсчитывали время её кошмара. – Пятьдесят шесть, пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три, пятьдесят два…».
Внезапно она оборвала счёт, распахнула глаза.
Внутри разом похолодело, сердце обмерло, тело напряглось так сильно, что колкая судорога пронеслась по мышцам.
Там. Там, напротив, в кромешной темноте ямы, кто-то стоял.
Она почувствовала чьё-то присутствие кожей, каждым нервным окончанием, всем своим естеством, ощутила движение воздуха и холод влажного дыхания на лице. Если бы она протянула руку, то, наверняка, дотронулась бы до неизвестного.
Полина плотнее прижалась к склизкой глинистой стене ямы, крепко сжав диктофон, и тут же замерла снова: чьи-то ледяные пальцы коснулись мочки её уха, провели по скуле вниз, к подбородку. Замерев, она даже дышать перестала, сознание заполонила внутренняя дрожь.
А чужие пальцы – медлительные, тонкие, чуть липкие, словно испачканные в охлаждённом тягучем сиропе – продолжали исследовать её окаменевшее от страха тело. Огладили шею, плечи, грудь, живот, скользнули вверх, пробежали по ключицам, коснулись лба, приподнимая мокрую чёлку.
Полина сглотнула ком кислой вязкой слюны, зажмурилась.
К чужой руке присоединилась ещё одна, следом ещё… третья, четвёртая, пятая. Через пару секунд яма кишела руками, множеством склизких рук, подобно крысиному королю, связанными между собой, сросшимися жилами, кожей и костями, без тела, головы и хозяина.
И эти руки всё жаднее ощупывали Полину, каждый сантиметр её тела, забирались в волосы, оттягивали одежду, задирали футболку до самой шеи и опускали вниз. Подёргивали, гладили, похлопывали, царапали ногтями. Они словно искали что-то, но никак не могли найти.
