Ну а через несколько дней после того инцидента случилась трагедия с Андреем Бежовым, единственным благородным человеком в её окружении.

Платов уверял, что гибель Андрея – случайность. Порой Марьяна и сама сомневалась в его вине, но не в его репутации: предыдущий опыт общения с ним показал, что доверять ему не стоит. И ненависть к нему раз за разом возвращалась, как волна цунами после земной встряски.

Сейчас Марьяна слушала хриплый голос Платова, смотрела в его растревоженные глаза, и воспоминания о пережитом страхе, об их гнилом школьном романе и о том, что эта сволочь сделала с Бежовым, пронеслись в одну секунду и вспыхнули новым пламенем неприязни.

А теперь Платов пришёл, чтобы посмеяться над ней. Напомнить: он в любую минуту может её растоптать, потому что сильнее, бессовестнее, наглее и злее. Потому что он всё та же похотливая и жестокая сволочь, даже хуже, чем раньше, что он переродился и окончательно потерял те крохи хорошего, которые в нём были.

Ни к одному человеку Марьяна не испытывала столь испепеляющей душу ненависти.

***

Она нашла силы ему ответить:

– Полина Михайлова – моя тётя. Она пропала тридцать лет назад, и официально признана мёртвой. Ни тебя, ни меня тогда даже на свете не было, и никаких записок она тебе написать не могла. Но если ты пришёл поиздеваться и шокировать, то у тебя получилось. Доволен, скотина?

От неожиданности у неё отказала защитная реакция – немедленно убрать руку Платова. Он продолжал держать её запястье горячими сухими пальцами.

– Тридцать лет?.. – Лицо Платова вытянулось. Он начал бормотать что-то нелепое и бессвязное: – Я сначала подумал, что это всё же… были галлюцинации или сон… или эти… фантомы… но её записка, она ведь настоящая. И магнитофон… чёрт… он лежит сейчас в моей машине. Я всё ждал, что он исчезнет, что мне это показалось, но он до сих пор у меня. Давай, покажу.

– Что? – Марьяна не могла поверить в то, что видит: Стас Платов, бледный и испуганный, лопотал чушь, как душевнобольной.

Она бы и не удивилась, узнав, что он отсидел в колонии за очередную пакость, и там ему повредили мозги.

Платов смолк, будто собирался с силами, посмотрел на Марьяну так серьёзно, что её тело мгновенно покрыло морозом. В его взгляде мелькнуло что-то жуткое, тёмное, что-то потустороннее.

– Ты видела её фотографии?

– Чьи фотографии?

– Полины, тёти своей.

Марьяна нахмурилась. Он опять за своё.

– Нет, а что?

– Я её опишу, а ты потом посмотришь на её фото и убедишься, что я не вру. Лет тринадцать-четырнадцать, светлые волосы, худая, низкого роста. Нос такой… длинноватый, глаза зелёные, родинка под правым нижним веком. Одета в синий дождевик и резиновые сапоги болотного цвета. Она разговаривала жестами. Я её видел, как тебя сейчас. И прикасался к ней так же… она брала меня за руку. За руку… вот так, как я тебя. – Платов потянул Марьяну к себе и, понизив голос, спросил: – Откуда бы я знал столько про твою пропавшую тридцать лет назад тётю? Откуда? Я её видел, ты должна мне поверить.

Ощутив, как сильно Платов сдавил ей запястье, Марьяна осознала, что подпустила врага слишком близко.

– Ты свихнулся. Я давно знала, что ты психопат. – Марьяна выдернула руку из пальцев Стаса, отступила и ответила предельно сухо и выдержанно: – Если ты сейчас не уйдёшь, я позову тех, кто уведёт тебя отсюда. Хочешь убедиться?

– Я не уверен… не уверен, что это мне не приснилось, но с другой стороны, её вещи остались у меня. Я могу показать их, если не веришь. Записка и диктофон. – Сейчас Платов напоминал Марьяне ребёнка, который требовал, чтобы все слушали его россказни. – Послушай, в записке есть твой адрес. И ещё Полина написала, что придёт к нам сегодня в одиннадцать вечера… что будет приходить каждый день с Гулом смерти… я не знаю, что это такое, но у нас времени не так уж много…

– У нас? – Сердце Марьяны окатила злоба: она пропустила бред Стаса мимо ушей, но слово «нас» расцарапало ей нервы. – Никаких «нас» нет, Платов. Ты несёшь чушь, ты снова с Егором что-то затеял, да? Вы на спор пытаетесь меня одурачить? Опять? Вы до сих пор не повзрослели? – Она оглянулась и крикнула на весь двор: – Егор! Пошёл ты, козлина!

Платов выставил ладони.

– Никакого Егора тут нет. Он давно уехал из города и здесь теперь не живёт, он в Москве.

Но Марьяне опять захотелось завопить: «Не верю! Сгинь, сволочь!». Этакое заклинание, создающее оболочку, защиту от манипуляций. Нет, пусть Платов катится со своими байками и хитрыми комбинациями ко всем чертям.

Но тут он негромко сказал:

– Твоя тётя мертва, это так. Она просила найти виновного. Скорее всего, виновного в её смерти. Она не просто пропала, её убили. Убили, понимаешь?

Всё естество Марьяны сопротивлялось, она не допускала даже мысли о том, чтобы «задумываться» о бредовых словах Стаса. Но как только она позволила себе «задуматься», всего-то на секунду, её моральная броня под названием «АнтиПлатов» покрылась трещинами.

– Я не знаю, как это объяснить. Я бы и сам хотел, чтобы это было сном, но записка, Мари, записка ведь есть. И не я её написал, а твоя тётя, собственной рукой. Давай сравним почерк, сравним с другими её записями, если они сохранились. Давай? Я могу раскрыть тайну её исчезновения… точнее, хочу это сделать. Ты, вообще, слышишь, что я говорю?

Лживый засранец переменил тактику, нащупав слабое место в обороне Марьяны. Она продолжала молчать, а её оболочка – трескаться, и так быстро, что уже полопалась в нескольких местах.

Даже оговорка Платова «могу-хочу» не была случайной. Хитрый, какой же он хитрый дьявол. Абьюзер, паршивый манипулятор. Что ему надо? Чего он прицепился к её пропавшей тёте? Чего ему не живётся спокойно?

– Ты слышишь, Мари? – давил он, будто в том самом месте у него горело и жглось.

– Слышу.

Её броня разлетелась на куски.

Марьяна снова стояла перед Платовым беззащитной, как тогда, в пятнадцать, а он снова покушался на её мозги. И что самое ужасное: она позволила ему называть себя «Мари», как раньше.

– И что ты решила? – Его нетерпение отразилось на лице, он прищурился, поиграл желваками.

Их моральные роли неожиданно переменились: теперь он наступал, а Марьяна отступала. Как такое произошло? Она ведь даже не заметила, когда началась её капитуляция.

– Тебе-то какой с этого резон? Ты же просто так ничего не делаешь. Из доброты душевной хочешь отыскать мою тётю? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать и оправдать собственную неспособность оборвать разговор. Но тут неожиданно выпалила: – И, вообще, сгинь, сволочь.

Оно вырвалось само.

– Сгинуть? – Стас вскинул брови. В его глазах мелькнула обида. – Я что, по-твоему, нечистая сила?

– Ещё какая. – Марьяна могла бы сотни раз повторить свой отчаянный выкрик ненависти, но вместо этого тихо сказала (боже, как она смаковала эти слова): – Либо ты уходишь, либо через две минуты я вызываю полицию и говорю, что смерть Бежова – не несчастный случай.

Стас не сводил с неё глаз.

– Ты не веришь мне?

– Господи, Платов, – Марьяна покачала головой, – как ты живёшь с такими моральными уродствами?

– Лично тебе я ничего плохого не делал.

– Ничего не делал? – Вот сейчас Марьяна была готова ему что-нибудь сломать. Как он посмел такое забыть? Ей до сих пор снится Оборотень, и до сих пор она не находит сил избавиться от страха перед парнями, а её обидчик даже не помнит, что её обидел. Он не придал этому значения. Марьяна сжала кулаки. – Если для тебя смерть моего друга ничего не значит, то, может, ты вспомнишь, как… – она сглотнула, – …навалился на меня, как чёртов конь, и прижал к двери у себя в комнате?

Наконец она уловила в глазах Стаса смятение.

– Но это же… это же была легкомысленная выходка. Я же тогда извинился, я… я извинился же, извинился… чёрт… я ничего не сделал. – Платов выглядел растерянным, начал оправдываться, что совсем ему не свойственно. Он потёр лоб и добавил: – Ты же никогда об этом не говорила.