«Что это на уме у нас, смелый парень? – постукивает в моей голове науке неведомое передающее устройство, я его называю «дятлинг». – Последняя твоя пассия, из сверстниц, если бы разметала по подушке прическу, могла бы и не собрать…»

Я представил себе, как улыбалась бы девушка, слушая мои бессвязные бредни, и подумал, что хотел бы эту улыбку видеть. А еще – «Ну же, господа подержанные и траченые молью эротоманы!» – здорово было бы провести ладонью по этим волосам, разбросанным по подушке, потом поднести к лицу…

«Какое там «комиссарское племя»?! Пейзанка…»

Девушка остановилась напротив моей лодки, лицо повернуто в мою сторону, и я, грешным делом, подумал, что сейчас она улыбнется, а мне на старости лет не останется ничего иного, как уверовать в Господа, что, признаюсь, было бы крайне обременительно для нас обоих… Дальше и в самом деле произошла удивительная метаморфоза. Увы, не та, о которой я грезил. Девушка выхватила из кармана широкой цветастой юбки телефон – по-видимому «хэндс фри» забастовал или просто решил уйти в сторону от накаляющеяся обстановки – и неожиданно сдержанным тоном, но явно на пределе, внятно выговорила в микрофон, поднесенный к самым губам: «Убирайся из моей жизни, Бобан! Только попробуй отключиться…»

«Во как?! – ахнул я про себя. – Вот это по-нашему, по-русски!»

У девушки был легкий, едва заметный акцент, скорее всего польский, а может быть так «мягко» по-русски говорят где-нибудь на Львовщине или в Закарпатье – я, правда, не замечал, но это еще ничего не значит. Кстати сказать, ни по лицу, ни по одежде не подумал бы, что соотечественница… И эти разноцветные ногти на правой руке… Почему для среднего пальца она выбрала желтый? По-моему, не очень политкорректно.

В этот момент наши взгляды пересеклись.

– Вас это тоже касается! – получил я в свой адрес все в той же тональности.

«И неплохой английский, явно не школьный, легко перешла, без запинки…»

Также естественно девушка вернулась к родной речи:

– Гондон мальтийский!

Было ясно, что плотина не просто дала течь – рухнула, и притом сразу, до основания.

Я все еще по инерции улыбался – с возрастом все реакции замедляются, – когда телефон с обидно невыразительным для производителя стуком врезался в борт моей яхты и завершил свои земные часы серией внятных всплесков.

«Соединяем людей… ценой собственного разъединения!»

А может быть и не «Нокия». Честно говоря, не успел рассмотреть.

«Неудачно бросила: отскочил бы назад, на причал – «симку» удалось бы спасти Боже, какая же здесь грязь после шторма… – я невольно поморщился, глянув за борт, и подумал уже о телефоне: – Неудачно попал».

Наверное, в такой воде мучали в бочке Человека-Амфибию в застенках Буенос-Айреса. Вспомнилось, с каким трудом, чтобы не опозориться на весь двор, я сдерживал слезы сочувствия к Ихтиандру, любви к Гуттиэре и ненависти к Зурите. Весь кинотеатр страдал вместе со мной, даже на «Трех мушкетерах» такого не было, когда умирала отравленная Констанция. Во французской версии ее называли Констанц, если кому-то важны детали.

Не так давно совершенно случайно пересмотрел «Человека- Амфибию». По-моему, фильм показали по разу на каждом канале, что могло означать юбилей кого-то из снимавшихся в этой ленте корифеев советского кинематографа, самого фильма или детское увлечение Беляевым кого-то из нынешних первых мужей государства, кого-то из двух. Сегодня я думаю, что Ихтиандр не так уж сильно и пострадал – отправился себе на вечный нерест в морские дали, от людей подальше, и все. Сегодня я завидую такой судьбе.

– Черт! Черт! – девушка со всей силы впечатала в камень босую ногу.

Я невольно охнул, по низу живота полоснула судорога. Со мной такое бывает, когда, к примеру, смотрю кино, а там кто-нибудь прыгает на асфальт с большой высоты. Возможно, это последнее, что осталось во мне от способности переживать чужую боль. Вчера, кстати, с трудом перенес собственную: перепрыгнул с дуру босиком с трапа на причал – будь они неладны, эти чертовы камни, даже если помнят они самого Умберто Первого…

От неожиданной резкой боли девушка вкрикнула и присела, но почти сразу же распрямилась, поджав ушибленную ногу. Она закусила нижнюю губу и с ненавистью посмотрела сквозь меня полными слез глазами. Позже я так и не вспомнил, какого они были цвета, но точно какого-то необычного.

Натуральная цапля в образе птичьего бога войны.

«Да, дорогая, кто же еще, кроме меня, мог разбросать здесь эти колючие камешки…»

Дразнить страдалицу улыбкой, однако, я поостерегся – кто знает, что еще найдется в её карманах? Сдернул вниз козырек бейсболки, сближая его с собственным носом и пересел на поручень, демонстрируя обращенным к берегу профилем, что все происходящее на причале меня более не интересует. Бицепс, однако, напряг и живот подобрал, насколько хватило сил. Надеюсь, что хоть на сколько-то хватило.

На самом деле, сел плохо, не туда, как раз на тот борт, где отметилось прилетевшее средство связи, так что пришлось напрягать волю, преодолевая искушение оглядеть, окинуть взглядом последствия.

«Вот ведь жлоб! А пробоину увижу – что стану делать? – издевался я над собой и все косился, косился… – Вязать страдалицу и карабинеров кликать? Какая, к черту, пробоина… Нас и «Верту» не пробьет, а у барышни явно что-то попроще было, хлипкое, если судить по звуку… По результату тоже.»

В конце концов, насчет собственности я успокоился, но обнаружил возможность бессовестно, в оба глаза, следить за событиями на твердыне – выпуклая стеклянная дверь вцелом неплохо отражала происходившее. Конечно, картинку она искажала, портила – фигурка уже не казалась такой прилекательной – размера три в плюс – и рост поубавился, но если держать в уме пропорции оригинала, то смотреть можно. Да и вообще – интересно же…

Девушка на меня уже не смотрела. Она устроилась на причале в позе васнецовской Аленушки, целомудренно натянув юбку до самых щиколоток и сильно растирала ладонью ушибленную ступню. Лица разглядеть я не мог, но подозревал, что ничего общего с хрестоматийным образом горькой сиротской доли, созданной живописцем-сказочником, в нем не найду.

«У такой сестрицы-Аленушки в братьях-Иванушках ходить – всю жизнь козлом проживешь, в лучшем случае, а то и прибьют кавалеры, чтобы под ногами не путался… – подумалось мне и я устыдился вероятной несправедливости суждений. – На «гондона», старик, обиделся?! Ну-ну.»

Странный полосатый кот, странный, потому что без ушей – я пытался их рассмотреть, но не видел, – и с большой головой, круглой как небольшой арбуз, выписывая замысловатые кренделя-повороты, зашел к девушке со спины. К этому времени я уже наблюдал за происходящим из под козырька бейсболки – опасно, конечно, но достовернее чем в отражении, – однако не заметил, в какой момент и откуда кот объявился. Жмурясь и выгибая от удовольствия спину, он потерся об острый локоть – клянусь, что расслышал довольный утробный рокот… Девушка вдруг оттолкнула пораненую ногу, будто не свою, чужую и, обхватив руками голову, разрыдалась. Кот неспеша посмотрел в обе стороны пустого причала, потом обвел взглядом безлюдные лодки, заметил меня и подмигнул лукаво – «Ты, что ли, довел?». Не дождавшись ответной реакции, кивнул в знак респекта – «Умеешь!» – и недвусмысленно указал мне глазами на дверь. Ошибки быть не могло, все так и было. Я сообразил, что теперь его выход, тихо поднялся, захватил со стола книгу и в два шага оказался внутри салона. Признаться, всегда недолюбливал кошек. Никогда их не боялся, даже черных. С другой стороны, в них столько тайны, что лучше не рисковать. Оставалось захлопнуть за собой сдвижную створку. Громкий металлический стук был при этом фактически неизбежен – дело не в акуратности, такая, черт побери, конструкция, – а мне не хотелось, чтобы этот неминуемый лязг был истолкован парочкой на причале как некая демонстрация, вызов. Качки практически не было, тяжелая дверь стояла в полозьях будто приклееная, и я ограничился тем, что задернул портьеры, стараясь при этом выглядеть безразличным, ленивым и неторопливым. При всей наигранной медлительности, в солнечных штыках, во всю дырявивших тяжелые шторы и легкие занавески где только можно, закрутились маленькие тонадо, зависли на мгновение и медленно опали вниз. Миллиарды микроскопических парашютистов, «нанопарашютисты», будущее ВДВ по Чубайсу.