Вот таким она предпочитала видеть своего Малдера.

– Что? – спросил он, заметив выражение ее лица, когда забирал карту обратно из ее ослабевших пальцев, чтобы сверить свое местоположение с навигатором (очевидно, ненадежным) машины.

Скалли не вполне удалось подавить нежную улыбку.

– Ничего, – мягко ответила она. – Мне просто нравится видеть тебя таким.

Малдер недоумевающе нахмурил лоб, однако ее улыбка оказалась заразительной, и на какой-то миг он стал тем блестящим, раздражающим и по-мальчишески очаровывающим Фоксом Малдером, в которого она влюбилась где-то в веренице номеров дешевых мотелей, бесконечных арендованных машин и развеивающего туман в ее разуме голоса в ее больничной палате так много лет назад. Задолго до того, как она призналась самой себе в наличии этого чувства.

– Пойдем, проверим твое популярное место.

Малдер охотно последовал за ней.

Отчего следующий момент стал намного болезненнее.

Флэшбек по силе был равен действию наркотика, введенного прямиком в вену. В одну секунду ей было так уютно, как не было уже многие годы, в машине рядом с Малдером под бескрайним пустынным небом, а в следующую ее подсознание ответило на ее пассивное умиротворение жестоким и ошеломляющим напоминанием о том, как она оказалась в таком положении, в котором пребывала сейчас.

Скалли выруливает на обочину пыльной дороги и заглушает двигатель. Она долго сидит в тишине, просто вслушиваясь в шелест окружающих ее деревьев на ветру. День клонится к закату, лишившись почти всех красок. Скалли уже было направилась в свою квартиру в городе, которой пользовалась при 36-часовых сменах, но пообещала Малдеру, что приедет домой. Она измотана и потому должна хотеть оказаться дома, но правда в том, что при одной мысли об этом месте у нее внутри все переворачивается. Она каждый раз молится, что когда переступит через порог, он поприветствует ее улыбкой, исполненный энтузиазмом из-за какого-то нового проекта. Довольно редко такое случается, и она позволяет себе надеяться, что это станет поворотной точкой – признаком перемен, что выведут их обратно на свет. Но это никогда не длится долго. В этот раз она работала столько часов подряд, что не может вспомнить, когда ее смена официально началась или закончилась, так что у нее нет сил на то, чтобы пытаться еще и вытащить Малдера из его офиса, его раковины, его тьмы.

Долгое время она просто дышит в тишине, а потом заводит машину и продолжает путь.

Она не выкрикивает «привет», когда заходит в дом. Она снимает пальто и проходит в зашторенную комнату, которую он называет своим офисом. Он бросает беглый взгляд через плечо и говорит лишь: «Привет. Я скоро подойду».

Она кивает, и это ее единственный ответ. Он продолжает изучать бумаги, разложенные перед ним на столе. Она проходит на кухню и пытается приготовить что-нибудь на ужин. Ей трудно вспомнить, когда в последний раз она ела настоящую еду за столом со столовыми приборами. Впрочем, готовить особо и не из чего: он не ездил за продуктами, хотя она оставила на столе список.

Она приготавливает что-то на скорую руку и зовет его ужинать, но он так и не появляется.

Она даже не знает, что вывело его из равновесия на этот раз: какая оканчивающаяся тупиком ниточка, какое мелкое разочарование наконец стало пресловутой последней каплей. Но она снова пытается растормошить его, и вот уже помимо ее воли они вступают во все тот же бессмысленный спор, ходя по одному и тому же замкнутому кругу. Он сражается в бесконечной битве всей своей жизни, но сейчас руки связаны у него за спиной. Он тонет, но не видит, что плывет ко дну. Он не может оставить это позади.

– Малдер, тебе надо выйти из этой комнаты на свет. Делать что-нибудь другое. В твоей жизни есть много чего помимо этого квеста!

– Что? Что помимо него, Скалли? Что мне надо делать? Все, что я делал, ни к чему не привело. Я не смог защитить свою сестру, я не смог защитить свою мать. – Его кожа блестит от пота, лоб бороздят глубокие морщины. – Я не смог защитить тебя, твою сестру, твое здоровье. Твою дочь, НАШЕГО СЫНА. Я все отдал поискам истины, и посмотри, куда меня это привело.

– Ты помогал людям. Ты спасал людей. Наша работа имела значение. То, что ты не изменил весь мир, не означает, что все было напрасно. Что до сих пор напрасно.

Ее слова не производят на него никакого впечатления. Малдер обхватывает затылок руками и стискивает зубы. Она чувствует, как комната наполняется электрической энергией, наподобие статического электричества. Он так резко встает из-за стола, что пугает ее, и принимается вышагивать по полу, словно зверь в клетке.

– Это все бесполезно! Я бесполезен. – Стопка книг падает к его ногам, он пинает ее и разворачивается, стискивая кулаки. – Я гребаный кусок дерьма, Скалли! Ничто из этого не имеет значения, так пусть они все это забирают!

Скалли пытается подойти ближе, но он ее не замечает. Он погружен в собственную боль. Он кричит, вопит, пихает папки с документами и стопки книг на столе. Бумаги разлетаются по комнате. Малдер хватается за все, что попадается ему под руку – пресс-папье, подставку для ручек, кофейную кружку, которую она подарила ему на Рождество. Он швыряет эти предметы о стену и окно. Они разбиваются и осколками падают на пол.

Скалли рискует сделать еще пару шагов к нему.

– Малдер, ПРЕКРАТИ!

– Это все бесполезно!

Рамка для фотографий падает на пол, и Малдер тянется за коробкой старых кинопленок.

– Не делай этого. Просто прекрати! – Скалли хватает его за руки, за запястья, но он не позволяет ей удержать себя. Он сильнее ее, когда требуется, когда ему того хочется. Она ощущает боль не только в пальцах, когда он отстраняется, и пленки падают на пол.

Малдер пихает стол, едва не опрокидывая его в камин.

– Какого хрена я вообще это делаю? Какой в этом смысл? – распаляется он, и его полный отчаяния голос разрывает ей сердце. Ей больно, она напугана и зла, но не выпускает его рубашку из своего захвата.

Скалли встает на его кресло и, воспользовавшись получившейся высотой, обнимает Малдера за плечи сзади.

– Малдер, прекрати… прекрати, пожалуйста, прекрати… прекрати… прекрати…

Он напряжен, как сжатая пружина, в ее руках – словно хищник перед атакой; ощущаемая ею сила поистине ошеломляющая. Эмоции, мышцы и адреналин гудят, словно живые сущности, но она не ослабляет захват.

– Малдер, просто прекрати, – молит она, повторяя эти слова, как мантру, ему на ухо, но не слишком близко на случай, если он снова начнет метаться.

Но он не сопротивляется. На этот раз электрическая вибрация эмоций направлена внутрь, а не наружу, и она ощущает, как содрогается его тело, когда первые рыдания сотрясают его.

Малдер разворачивается и с силой стискивает ее талию, пряча лицо у нее на груди. Она спотыкается под его весом, но умудряется встать на колени на столе, отчего скрепки и осколки впиваются ей в кожу. Она держится за него изо всех сил, пока скорбь сотрясает его – и ее – тело. Она так измождена, что чувствует тошноту и держится только за счет чистого адреналина, но не хочет подводить его – не может его подвести. Они – это все, что у них когда-либо было.

– Ты не бесполезен. Ты не бесполезен, – повторяет она таким же запыхавшимся и сбившимся голосом, как у него, цепляясь пальцами за волосы на его голове, покоящейся у нее на груди.

Он хватается за нее: ее спину, одежду, ее кожу, держась за нее, словно утопающий за спасательный трос. От силы его потребности у нее перехватывает дыхание. Она чувствует себя маленькой, незначительной и неспособной противостоять этой волне. Но она не двигается с места. Она не сдастся.

– Я здесь, – шепчет она. – Я здесь. Мы все решим. Я обещаю. Мы все решим. Ты еще на многое способен.

Ее сердце колотится так сильно, что она ощущает вибрации в груди, слышит свист в ушах. Его рыдания звучат надтреснуто; она не чувствует осколок его рождественской кружки, впивающейся ей в колено. От пореза останется шрам.