Кроули поморщился. Не говоря о них, Азирафаэль не обязательно был невеждой, он был слишком умен, чтобы не понимать. Он не мог припомнить, когда в первый раз спал рядом с Азирафаэлем — шесть тысячелетий, в конце концов, были долгим временем, — но, должно быть, это было задолго до того, как они договорились. Это объясняло, почему ангел никогда не отсылал его, когда Кроули упорно продолжал засыпать на нем снова и снова.
— Ты учишься жить с ними, — вздохнул демон, и это была не совсем ложь. Так оно и было, но это было намного легче, когда рядом был кто-то небесного происхождения, кто не возражал поделиться частью своего Божественного сияния с проклятыми. — Да, они ужасны в начале, но это просто… — Кроули искал слово, менее жестокое слово, более гуманное, если такое было возможно. — С течением времени они несколько ослабевают.
По крайней мере, ему очень хотелось на это надеяться. Так было всегда, но с другой стороны, рядом с ним всегда был Азирафаэль, успокаивающий, добрый и всегда такой любящий, всегда такой любящий.
— Но как бы все ни было плохо, Азирафаэль, просто помни, что я здесь, хорошо? Все это может пойти к черту, но я останусь здесь с тобой.
Азирафаэль кивнул, его пушистые кудри щекотали губы и нос Кроули. Его руки обвились вокруг тела демона, держа его так, словно он был его последней надеждой на спасение.
— Расскажи мне, как это было для тебя, ладно? — пробормотал он. — Ты никогда этого не делал, и я никогда не спрашивал, хотя, наверное, должен был.
Кроули вздохнул. Конечно, у него была причина молчать касательно этой темы. Чем меньше он думал о своем Падении, тем легче было с ним жить, но сейчас он не собирался уклоняться от него — он был многим обязан Азирафаэлю. Он был обязан ему хотя бы этим знанием. Так что, хотя и неохотно и со многими паузами поначалу, Кроули все же рассказал ему, начиная с того, что было до Сада, где они впервые встретились, ползучий демон — Змий, и Азирафаэль — страж Восточных ворот.
***
Возможно, это была даже не первая их встреча — они могли быть знакомы и раньше, конечно, — но сейчас Кроули не мог этого знать. Воспоминания, хотя технически все еще были в его голове, казались туманными и перемешанными, как кусочки старой потрепанной и выцветшей головоломки. Единственным истинным воспоминанием о Небесах — и это было скорее внутреннее знание факта, чем реальное воспоминание о чем-то, частью чего он когда-то был — было постоянное теплое сияние необъяснимой, всеохватывающей любви, и в самом начале это только заставляло его гораздо больше осознавать свое собственное ее отсутствие. Это отсутствие любви было тем, что ранило больше всего. Он не Пал в истинном смысле этого слова, он действительно медленно спустился вниз, как он любил говорить. О чем он всегда забывал упомянуть, так это о том, что он едва осознавал, что именно он делает и куда ведет эта наклонная дорожка. Многие из его братьев сражались, убивая друг друга, открыто избегая своего Отца, бросая вызов Ему и всему, что было Им, и то, что делал Кроули, было просто вопросом разумности всего этого, всего плана, если вообще существовал такой план. Только достигнув дна метафизического царства Внизу, он с ужасом осознал, что именно произошло, но к тому времени было уже слишком поздно. Очевидно, он не мог ничего вернуть в нормальное состояние, и Ад был тем местом, где он, корчась от боли, должен был застрять с того момента.
И вот тогда-то и разразился Голод. Кроули не знал Голода раньше, и даже потом, после того, как он узнал много его лиц, этот первоначальный опыт навсегда останется тем, на что он будет смотреть с полным, выворачивающим внутренности ужасом. Было желание. Там была жажда, отчаяние которой сводило его с ума. Казалось, что он провел тысячу эквивалентов того, что позже будет измеряться днями и ночами в темноте, ничего не делая, только желая, и желая, и желая, желая чего-то, чего он теперь навсегда лишен; и слабые воспоминания, больше вкусов и впечатлений, чем что-либо еще, о сиянии, покое и безмятежности, которыми он, казалось, все еще обладал, только мучили его. Потом пришли кошмары, и вскоре его рот тоже кровоточил — потому что никому Внизу не позволялось даже думать о потерянной любви, не говоря уже о том, чтобы говорить о ней и оставаться после этого безнаказанным. Кровотечение переросло в гнев, потом в ненависть, и эта смесь обожгла его изнутри сильнее, чем те огненные ямы, которые Ад, казалось, имел в изобилии когда-либо. Как и все остальные Падшие, Кроули хотел только одного, а потом возненавидел это, потому что никогда не сможет вернуть эту любовь; он хотел все больше и больше, ненавидя все; и их было много внизу — легионы, плюющиеся ненавистью вокруг, как ядом.
Это было своего рода избавление, когда он, по какой-то непостижимой причине, был избран, чтобы быть тем, кто попытается обмануть человечество в падении от Его благодати. Выйдя из Ада, Кроули обнаружил, что снова может дышать. Какое-то время он просто скользил в непосредственной близости от Сада, потому что, как ни странно, это должно было сделать его еще более злобным и раздраженным, это произвело на него прямо противоположное, необъяснимое успокаивающее действие. Это было хорошо. Сад со всеми его пышными зелеными листьями, ароматными цветами и спелыми фруктами был хорош. Солнечный свет на его чешуе был приятен. Легкий ветерок и постоянная череда дней и ночей тоже были хороши. А потом он встретил ангела. Ангел был невыносимо божественным и удивительно легко терпимым. А потом для ползучего демона, который забыл свое настоящее имя и большую часть своей прошлой жизни, все стало еще лучше.
***
Глаза Кроули остекленели от резких темных очертаний жалюзи на окнах на фоне грязно-серого, грозового неба снаружи, когда он заставил слова слететь с его губ и сформировать предложения. Он чувствовал, как они обретают форму, а затем неохотно катятся по поверхности его языка, но отказываются опускаться с его кончика, пока он практически не выплюнул их. И даже тогда его голос звучал ровно и отстраненно, как будто какой-то другой рассказчик взял на себя инициативу и оставил его слушать историю его собственного существования.
Он не смел встретиться взглядом с Азирафаэлем, боялся, что тот дрогнет и… и он не знал, что тогда, но он знал, что не имеет права дрогнуть сейчас. Так что он шел через яблоню, Эдем, человечество и все остальное с притворным терпением, молча задаваясь вопросом, знает ли Азирафаэль, какого дьявольского самообладания стоило ему это терпение. А потом на его бедро легла теплая рука, и она сжала его, мягко, но крепко, и он был бы благословен, если бы не знал, что означает этот жест. За те шесть тысячелетий, что они с Азирафаэлем были знакомы, их было предостаточно, более чем достаточно, чтобы он наконец начал узнавать их такими, какие они есть, по знакам заботы, заботы и сострадания, которые всегда проявлял к нему его ангел, и, несмотря на все, что произошло в тот вечер, это заставило Кроули слегка улыбнуться.
— И ты знаешь, ангел, — сказал он после паузы, обращаясь к макушке Азирафаэля, — в тот раз, когда я впервые встретил тебя в Эдеме, это был концом для меня как порядочного демона, — его улыбка стала шире, хотя все еще была задумчивой. — Я подсел на тебя с первого дня, безнадежно. Я думаю, что тогда я не совсем понимал это, и я не хотел понимать это еще пару тысячелетий, но ты… ты знаешь, в тебе была эта любовь. Она всегда была, ты постоянно излучал ее. Каждый раз, когда я встречал тебя, встречи казались маленькими кусочками Рая, и сначала это было больно, да, но это было больно в хорошем смысле и вызывало привыкание. Я нуждался в тебе в своей жизни, я ничего не мог с собой поделать и искренне ненавидел тебя за то, что ты так со мной поступаешь. Кошмары отступали, когда ты был рядом, и этого уже было достаточно, чтобы свести меня с ума. Поэтому я все время следил за тобой. Ты поехал в Китай — я поехал в Китай за тобой. Тебя видели в Константинополе — и я был там через несколько дней.
— А я-то думал, какой же ты надоедливый демон, — тихо пробормотал Азирафаэль, уткнувшись в грудь Кроули, и надоедливый демон, о котором шла речь, почувствовал, как совершенно неуместная для нынешних обстоятельств самодовольная улыбка тронула уголки его рта. — Раньше ты доставлял мне столько неудобств, мой дорогой.
