Было странно, как его восприятие вдруг сжалось и отказалось воспринимать очевидное, уклоняясь и сосредотачиваясь на каких-то незначительных деталях. Люди, как правило, делали это, да, это было как-то связано с их психологическим справлением и механизмами самозащиты. Часть человеческого, должно быть, передалась ему, подумал он немного рассеянно, блуждая глазами по сторонам, как будто они были одержимы желанием избежать того, что было прямо перед ними.
По какой-то причине он очень хорошо знал, что Луна смотрит на них сверху вниз своим страдальческим лицом, рваные серые облака проносятся мимо ее серебристого диска. Струйки святой воды стекали в канаву между булыжниками, и Кроули почувствовал непреодолимое желание поскорее убраться с их пути. Но он оставался там же. В нынешних обстоятельствах святая вода не казалась такой уж угрожающей. То, что произошло, обладало ярким, насыщенным красным цветом, который просачивался в его маленькие ручьи. Он проследил взглядом за одной из струек до того момента, когда она уже не была струйкой, а превратилась в большую — и становящуюся все больше — лужу крови, отблески уличных фонарей и луна отражались в ее ржавой поверхности. Внезапно Кроули с болью осознал, что у него нет солнечных очков. Они лежали где-то позади него, разбитые вдребезги. Он понятия не имел, почему вообще подумал о них, когда было более чем вероятно, что он снял бы их прямо сейчас. Может быть, потому, что он так привык к ним, что не мог поверить в реальность того, что видел перед собой собственными глазами. Казалось, сама его натура отчаянно сопротивлялась тому, чтобы поверить в это.
Рядом, распластавшись на спине, вытянув руки и ноги, лежал человек. Кроули был уверен, что человек — это действительно все, кем он был, или, скорее, был, только потому, что ни одно из человекообразных существ, ни Сверху, ни Снизу, не выглядело так глубоко печально и неприглядно в смерти; и этот конкретный парень был ничем, если не был мертв. Однако это не совсем то, что отказывалось укладываться в голове Кроули. Люди умирали повсюду, и удивляться было нечему. Проведя рядом с ними шесть тысячелетий, начинаешь привыкать к этому явлению.
На этот раз все было совсем по-другому — Азирафаэль. Азирафаэль опустился на колени рядом с мертвецом. Азирафаэль в своем нелепом клетчатом жилете, рукава его рубашки теперь были усыпаны красными каплями. Азирафаэль, схватившись за… разум Кроули на мгновение запнулся, отказываясь воспринимать его таким, каков он есть. Азирафаэль держал нож, его тщательно наманикюренные руки были измазаны кровью. Азирафаэль, чье лицо было таким же бледным, как луна над Лондоном в ту ночь, и таким же мучительным. Азирафаэль, чьи глаза были широко открыты, остекленевшие и далекие, и даже в этом ложном свете Кроули мог сказать, что они больше не были небесно-голубыми.
Нет, конечно, не были, он не мог разглядеть, какого они цвета, но уж точно не Небесного. Глаза, которые смотрели на жертву своего владельца, просто не могли быть таковыми.
Как… как… как все это могло произойти так быстро?
Мысли кружились в голове Кроули обрывками и кусками, вырванные из контекста и по большей части не связанные между собой, пока он стоял на коленях на холодном мокром тротуаре, не в силах оторвать взгляд от крови, заливавшей эти мягкие, аккуратные руки. На лице Азирафаэля была написана боль, и Кроули сразу понял, что это за боль. Какая-то часть его до сих пор прекрасно помнила этот кошмар, один из тех, что неотступно преследовали его на протяжении шести тысячелетий, едва позволяя ослабить хватку. Боль, которая, однажды испытанная, оставалась навсегда, затаившись где-то прямо под поверхностью сознания.
Кроули вздрогнул. Какое-то время все, что он был в состоянии делать, это сидеть на месте, едва ощущая твердые камни на коленях, которые позже оставят синяки, на которые ему будет все равно, и молча смотреть на… на…
Его рассудок, казалось, хихикал на самом краю погружения во всеохватывающую панику, потому что он был не совсем готов смириться с тем, что только что произошло, и позвать Азирафаэля. Это был Азирафаэль, ради кого-то, его собственный ангел! Это, безусловно, должно быть кошмаром. Он должен ущипнуть себя сейчас и проснуться с криком кровавого убийства, потому что, конечно же, Азирафаэль и убийство были так же далеки друг от друга, как…
Но вот он, тем не менее, его ангел — Падший, что-то шепнуло в голове Кроули с ужасающей ясностью — с окровавленным ножом в окровавленных руках и с глазами… глазами…
Затем Кроули моргнул, и наступающее безумие отступило обратно в глубину его сознания. Окружение, а вместе с ним и ангел, напротив, казалось, пришли в фокус.
— Азирафаэль… — позвал Кроули, его голос звучал хрипло и ужасно отстраненно, словно откуда-то издалека говорил кто-то другой, а не он.
Азирафаэль, казалось, не слышал, но кинжал — теперь Кроули понял, что это не просто нож, а нечто более искусно сделанное — выпал из его руки и тихо звякнул о мостовую. Кроули поморщился. Теперь он чувствовал запах крови, и это вызывало тошноту в его теле. Звук слюны, стекающей по его горлу, когда он сглотнул, был почти слишком громким в тишине ночи, окружающей их.
— Ангел? — повторил он, все еще предательски потрясенный.
И снова Азирафаэль не ответил, не пошевелился и, казалось, даже не заметил присутствия Кроули. Его взгляд был прикован к телу перед ним, и в этот момент демон мог поклясться, что за все шесть тысячелетий своего существования он никогда не видел ничего более пугающего, чем эта пустота в глазах Ангела. Разум Кроули, вероятно, был достаточно проворен, чтобы справиться с тем фактом, что Азирафаэль мог Пасть, но сама мысль о том, что его единственный настоящий друг может сойти с ума… перспективы казались темной, бездонной пустотой, заполненной такими невообразимыми ужасами, что непреднамеренный, сдавленный всхлип покинул рот Кроули против его воли.
Черт, этого не может быть. Этого не должно было случиться.
— Ангел, посмотри на меня, — снова попытался Кроули, судорожно сжимая руками колени. — Азирафаэль, пожалуйста.
— Я должен был, Кроули, — прошептал Азирафаэль, на мгновение подняв глаза.
О Боже, черт возьми, столько боли, в отчаянии подумал Кроули, сколько боли.
— Он бы тебя убил.
Еще один взгляд, на этот раз более длинный, позволяющий Кроули различить проблеск цвета, который, вероятно, можно было увидеть, если бы кто-то высосал всю живость и радость из небесной синевы. Он был не совсем серым, скорее вялым, выцветшим голубым.
— Я не мог ему позволить.
Голос Азирафаэля сорвался в дрожащий, сдавленный всхлип, когда он беспомощно заломил свои обычно такие аккуратные, а теперь такие окровавленные руки, и, словно получив пинок под зад, Кроули рванул вперед. Он двигался молниеносно, не как змея в человеческом обличье, а как смертоносная змея, которой он когда-то был. Не успел он моргнуть глазом, как уже был рядом со своим ангелом, обнимая руками его неподвижное тело, трясущееся от беззвучных слез, и с ненавистью не мог придумать, что сказать. Никаких слов утешения, никаких тривиальных «все в порядке» и «все будет в порядке», никаких проклятых вещей — его разум был онемевшим и пустым, только один обрывок мысли, словно застрявший на перемотке — Азирафаэль Пал, его ангел Пал, Пал, Пал.
Кроули прижал его еще ближе, ближе, чем когда-либо, уткнувшись носом в невыразимо мягкие, непослушные кудри. Он чувствовал, как руки Азирафаэля сжимают одну из его рук так сильно, что это причиняло боль, и впервые за все время своего демонического существования Кроули захотел — действительно захотел, — чтобы он смог убрать боль так же легко, как и причинить ее. Но это всегда было делом Азирафаэля, не так ли? Всякий раз, когда кто-то остро нуждался в облегчении боли — в том числе и сам Кроули, — ангел оказывался рядом с ним с добрым словом, нежным прикосновением или ненавязчивым советом, всегда способным принести столь необходимое избавление. И теперь, когда Азирафаэль нуждался в этом больше всего, Кроули, казалось, не стоил ни единого проклятия.
