Поэтому все, что он делал, — это стоял рядом с Азирафаэлем и медленно раскачивал его взад и вперед, чувствуя, как колотится его сердце, остро осознавая свою неспособность придумать хоть что-нибудь, не говоря уже о чем-то адекватном. Хуже того, он чувствовал — буквально ощущал на вкус — боль Азирафаэля, которая теперь пронизывала и его, ошеломляя своей интенсивностью, кружась и бурля где-то глубоко внутри него, и если это было то, что он чувствовал, то он отшатнулся при мысли о том, что же Азирафаэль должен был пережить. Кроме того, было еще одно чувство, ощущение того, что что-то безвозвратно изменилось. Кроули тупо созерцал его, гоняясь за обрывками мыслей в собственной голове.
Что-то? Все было чертовски неправильно! Жестяное ведро, струйки святой воды, мертвец, лежащий всего в нескольких дюймах от них, окровавленный кинжал и окровавленные руки Азирафаэля — все это было неправильно! И тут Кроули наконец осенило — понимание. Оно ударило его с силой товарного поезда, заставляя его следующий вдох замереть в середине горла. У Азирафаэля было какое-то чувство… вернее, его больше не было. Это было то, что ощущалось так ужасно по-другому. Сколько Кроули себя помнил, Азирафаэль всегда излучал это мягкое, успокаивающее, неземное сияние, а теперь оно исчезло в одно мгновение.
Когда-то Кроули находил это сияние одинаково раздражающим и привлекательным. Поначалу он подозревал, что у него аллергия на него, что было вполне понятно, учитывая тот факт, что он был демоном, и все же его беспомощно тянуло к нему. Они ссорились, спорили, разобщали друг друга, но эта притягательность оставалась на протяжении многих лет, веков, тысячелетий, в конце концов давая ему довольно тревожное представление о том, что он, возможно, какой-то очень больной демон. Он не был уверен, что демоны могут быть мазохистами по своей природе, но в то время он не мог придумать лучшего объяснения. Позже он изменил свое мнение и согласился с мнением о том, что он был довольно удачливым ублюдком-демоном, в конце концов.
А теперь ничего не было. Кроули так привык ощущать это святое послевкусие всякий раз, когда Азирафаэль был рядом, что неудивительно, что ему было трудно понять, что именно казалось таким неправильным. Теперь, когда он это понял, он очень хотел бы вернуть все назад. Существование в мире, лишенном этого святого, успокаивающего присутствия, было подобно…
Но Кроули строго запретил себе вдаваться в дальнейшие предположения. Азирафаэль все еще был здесь, вот что действительно имело значение. Черт, он был здесь только из-за Азирафаэля. Если бы не ангел, от него осталась бы лишь тлеющая кучка пепла в луже святой воды, и на этот раз не было бы никакого антихриста, способного вернуть реальность в нормальное русло. Невольно Кроули снова вздрогнул. Им нужно было убираться отсюда, и чем быстрее, тем лучше. Он не совсем понимал, как проходит процедура обращения с новообращенными демонами в эти постапокалиптические дни, но был уверен, что встреча с подобными герцогами Ада — последнее, что им сейчас нужно.
Сдавленные рыдания Азирафаэля давно стихли, и теперь он тяжело опирался на Кроули, его руки не сжимали тиски, а лишь слабо касались предплечья.
— Пойдем, — пробормотал демон и поднялся на ноги, подзывая ангела — а он подозревал, что, несмотря ни на что, Азирафаэль всегда останется его ангелом, — чтобы тот сделал то же самое.
Азирафаэль не шевельнулся. Азирафаэль продолжал сидеть на месте, склонив голову и плечи. С тихим вздохом Кроули подхватил ангела под мышки и осторожно поднял его на ноги. Действие было несколько знакомым — за всю их жизнь было довольно много таких случаев, когда один из них отказывался протрезветь, а другой был вынужден поднять его на ноги — и это знакомое, казалось, немного укрепило уверенность демона. Это была нелепая мысль, но какой бы нелепой она ни была, она отрезвляла. Если уж на то пошло, то оба они были если не в полной безопасности, то, по крайней мере, на первый взгляд в целости и сохранности, хотя бы на время.
— Давай вытащим тебя отсюда, глупый душный ангел, ладно? — пробормотал он в облако кудрей, отдаленно пахнущих чаем, пряностями и солнцем, прибегая к последнему трюку, который только мог придумать. Называя Азирафаэля «глупым душным ангелом», он всегда умудрялся вызвать у последнего какую-нибудь реакцию, чаще всего довольно раздражительную. Кроме того, разговоры так, словно ничего катастрофического не произошло, давали Кроули чуть больше чувства контроля над происходящим. — Давай просто вернемся домой и разберемся с тобой.
— Но он действительно сделал бы это, Кроули, он… — голос Азирафаэля снова сорвался, и Кроули инстинктивно притянул его ближе, страстно желая успокоить, но не зная как.
Он бросил последний взгляд на распростертое на тротуаре тело, и вдруг тонкие волоски на его затылке ожили и встали дыбом. Говоря об убийстве, Азирафаэль не имел в виду святую воду. Вернее, он имел в виду не только святую воду. В застывшей руке мужчины было что-то маленькое и блестящее. Кроули ткнул в него острым носком ботинка из змеиной кожи, и вот он, сверкающий в лунном свете, произведение прекрасного мастерства, смертоносное оружие, маленький ножик, так хорошо сделанный, что он наверняка принадлежал либо Раю, либо Аду — Кроули не мог сказать, кому именно, — и скорее всего проклят или благословлен, что в конечном счете не имело значения. В любом случае он был бы мертв, и ему потребовалось бы некоторое время, корчась в агонии, прежде чем он испустил бы последний бесполезный вздох.
Тихое шипение сорвалось с его губ, когда чувство тошноты накатило на него, заставляя зажмуриться. Он уже много раз был дезорпорирован, и в некоторых случаях это происходило от рук самого Азирафаэля, но он никогда не был убит сверхъестественно заряженным оружием. Для демона — так же как и для ангела, поскольку они были, в конце концов, пернатыми — это было бы именно так. Больше никаких поздних ужинов в Ритце, никаких чаепитий, в том числе в книжном магазине, никакого человечества, столь противоречивого, но столь неотразимого, никакой Земли. И больше никакого Азирафаэля. Он бы просто исчез из жизни.
Кроули вздрогнул, его руки инстинктивно сжали плечи ангела.
Это, тупо подумал он, действительно начинало походить на какой-то очень плохо придуманный нуар-фильм. Ведро со святой водой. Кругом окровавленные кинжалы. Мозг Кроули отказывался понимать, что, черт возьми, происходит. Ему хотелось ущипнуть себя, ущипнуть Азирафаэля тоже, и проснуться, черт возьми, вероятно, нянчась с похмельем и купаясь в холодном поту, но в своей собственной постели — или на диване в задней комнате проклятого книжного магазина ангела — вспоминая все происходящее здесь и сейчас как простой кошмар.
Он смешно открыл свои желтые глаза, вопреки здравому смыслу надеясь, что очнулся в знакомой обстановке, но улица все еще была вокруг них. Труп в луже крови, кинжалы, ведро — все было на своих местах, черт бы их побрал, и все выглядело настоящим.
— Спасибо, — прошептал Кроули, не в силах унять дрожь в голосе, и притянул Азирафаэля еще ближе.
Он уже сжимал бессильное тело ангела так сильно, что человек на его месте был бы раздавлен или наверняка испытывал бы большие трудности с дыханием, но Кроули даже это не казалось достаточно близким. Он мучительно осознавал несколько вещей одновременно: что он только что избежал смерти — и это было бы полным, окончательным прекращением его жизни; что оба они, скорее всего, были в еще большей опасности сейчас; и что он был совершенно, безмолвно напуган.
Но было и еще кое-что, что Кроули, отчасти из-за своей демонической природы, отчасти из-за того, что он был просто в состоянии шока, не мог распознать на месте.
Ему потребовалось несколько долгих мгновений, наполненных ужасом, степень которого была сравнима лишь дважды в его существовании — тысячелетия назад, когда он Пал, и всего пару десятилетий назад, когда он стоял плечом к плечу с Азирафаэлем, намереваясь бросить вызов самому Люциферу с дурацким шинным железом в руке — чтобы понять, что именно это было. Когда до него наконец дошло, предательская дрожь в его конечностях только усилилась, потому что-то, что он чувствовал — или, скорее, сама интенсивность того, что это было, грубая и простая — тоже было ужасающим по своей природе, хотя на самом деле это не было сюрпризом. В этом не было ничего нового — конечно, он знал это чувство с самого Начала, поскольку оно было его постоянным спутником на протяжении веков.
