– Не отпускай Габриэля! – раздался слабый и дрожащий голос, совсем непохожий на голос Джули обычно такой уверенный и надменный.

Но де ла Кастри уже шагнул из дома на улицу. Увидев, что его девушка разговаривает с Димой, он поспешил прямо к ним. Эвви буквально повисла на брате, пытаясь остановить его.

– Дима, сделай что-нибудь! Ему нельзя уезжать! – шептала Джули.

– А что я могу?

– Джули! – окрикнул Габриэль.

Джули взмолилась в последний раз и отступила от Димы, понурив голову.

– О чем вы тут? – уголки губ Габриэля поддергивались от едва сдерживаемого гнева. Девушки опускали глаза, и только Дима смотрел другу прямо в перекошенное от ярости лицо. Он никогда его не боялся. – С ума все посходили?! Вы что, меня уже хороните?!

Последние слова де ла Кастри утонули в ржании лошадей, скрипе и грохоте колес. Цыгане запели и двинулись в путь. Габриэль громко свистнул, и из стойла к нему примчался его вороной. Мужчина легко запрыгнул на коня. В седле он не нуждался.

– Я здоров как бык! И никто мне тут не вправе указывать, ясно?!

– Габри, подожди! Мы же хотели ехать вместе! – взмолилась Джули.

– Я поеду один!

Габриэль пришпорил коня и умчался за цыганами, обрызгав троицу грязью из-под копыт. Дима готов был застрелиться на месте. Из окна вардо Лури весело помахал ему рукой. Мальчик был счастлив. Еще бы! С ним ведь ехал сам Габриэль.

Ночью Дима так и не поехал в город, чтобы посетить свой любимый бордель. В отсутствие друга он вдруг осознал всю ответственность за Джули и Эвелин. Когда рядом не было Габриэля, в Приюте становилось опасно. К их огромному несчастью, Андрея тоже не было дома.

Дима ворочался в постели и не мог заснуть. Он все думал о здоровье друга и о Лури, которого придавило колесом. Юноша сомневался, что девушки сейчас спали у себя, поэтому не был удивлен, когда дверь скрипнула, и к нему вошла Эвелин.

– Не нужно было отпускать их, – сказал Дима, когда она села на край его постели. – Ни Габри, ни мальчишку.

Эвелин кивнула и легла рядом.

– Когда он собирался вернуться?

– Говорил, что проводит цыган до границ Петербурга, – ответила она. – Два дня туда и два дня обратно, если не возникнет никаких трудностей.

– Значит, четыре дня и четыре ночи, полных безумной тревоги.

Эвелин кивнула и принялась целовать его лицо, шею… Дима вздохнул.

– Ты пришла, чтобы переспать со мной?

Девушка снова кивнула.

– Сказала бы сразу, – и Дима притянул ее к себе.

Казалось, время остановилось. Дима готов был поклясться, что никогда еще не чувствовал на себе такого давления. Джули никого не хотела видеть. Без Габриэля она потеряла интерес к происходящему вокруг и целыми днями сидела в комнате одна. Эвелин проводила ночи с Димой, но оба они были слишком напряжены, настороженно прислушиваясь к шумам, царившим в доме, готовые в любой момент прийти Джули на помощь.

На третий день вернулся Андрей, и Дима с Эвелин были так рады видеть его, что бросились обниматься, словно дети. Он не мог понять их радости, пока ночью кто-то не ворвался в комнату Джули в попытке изнасиловать ее.

Дима и Андрей подоспели вовремя. Нападающего застрелили. Джули потеряла сознание, и Дима вынес ее на свежий воздух, где доверил заботам Эвелин. Предателя сожгли в поле, даже не думая о том, чтобы похоронить его на кладбище. Дима сам поджег дрова, облитые горючим.

Поначалу стоя отвернувшись от горящего трупа, Дима думал о том, могла ли его мать представить себе, чем он только здесь занимается? И жива ли она вообще? Мама всегда так волновалась за него, что эти несколько месяцев вдали от сына могли свести ее с ума. Но Дима не мог вернуться. Он чувствовал, глядя в костер, что разрывается на мелкие-мелкие части.

Да, он скучал по дому и матери, но в то же время ни за что не променял бы свободу, которая была дарована ему в Приюте. А самое главное – он всем сердцем привязался к Габриэлю. К этому ненормальному пашрату, полукровке, которого все вокруг, кроме них, так боялись и ненавидели.

Наверное, никогда он не сможет вернуться домой. Невозможно вернуть в первозданной красоте то, что однажды было утеряно. Если он оставит друга, все в его жизни утратит смысл. Габриэль мог не обращать на него внимания, он мог злиться на него, но юноша понимал, что нужен ему здесь и сейчас, а по-другому и быть не могло. Он пошел за ним, закрыв глаза, бросив свою прежнюю жизнь на растерзание слухам. Заплатил всем, что у него было, для того, чтобы обрести новую жизнь и быть с ним. О дороге назад не могло быть и речи. Но Дима был несчастен и здесь. Видимо, он не мог быть счастлив ни с кем, нигде и ни при каких обстоятельствах.

Стемнело и стало холодно. Юноша смотрел в костер, отрешившись от происходящего, не чувствуя запаха горелого мяса. На темно-синем небе цвета Его глаз появлялись первые звезды. Дима просидел у костра всю ночь, приближающую его к встрече с другом, к вечеру четвертого дня. Ко дню, когда мир специально для него еще раз встанет с ног на голову.

Когда костер догорел, Дима, дрожа от холода, побрел в дом. Там он упал на кровать, не раздеваясь, и заснул до вечера, пока его не разбудила Эвелин. Он разлепил глаза, чувствуя себя разбитым и невыспавшимся, но, услышав от нее долгожданные новости, вскочил с постели.

Габриэль вернулся.

Дима выбежал из дома и посмотрел на запад. К Приюту действительно приближался его друг. Юноша был уверен в этом, хотя своим здоровым глазом мог видеть лишь черное пятнышко вдали на фоне пожелтевших трав.

Странно, что Джули и Эвелин не бросились ему навстречу, а продолжали стоять рядом с ним, в страхе переглядываясь. Что-то было не так…

Габриэль полулежал в седле, ткнувшись лицом в гриву коня, который спотыкаясь медленно подходил к дому. Сильный и выносливый вороной, казалось, вот-вот издохнет. Он исходил пеной, черные вздымающиеся бока блестели от пота. Когда конь ступил на мостик, перекинутый через канаву, Дима наконец разглядел, что животное тащило за собой некое подобие саней, на которых покоился грубо сколоченный деревянный гроб.

Конь остановился у дома и жалобно заржал. Габриэль упал в объятия вовремя подоспевшего Димы. Почувствовав, что его опустили на землю, он приоткрыл глаза. Обеспокоенные лица друзей маячили перед ним. Де ла Кастри облизал пересохшие растрескавшиеся губы и поморщился.

– Там Лури, – прошептал он, махнув рукой в сторону гроба. – Цыгане сказали, что-то разорвалось в животе.

И мужчина потерял сознание. Голова его безвольно откинулась на Димину руку.

– Какая злая ирония, – произнес Дима, бросая горстку земли на крышку гроба, который они с Андреем опустили в могилу. Они находились на деревенском кладбище, на самой его границе, где хоронили тех из Приюта, кто прожил свою жизнь, не мешая остальным. И не важно, умирал ли этот человек своей смертью, либо, не выдержав, накладывал на себя руки, его хоронили здесь, а не сжигали где-нибудь в поле.

– О чем ты?

Габриэль был рядом. Два дня он пролежал в беспамятстве, но на третий смог все-таки встать и отправиться на похороны мальчика. Дима не хотел хоронить Лури без него. Де ла Кастри едва хватило на то, чтобы дойти до могилы и упасть на землю рядом с венком. Там он и сидел, наблюдая за тем, как Андрей и Дима копают могилу, принюхиваясь к запаху, исходившему из гроба.

Старые деревья тихо шелестели на ветру, поднимая искореженные ветви к небу. Сколько же они видели смертей, сколько…

– Ты был его кумиром, – внезапно сказал Дима. – Он подражал тебе.

– Я не знал.

Юноша покачал головой.

– Он был в восторге от тебя. Он был так рад, когда ты все-таки поехал с ними. Он и тогда не мог поверить, что будет находиться к тебе так близко! И уж тем более не думал, что вскоре станет еще ближе – в гробу, который тащила твоя лошадь!

И Дима в ярости бросил лопату. Он посмотрел в небо. Тени сгущались. Но он не позволял себе заплакать.