и так отомстишь за всех сирых и слабых.

(монолог мачо)

Я — мужчина с животом

и разболтанным болтом,

чисто выбрит и одет

и обедаю в обед.

На работе я хорош —

но никто меня ни в грош,

потому что карьеристы,

гады, на руку нечисты...

По субботам пью бальзам,

склонен к склокам и слезам,

обожаю оперетту…

Сигарету? Что вы, нету —

счас пойду спрошу у мамы,

вместе с мамой два ума мы...

Зато я

ссу стоя.

(от сумы до тюрьмы)

Любил поэзию министр —

от од и до изящных стансов,

он пел красоты астр и истр,

но не учёл расклад финансов.

И вот в застенке стихотворец —

он жертвой пал силовиков,

не дружат с ним ни Юнна Мориц.

Ни-ни — Никита Михалков.

Но пожалел его Иртеньев,

порвал Орлуша фельетон,

и сонм иных, поменьше геньев

сменили стон на мягкий тон —

Ах, не срифмует, мол, он боле

Роснефть с Башнефтью в бодрый ямб...

Но шансы есть расцвесть в неволе —

к нему негаданно, как Трамп,

Проникнет муза в мрак кутузки —

вся в белом, с песнями, с вином,

и станет он великим русским

поэтом, а не клоуном.

(время пришло)

Пора бы Америке дать окорот —

Кидающей камни в чужой огород,

Кладущей набухшее вето

На подвиги воинов света.

Пусть сдаст мировые ключи и печать.

Пора с гегемонией этой кончать!

И не под пендосской нагрузкой

мир должен страдать, а под русской!

(стиль)

Пичалька, брат. Не до утех.

Не то что у блядей — у тех,

что гнусно пляшут на костях

при всех богах, при всех властях.

Сегодня чёрен мой айпад —

в нём готик-рок, печаль, распад,

и чудотворный лик вождя,

что смотрит, словно бы стыдя

За грех, за войны на планете...

Мерцают свечи, в кабинете —

коньяк, сигара, сыр дорблю…

скорблю

(письмо в редакцию)

Наши деды дошли до Берлина,

взяли логово с криком «ура!»

Потому что была дисциплина.

Дисциплина, блять, и муштра.

В шесть утра коллектив на зарядке,

в десять вечера — общий отбой.

И бежали враги без оглядки,

изумлённые этой судьбой.

Но зато шли сигналы с орбиты,

и сорбиты химичил Минздрав.

И по тем временам не скорби ты —

Все работали, планки задрав.

Да, мы ссали, и да — перегибы

отмечались в отдельных местах,

но Божене прислали с ноги бы

и сгноили бы тётку в «Крестах».

А сейчас нам такое слабо, да?

Пусть глумится и бесится тролль?

Человеку нужна не свобода,

А контроль и ещё раз контроль.

(к ежегодному приёму «Эха Москвы»)

Всю ночь мне снились конченные мрази:

они несли проплаченную чушь,

и ненависть шипела в каждой фразе,

и смысл их был невыносимо чуж.

Поверить им — так Ленин был шпионом,

а Сталин ел за ужином детей,

и все мерзавцы в списке санкционном,

и врёт большой концерн Алмаз-Антей.

И Бильдербергский клуб не строит козни,

и не проплачен хунтой Диссернет,

и типа что не рептилоид Познер,

и даже, боже мой, что Бога нет.

Кошмар! Кошмар!

А знают ли в Минздраве,

как нас враги во сне достать смогли?

А если завтра нас достанут в яви?

А там и вовсе выживут с земли?

Нет, скрепы наши неприкосновенны —

мы с ними, если надо, ляжем в гроб.

Пойду найду, где спрятаны антенны,

с которых шлёт сигналы русофоб.

(об акционизме)

Когда Иисус придёт в Россию

пенять народу за грехи,

за жлобство и педерастию,

за то, что к истине глухи —

Его я встречу на вокзале

и как заеду кулаком!!!

А чтоб менты не повязали —

переоденусь казаком.

(миллионы доносов)

Когда-то я был пионером

и верил в дело Ильича,

учился правильным манерам,

на всех товарищей стуча.

Я и теперь найду иуду

и засажу его в тюрьму.

Стучал, стучу и дальше буду —

у нас всегда тут есть кому.

(на выставке фотографий)

Пошёл в музей в субботу с пацанами,

хотел себе поднять культур-мультур.

В большом долгу искусство перед нами,

бойцами государевых структур.

А там, в музее, признаки инцеста,

там девочки на фотках голышом.

Я возбудился так, что мало места,

что прямо всех скосил бы калашом!

(готика)

Я вызвал духа тёмных сил

и напрямик его спросил —

куда идти, как нам спастись,

как отличить от ямы высь?

«Есть два пути — сказал суккуб. —

Вперёд, в Эдем — через гей-клуб,

назад, в геенну — через храм.

А третий путь забудь к херам».

(прогресс)

К нам в цех ай-ти, хай-тек и нано

прислали как-то ветерана.

И вот стоит он, травит байки

про: как закручивали гайки,

как выходили на субботник

кузнец, каменотёс и плотник,

как мир, труд, май, салют Артеку…

И понял я — не быть хай-теку.

(собачья смерть)

Вот тут похоронена Моська, болонка.

Кусалась не больно, но гавкала звонко,

и ходит легенда, что это она

заливистым лаем пугала слона

За то, что он топал по русской земле,

устои её превращая в желе,

за то, что не надо нам их балагана —

желудку в нём сытно, а сердцу погано!

И так была Моськина правда могуча,

что слон обосрался. И тёплая куча

накрыла собачкины стати худы...

Спи, Моська, собачки тобою горды!

(признание)

Я не люблю родную землю —

её нутром я не приемлю,

песок, скрипящий на зубах,

мне чужд, как, скажем, джазу Бах.

Я не могу сглотнуть суглинок,

висящий на корнях былинок:

в него мочились кот, и крот,

и трудовой простой народ.

И в нём полно червей и спор,

и даже если вдруг на спор,

хоть зубы выбей, хоть убей —

я не люблю земли своей.

Совсем другое дело — небо,

что Тула, что Аддис-Абеба —

оно везде и всюду для

меня вкуснее, чем земля.

(пресыщенность)

Шато-мутон, икра белуги,

мандат, дворец, шофёры, слуги,

Копакабана и Мальдивы,

пустыни, горы, кинодивы,

гарсоны, козочки и даже

впятидесятером на пляже...

Всё надоело, всё да ну,

а не начать ли где войну?

(Россия, Родина моя)

Я видел Родину во сне.

В тумане грёз явилась мне

не топ-модель, не бизнес-леди,

не вертихвостка цвета меди,

не удалая амазонка,

не домовитая бабёнка

и не распутница с панели,

а тётка в шапке и шинели.

Сказала, вставши как-то боком —

Мы тут посовещались с Богом,

и вышел за тобой должок:

ты никого для нас не сжёг,

не строил стел и алтарей,

и нам плевать, что ты еврей —

пора пожертвовать собой,

пора, сынок. Проснись и в бой!

(доброволец)

Что-то много жрёшь ты корма,

что-то ты совсем закис там —

вот тебе калаш и форма,

поезжай, задай фашистам!

И не ссы, тылы прикроем,

а за деда отомстишь им

и проявишься героем —

так грешки былые спишем.

(сказ о царе Иване)

Иван был царём очень мудрым,

врага окорачивал мигом,

и правил не по камасутрам,

а по заповеданным книгам.

С утра уже мчался в палаты,

закон принимал, чтобы в Пензе и

Тамбове повысить зарплаты,

а в Семипалатинске — пенсии.

Судил милосердно, но строго,

с богатых взимал ради нищих,

а тех, кто злословил на Бога —

давил принародно как прыщик.

Доверил рулить бизнесами

своим пацанам, не джигитам.

И подати родине сами