... сосед принёс сухого,

он — крупный аналитик.

Куда уж там Курцвайлю,

Белковскому и прочим!

Подавятся кефалью —

такого напророчим!

(творческая личность)

В конторе «Мосразбросзавал»

служил Степан Иваныч Кривин —

он пел, шутил и танцевал,

и был кипуче креативен.

Какой Билан, какой Кобзон?

Вот у Степана — это голос,

когда майвэй лабает он

под чипсы и «ячменный колос».

Он остроумен, как Иван —

Сусанин, Охлобыстин, Ургант.

Везде, куда бы ни был зван,

срифмует «ургант-петербургант».

Коллеги на корпоратив

его просили тамадою,

и он — ни слова супротив,

и Дед Мороз, и с бородою.

И так он верил в свой талант,

что взялся расширять масштабы —

а то он вроде как брильянт,

но в сейфе у несветской бабы.

И вот чувак пошёл в народ —

ведь он звезда, а не задрот!

В консерватории Степан

в буфете пел как первый тенор

(у меломанок наступал

вполне понятный нервный тремор).

И в галерее как-то раз

прибил к стене картину «эбля»,

чем несказуемо потряс

фанатов Энгра и Констебля.

Придя в «Россию» на «Аншлаг»,

из зала так шутил обсценно —

что Петросян, не будь дурак,

его для смеха звал на сцену.

Он отвечал стихом на стих,

когда в сети читал поэта.

И вот за это, чёртов псих,

я не люблю тебя за это!!!

(баллада о женщине)

Была Мария одинока,

немолода, и очень в теле,

хотя румяна, волоока

и дивно хороша в постели.

Марию замуж звали дяди:

один — использовать в работе,

другой — участвовать в джихаде,

а третий жаждал её плоти.

Что выбрать? Труд ли за зарплату?

Иль смерть в теракте безобразном?

Или потворствовать разврату

с непредсказуемым оргазмом?

Мария первого отшила:

— Работать? Что я, идиотка?

И третий прочь пошёл уныло —

а вдруг наручники и плётка?

Колбасит бедного амура —

остался только тот, второй.

Какой с тобою, Маша, дура,

невероятный геморрой...

(твёрдость)

Сегодня Гена в туалете

мне показал нахраписто —

мол, так вот делаются дети,

и никакого аиста.

А Дед Мороз — вообще курьёз:

мужик наклеил бороду...

Довёл, чудак, меня до слёз,

а я ведь верил смолоду,

И в пять, и в тридцать, и теперь,

с дефектом в перикардии.

Отец наказывал мне — верь!

А он был членом партии...

Конечно, этот Гена — блядь,

и знает много хитростей,

но убеждения менять?

Я что — пендосский прихвостень?

(на освобождение Ходорковского)

Уж на свободе гордый узник,

трибун и яростный бунтарь.

Тиран от страха ссыт в подгузник,

о слуг ломает инвентарь,

Кричит — копайте, блять, окопы!

Не отдадим ни пяди, блять!

В ружьё, менты, жандармы, копы!

Дубинки взять за рукоять!...

А в мире назревает свара,

скупают бабки соль и спирт,

не гастролирует Севара,

ассенизатор нагло спит.

И все зовут кумира к мести —

вали же деспота, кинжаль!

Но наш герой сидит на месте

в кругу семьи.

Устал.

А жаль...

(на смерть Манделы)

Мы были братьями с Манделой,

могли что хочешь превозмочь —

я расправлялся ловко с белой,

и он до белых был охоч.

Бывало, скачем с ним саванной,

вдыхая поднятую взвесь.

Я целый месяц не был в ванной,

и он как будто в саже весь.

Вот злые тутси режут хуту

(а может быть — наоборот),

и в зной, и даже в стужу люту

везли мы им бинты и йод.

Вот льва убили на сафари...

(не помню точно: или слон?)

И мы с Манделой пели в баре,

пронзая нотами ООН.

Его любили Стинг и Путин,

и Цицерон, и Ференц Лист,

и не был он обэриутен,

а был суровый реалист.

Короче: спи, товарищ, с миром.

Не стало мудрой головы —

кто резко скажет «нет» банкирам?

Ведь я уже не тот, увы —

Я тешу голод и либидо...

Пусть всё меняется само.

В России нет апартеида,

но если чёрный — значит, чмо.

(завтрак, пастель)

Ашот Арамыч Сутрапьян

уже с утра в дрезину трезв.

Под звуки флейт и фортепьян

он сыпет кофе в жерла джезв.

О боже, что за аромат!

Отборный трёхэтажный дом

встаёт, немыт, небрит, лохмат,

кофейным веяньем ведом.

А гипнотический Ашот

берётся за яйцо пашот,

креветку в кляр — и во фритюр,

и на конфорке конфитюр...

Когда бы я был не мудрец,

чья жизнь — классический бардак,

давно б я выстроил дворец,

и жил бы так и только так.

(хай-тек)

Иосиф дома был жесток,

лупил жену и малых деток,

за то, что свежих нет порток,

за то, что есть плохих отметок.

Таскал соседку на чердак

и пил, до старости не бросив.

Зато как рос при нём NASDAQ,

за что хвала тебе, Иосиф.

(навстречу выборам)

Бабуля, старая, седая,

поможет внуку выбрать байк,

потом, подагрою страдая,

с ним погоняет в контрстрайк,

Посмотрит фотки в инстаграме

и, проглотив ладонь пилюль,

пошлёт проклятия Обаме

и нашим небольшой песдюль.

Её кумиры — Фукуяма,

Пелевин, Быков и Рабфак.

Да, у неё пока нет ляма,

но брокер бабкин — не дурак.

Она врубается в науку,

в расклады, в темы и в дела —

ей лучше знать, что нужно внуку!

Ну всё, голосовать пошла.

(поэту Вишневскому)

поэт

— велик, когда он парой строк

постичь пути господни смог

— талантлив, если строк четыре,

но правильных — о людях и о мире

— неплох, когда придумал целых шесть,

и в них какой-то смысл есть…

А графоман — хоть бей башкою оземь —

всегда воды нальёт на восемь.

(английская педагогика)

Что за ребёнок этот Билл!

И отутюжен, и пострижен,

призёр по шашкам и по лыжам,

ни разу чашки не разбил.

Не курит травку и табак.

Такой прилежник и старатель!

(Отец — тюремный надзиратель,

мать — дрессировщица собак.)

(разные люди)

Со мной поговорил однажды наш

сантехник, что пришёл чинить смеситель.

Я думал, он — пройдоха и алкаш,

а он — пророк, психолог и мыслитель.

Заправив до краёв Приоры бак,

бомбила задал несколько вопросов...

Я думал, он — болельщик и рыбак,

а он — поэт, политик и философ.

А на трибуну вылез депутат

и начал ныть — Америка, Европа...

Я думал, он — «распил-занос-откат»,

а он — унылый жалкий недотёпа.

(наша Таня)

Наша Таня громко плачет,

уронила в речку мячик.

«Таня, ты — тупая кляча, —

ей сказал сожитель Хачик. —

Кто же так играет в поло?

Это спорт для гибких телом.

Ну-ка вытри сопли с пола

и иди, займись-ка делом!

Встань к станку или прилавку,

жарь каштаны или штопай —

зарабатывай на травку

интеллектом, а не жопой».

(Штирлиц)

Война. Афганские дружины

бьют мексиканских янычар.

Тут и нордические джинны,

и персы с силой вуду чар.

Когорты римских самураев

теснят китайских казаков...

Вот Штирлиц, сукин сын, Исаев!

Поссорил всех — и был таков.

(девушке с либеральными взглядами)

Не думай, Кристина, о бедном поэте,

и о педагоге, и о терапевте.

Зачем тебе жалкие нищие эти?

Мужчина — лишь тот, кто жирует на нефти.

Теперь, когда жарко и можно раздеться,

и бюст твой природой не обезображен —

оставь идеалы счастливого детства

и сердце разбей повелителю скважин.

Он сытый, довольный, удачливый, первый,

но плохо — как все — разбирается в бабах.

А ты его яйца подвесишь за нервы