Вот баню лишний раз сделать это важно, а что на передовой делается как-то по боку. То есть на передовой наши части держат оборону надёжно, вот и не трепыхается никто. Это не потому, что все такие чёрствые и не патриотки, просто у нас совершенно другие задачи и цели, от которых дела на переднем рубеже страшно далеко. Я сначала этого не поняла и даже осудила про себя Лизавету, но потом, когда у меня главным стало выспаться и даже пролетающие над нами снаряды уже совершенно не трогали, только злило, если они мешали приёму или передаче, а ещё пугала мысль о том, что они собьют мне антенну в это время, ведь за срыв связи несу окончательную ответственность именно я и придётся очень долго и убедительно доказывать, что от меня в этой ситуации ничегошеньки не зависело. Кажется в нашей стране не учитывают явления неодолимой силы, что Сосед называл Форс-Мажором, вот и волонуюсь за антенны. А не за себя, вот такой выверт восприятия.
Про мою работу прозвучало, что Игорь сверхсрочник, он чуть ли не всех радистов на флоте лично знает, и он мог один работать, то есть ему прощали некоторые вольности, он даже выкраивал время на свидания ходить, а вот мне тут одной будет очень неуютно. Ведь все связисты в смены выходят, смену отработали, и отдыхать до следующей. Ночь отсидели и до обеда спят, потом до вечера смена и ночь свободна и так каждые двое суток. А если я одна, то меня подменить некому… Придётся чего-нибудь придумывать…
— А чего у тебя там с катерниками вышло? А то позвонили с берега, что наша связистка на катере матроса зарезала, и её арестовали и в особый отдел повели. Наш Филиппыч в особый отдел усвистал разбираться…
— А Филиппыч — это у нас кто?
— Так я же говорила, начальник наш капитан Филиппов, Валентин Филиппович.
— Ты фамилию и имя не называла.
— Так кого ты там прирезала? Интересно же! И почему тебя тогда отпустили? У нас особист такой зануда…
— Зануда, это точно. А отпустили, потому, что никого я не зарезала, а катерники дураки!
— Ну, не на пустом же месте они тебя арестовывать взялись.
— Да у них там одного ранило, снарядом с самолёта ногу оторвало, я ему стала помощь оказывать, пока все остальные соображали, что им устава предписывает делать, а один ненормальный, который кровь увидел и чуть от страха не помер, стал кричать, что это я ему ногу отрезала. И что удивительно все ему поверили и меня в железном ящике закрыли до самого берега, а там уж им деваться некуда, надо фасон держать, вот они и повели меня в особый отдел. А в особом отделе я всё рассказала, сходили у доктора всё уточнили и отпустили меня безвинную. Мне вот интересно, найдётся хоть один в экипаже мужчина, что придёт у меня прощения просить?
— Э… Даже не надейся! Чтобы они добровольно признали что женщина лучше… Не будет такого!
— Вот и я так же подумала… Слушай! А как у вас тут питание, мне старшина для столовой какую-то бумажку дал.
— Столовая штаба, мы в ней питаемся, пойдём, обед уже скоро и мне на смену заступать. Покажу, где наши столы, а то сядешь за штабной стол, вони не оберёшься…
Так и началась моя служба на узле. Вообще, весь этот город или посёлок Ханко в честь его и полуостров из Гангута переназвали или наоборот, размерами как четверть моего Васильевского, если не меньше даже. Поэтому понятия "далеко" и "близко" — это больше или меньше двух сотен метров. Вечером меня отловил капитан Филиппов и после короткого опроса потащил к Борисовичу, которому меня фактически передал под руководство и опеку. И в ночь я вышла в эфир самостоятельно и впервые. Сосед тихо обалдевал, что такое ему даже в кошмарном сне привидеться не могло. И если бы не его помощь, я связь всю наглухо завалила. Но матёрый радист из сетей генерального штаба — это сила. Когда радист с "Октябрины" (это линкор и флагман флота) попытался на третий или четвёртый день меня скоростью задавить, я ещё его подначила в квитанции, что передача шла слишком медленная. По тому, как он нервно отвечал, я прямо чувствовала, как у него на ключе руки дрожали. А вот не фиг было с ходу лупить на максимальной скорости, вообще, в связи это так же неприлично, как не помыть руки перед едой. Сначала устанавливается связь обмен уведомлениями и подтверждениями корреспондентов и уже при передаче самого тела радиосеанса по согласованию можно использовать оговорённую скорость. А он с самого начала начал частить… Но эфир — это большая деревня, уже назавтра как я поняла почти все всё знали и больше подобный грубостей в мой адрес никто себе не позволял. А может, он подумал, что на связь опять Надежда вышла, так тем более, какой смысл неопытному радисту такие скорости задавать, это как беззащитного котёнка пинать силу показывая…
Я же помню, как сдавала экзамен с якобы имитацией практического радиообмена. Там нам даже шумели вокруг, чтобы создать близкие к практике условия. Но это даже в сотой части не стояло с реальной работой в эфире. И как оказалось, дело совсем не в скорости передачи или приёма. Эфир, это не тишина могильного склепа и даже не постоянный фон, который мешает. Нет, он словно живой и дышит. То вдруг затих и почти тишина и корреспондента слышно изумительно, а через секунду взорвался мяуканьем, треском и визгом, и фоном обрывки морзянки, которые может из Атлантики или Средиземноморья принесло. А у нас тут ещё и влияние севера чувствуется, а там ведь северные сияния это не только красиво, это огромные по площади зоны электромагнитных возмущений атмосферы, что естественно отражается и на том. что творится в эфире. И в этой какофонии, которая отвлекает и рассеивает внимание нужно выловить свои позывные и вовремя ответить и ещё при обмене квитанциями прикинуть и согласовать дальнейшую тактику радиосеанса, например уходить на запасную частоту или отработать на этой, ведь потом всё равно придётся возвращаться. А ещё произвести подстройку или не производить и так удастся сеанс провести… Стовом, не смотря на неоценимую помощь Соседа, в первые несколько дней я временами вставала из-за своего радиостола мокрая как мышь и выжатая как лимон. Вообще. Без Соседа мне бы никакие навыки полученные на радиокурсах бы не помогли вот так одной войти в практическую работу. То есть я бы сама связь здесь завалила бы на корню. Ну, откуда бы мне знать ту прорву нюансов практиков — радистов, о которых мне уже после рассказывал Сосед и даже не извинялся, потому, что совершенно не считал это чем-то важным, а настолько очевидным, что не стоит даже об этом говорить. Словом, я первые дни училась и втягивалась в работу, причём без раскачки и снисхождения. И никто не подумал меня подстраховать, даже Надежда, у которой к слову такие же как у меня курсы за душой и она уже успела шишек набить не предложила даже свою помощь и страховку. Это типа как того щенка, которого бросили в воду и плыви, как хочешь или это вариант попробовать меня подставить, чтобы я сама прибежала просить и умолять? Так я этого и не узнала. А единственный, кто это поняли и оценил, оказался Борисович. Как потом выяснилось, он не лез в мои дела потому, что на смену Игорю прислали опытного радиста с Кронштадтского узла. Ведь ему просто в голову не могло прийти, что меня засунут сюда вообще на второй день после присяги ни секунды не отработавшей в реальной связи… Одним словом, с гордостью могу сказать, что с помощью Соседа, но я выжила и пережила этот первый самый трудный этап…
Но это так, мелочи. А так как я одна, то спать мне пришлось урывками, минимум дважды в сутки при смене частот ночь-день, а иногда для контроля по разу в смену или не по разу проверки связи с обязательным радиообменом со всеми положенными уведомлениями и подтверждениями. И это не учитывая довольно активный радиообмен, с которым я заваливала работой наших шифровальщиков, так, что иногда сидящий на смене вызывал в помощь напарника. Через двенадцать дней, когда я в принципе как раз должна была втянуться, и мне должно бы по идее стать легче, у меня произошло обратное, из-за хронического многодневного недосыпа. А спала я все эти дни не больше трёх часов в сутки урывками прямо на рабочем месте, и ни одной ночи в постели в расположении, я заснула стоя, когда ждала у окошечка секретки, чтобы отдать очередную полученную радиограмму. Вообще, это просто несказанное везение, что вырубило меня не во время радиосеанса. Ведь с момента начала передачи или приёма, радисты на радиосеансе как снаряд начавший движение по стволу, передающий не может прерваться и остановиться, а принимающий до окончания передачи и обмена всеми положенными подтверждениями даже на паузы длиннее пяти секунд на ответы не имеет права. Так, что во время работы в эфире хоть Верховный придёт, никто даже головы не повернёт, да и нечего в радиозале посторонним делать. Что там на самом деле было, я не помню, потому, что проснулась я уже в постели раздетая и под одеялом.
