В Тоттеридж Коул добрался уже после заката. Войдя в дом, он не стал зажигать свет, а так и дошел до своей спальни в потемках, разбавляемых лишь тусклой луной за окнами. Сделав несколько шагов в направлении кровати, он наткнулся на кофейный столик и со всего маху полетел на ковер, увлекая за собой сваленные на столике журналы.

Коул несколько минут лежал на полу, впечатавшись щекой в мягкий ворс. Откуда-то дул сквозняк. По коже пробежали мурашки, Коул перевернулся на спину и вдруг разрыдался. Он всхлипывал и взвывал во весь голос, давая слезам волю, как в детстве, только сейчас рядом не было никого, чтобы его утешить. Сильно болели пальцы на ноге, но плакал он не от физической боли. Без зрения он оказался беспомощным в собственной спальне. А у Патрика зрения не было никогда. Он не знал, как выглядела его мать, как выглядит сестра, не знал, что трава зеленая, а снег белый. Что пасмурное небо Лондона такого же цвета, как его глаза. Что его волосы в лучах солнца слегка отливают медью, а на носу есть немного веснушек. Каждая деталь образа Патрика, которую вспоминал Коул, словно раскаленной иглой вонзалась в его сердце, а слезы всё бежали по щекам и впитывались в ковровый ворс.

========== 2. Синяя соната ==========

Коллеги не узнавали Коула. Он перестал задирать нос и острить по любому поводу, распрощался с консилером и гелем для волос и каждый вечер куда-то спешил, хотя ни в одном клубе или баре уже давно не был замечен. В тусовке поползли разные слухи. Кто-то говорил, что у Коула появилась девушка, и всё серьезно, другие с тревогой судачили, что он чем-то болен. Сам Коул на все вопросы лишь отмалчивался. Скажи он приятелям, что по вечерам приезжает к слепому парнишке послушать, как тот играет на фортепиано, – ему бы ни за что не поверили.

Патрик с каждым днём всё чаще улыбался – когда подставлял лицо теплому ветру во время прогулок, когда дарил Коулу свою музыку, когда слушал его рассказы о далеких странах, сидя на кухне с чашкой горячего чая в руках. Коулу эти беседы давались нелегко, ведь его память хранила в основном визуальные образы, а приходилось по крупицам восстанавливать в ней звуки, запахи, тактильные ощущения, которые Патрик мог воспринимать и в которых, как понял однажды Коул, так отчаянно нуждался. Патрик постоянно трогал окружающие его предметы. И, конечно же, он предпринял вторую попытку исследовать лицо Коула уже без косметики. В этот раз не было неловко, просто весело и щекотно от прикосновений к чувствительной зоне за ушами. Патрик не возражал, когда Коул, не вытерпев щекотки, схватил его ладони и держал, пока не опомнился – а прошло ведь целых несколько минут.

Коул уже не боялся случайно нарушить личное пространство Патрика и касался его постоянно, поправлял одежду, когда видел незастегнутую пуговицу или вывернутый карман. Патрик даже позволил привести в порядок свои ногти. А когда во время игры на синтезаторе Коул однажды обнял его за талию, потому что рука затекла лежать на плече, Патрик лишь чуть заметно улыбнулся.

***

В одну из солнечных суббот Коул, наконец, застал в доме Патрика его сестру и племянников. Лорис, милая блондинка, которой вдоволь досталось от судьбы, в свои неполные тридцать лет имела заметную морщинку поперек лба и уставшие, но добрые глаза. Ей не с кем было оставить детей, и в итоге по квартире Патрика носился шустрый и шумный мальчуган лет пяти, а его совсем крошечный, еще толком не умеющий ходить брат пытался всё повторять за старшим, но постоянно падал на паркет, при этом оба визжали и смеялись.

Лорис прибралась на кухне, погладила одежду и теперь разбиралась со счетами за квартплату, а Патрик пытался утихомирить мелюзгу, играя им темы из мультфильмов. Эффект длился пару минут, а затем дом снова наполнялся криками и топотом.

К счастью Коула, это безумие продолжалось недолго. Закончив с делами, Лорис отвела своих неугомонных отпрысков в машину, попрощалась с братом у крыльца и уже собиралась сесть за руль, но ее догнал Коул.

– Слушай, – сказал он, – если ты очень занята, я мог бы делать всю ту же работу, мне не трудно.

Лорис скептически оглядела его с ног до головы.

– Знаешь, в этом доме всё же нужна женская рука, – ответила она, недоверчиво поджав губы.

– Ладно… Но если вам что-то нужно, у меня есть деньги…

– Коул, – перебила его Лорис, заглянув в глаза, – всё, что ему нужно, – это друг. Хотя бы один, настоящий. Очень надеюсь, что Патрик в тебе не ошибся.

Она оглянулась на дверь дома, за которой скрылся ее брат, и морщина на лбу стала еще глубже. Лорис вздохнула и покачала головой.

– Он учился в специализированной школе, с такими же детьми. Но и там умудрился стать белой вороной. Не все ученики были тотально слепые. Патрик много фантазировал и рассказывал другим детям, как, по его представлению, устроен мир. К примеру, однажды на улице он услышал стук лошадиных копыт, и после этого все подобные ему звуки называл лошадью – будь то тиканье старых часов или стук молотка. И те ребята, у которых было остаточное зрение, смеялись над ним.

– Я всё пытаюсь понять, в каком мире он живет, – произнес Коул.

– Я тоже, – задумчиво отозвалась Лорис и открыла дверь машины, где детвора всё это время продолжала беситься на заднем сиденье. – До встречи.

***

– О чём вы говорили? – спросил Патрик, когда Коул вернулся в дом.

– О том, каково тебе среди нас.

Дети устроили беспорядок на полке с книгами, и Патрик теперь расставлял всё по местам. Коул взял в руки один томик с невзрачной черно-белой обложкой. Вместо привычных букв его страницы были испещрены выпуклыми точками.

– Представь, что все вокруг умеют читать мысли, а ты нет, – сказал Патрик. – Ты ведь нормально живешь без этой способности только потому, что ее нет ни у кого. Хоть я и не знаю, чего на самом деле лишен, но в мире зрячих всё же чувствую себя чем-то обделенным.

Он в последний раз провел пальцами по ровному ряду книжных корешков. Слова Патрика, который впервые открыто говорил о своих слабостях, задели Коула за живое. Он вспомнил, какую бессильную панику переживал, внезапно оказавшись во тьме. Коул тронул Патрика за плечо. Хотелось быть для него тем светом, который он едва мог видеть, и теплом, которое он чувствовал, как никто другой.

– Прогуляемся? – предложил Коул. – Солнце только начинает садиться, погода отличная.

– Давай. Сейчас только надену что-то поприличнее, – ответил Патрик и направился к шкафу с одеждой.

Открыв дверцу, он стянул с себя старую домашнюю футболку, на которой уже начали расползаться швы. Коул замер. Совесть настоятельно взывала отвернуться к окну, но взгляд не мог оторваться от выступающих бугорками позвонков и еле заметных очертаний рёбер под кожей. Нет, нельзя было назвать Патрика тощим – обычное молодое тело, не истязаемое ни тренировками в спортзале, ни диетами. Коул вдруг поймал себя на желании ощутить запах этой обнаженной кожи, почувствовать ее на ощупь. Наверняка она покрыта мягкими тонкими волосками, а пахнет тем дешевым ромашковым мылом, что лежит в ванной на втором этаже. А если легонько пощекотать, она покроется мелкими пупырышками…

– Лорис всё перелопатила, не могу ничего найти, – посетовал Патрик, ощупывая содержимое шкафа. Он вытащил две рубашки, одинаковые по фасону и фактуре ткани, только одна была в синюю клетку, а другая – в коричневую. Потрогав обе, Патрик повесил первую обратно в шкаф.

– Нет, возьми лучше ту, другую, – сказал Коул.

– А чем они отличаются?

– Цветом. Ах… Просто поверь, я в этом разбираюсь. Синий тебе идет больше.

– Как скажешь, – улыбнулся Патрик.

Наконец, он оделся и, выходя из квартиры, привычно взялся за стоящую у двери трость. Коул мягко перехватил его руку.

– Оставь ее дома. Сегодня я буду твоими глазами.

***

Они шли по аллее парка, и Патрик держал Коула за локоть, признав, что так действительно удобнее, чем с тростью. Оранжевое предзакатное солнце уже почти коснулось крыш. Тень от домов укрыла сумерками половину парка и продолжала наползать на остатки светового дня. Выйдя на солнечное место, Патрик, очевидно, почувствовал тепло и снял очки, подставляя лицо угасающим лучам.